Под столом на линолеуме стоял разбитый стакан, валялись окурки. Ваграм говорил о дружбе, о вере, без которых трудно жить. Свою речь он и не вспомнил бы на следующий день, но, видимо, ему нравились испуганное молчание и удивление приятелей. Здесь он явно чувствовал себя лучше, чем дома. Когда Левон завел речь на эту тему, брат зло и отчужденно ответил, смерив его взглядом с ног до головы: «Брось, ты интеллигент, книги читаешь, нас тебе не понять».
Левон вынул записную книжку брата, – пробежал глазами фамилии – все незнакомые. Поискал на букву Л – не было ни его имени, ни телефона. На предпоследней странице прочел неразборчиво записанную карандашом строку: «Снег повсюду, снег на моих волосах…»
– Следующая наша, – услышал он голос Арама, – пройдем вперед.
«Наверное, торопится», – подумал Левон и почти с ненавистью посмотрел на него.
Они медленно шли по слякоти. Левон впервые переступал этот порог после смерти брата.
– Ты подожди здесь, – сказал он Араму, – позову.
Он открыл ключом дверь, войдя, не забыл вытереть о половик ноги. Здесь стояли тапочки и галоши, зимой брат носил галоши. В углу висело пальто, через месяц-другой его отнесут в комиссионку, хотя пальто сшито этой весной, но носить его будет некому: старшему племяннику двадцать лет, и он любит одеваться по моде. Отнесут, конечно, только бы уж куда-нибудь подальше. Глупые, бесполезные мысли, допустим, на окраину отнесут, что из этого? Он сел в кресло, закрыл глаза и понял: так стареют люди. Сколько прошло времени?
– Арам! Входи…
– Холодно… Зажечь свет?
– Свет? Зажги.
Арам, точно следователь, рылся по ящикам, извлек папки, журналы – вывалил все на стол.
– Вот они, – взял две папки.
– Постой. – Левон спокойно отобрал папки, открыл и полистал ордера, бумаги, исписанные аккуратным почерком брата.
– Это те папки, – повторил Арам.
– Понятно, – сухо и немного ядовито произнес Левон. – Если торопитесь, можете уйти, я вам их утром пришлю.
– Нет, что вы! Я подожду. Почитаю газету.
На обороте расходного ордера он прочел: «Я прожил очень тяжелую жизнь, и нет надежды на что-либо лучшее. Если все живут, как я…»Осторожно вытащил бумагу, отложил в сторону, дальше листал, как в лихорадке, откладывая бумажки со стихами, прочел даты: 1942 год, 47, 49, 54, 56, 59, 62, 65… Последняя – за два месяца до смерти. «…Я одурманен ядом тяжелых мыслей. Это моя жизнь». «Молчание избрал я себе другом, хоть и нахожусь среди людей». «Итак, жизнь обрекла меня на смерть при жизни». «Стою я на пороге своего пятидесятилетия, усталый, выжатый, как гроздь винограда, пропущенная сквозь фильтр. Ни к чему мне свобода: ни надежды, ни цели, все в прошлом».
Значит, все эти годы в душе брата тлело прошлое, в какой-то клетке мозга бухгалтера жил убитый поэт. Левон увидел брата ясно, как живого, в тот день, когда они осенним утром спустились в ущелье. Ему надо было ехать в город, на курсы бухгалтеров, а он вдруг захотел в ущелье, хотя стоял октябрь.
Было совсем как в детстве, когда Ваграм учил его плавать у Петушиного камня. Вскоре Левону стало скучно и вдруг… Ваграм лежал ничком и плакал, плечи его содрогались от рыданий, сухие травинки запутались в волосах, пальцы царапали осеннюю землю.
Слов, нужных в ту минуту, Левон еще не знал, ему было всего двенадцать лет. Он только смущенно сжимал в пальцах голыш, который собрался бросить в воду…
– Ваграм!
Брат наконец поднялся, вытер глаза, вынул из-за пазухи тонкую ученическую тетрадь со стихами. Пробежав глазами листки, он быстро разорвал их и, скомкав, выбросил под Петушиный камень. Левон ошеломленно смотрел на спокойное, немного озлобленное лицо брата, глаза которого были какие-то стеклянные.
– Зачем ты?
– Не понять тебе, Левон.
Он не понял даже потом, думал, что все кончилось у Петушиного камня, в тот миг, когда воды Касаха унесли листки своего обиженного сына. Значит, не все кончилось, только с этого дня поэт превратился в лунатика, который выходил, когда все спало – люди, деревья. Левону он казался устроенным, благополучным человеком. И лишь теперь, читая эти отрывочные, робкие строки, затерявшиеся среди бухгалтерских бумаг, начал понимать не только брата.
Левон забыл об Араме, он забыл обо всем. Внутри его что-то оборвалось: кому теперь нужно это запоздалое открытие, когда рядом с ним жил и скончался брат…
Дальше читать не хотелось.
Ложь, на свете ни от кого не остается никакого следа ни на песке, ни в чьей-либо памяти, ни во времени. Человеку остаются только прожитые годы. И ничего другого. Значит, от Ваграма ничего не останется. Тяжело.
Снова закурил.
– Арам.
– Да? – Он отложил газету.
– Какое стихотворение прочел тогда Ваграм?
– Не помню, грустное какое-то.»
– Ты на футбол ходишь?
– Иногда меня звал с собой товарищ Шагинян.
И Левон вспомнил последнюю ночь брата. «Выживу?»
«Конечно, что ты говоришь».
Ваграм смотрел по-детски жалобно, словно от Левона зависело все, словно он был богом…
– Я пойду. – Папка была зажата под мышкой у Арама. – Если что осталось, заберу потом…
Левон смотрел на него и думал, какое этот человек имеет отношение к его брату, к бумагам, к свету в его доме, который Левон недавно зажег.
– Знаете, мне еще надо зайти за ребенком в школу, до семи часов… Так что… В английскую школу ходит.
– Кто?
– Мой сын Андраник.
– А-а… Ну конечно же, идите, я позвоню, если что. До свидания.
– До свидания… Я многим ему обязан. Жизнью обязан.
– Кому?
– Товарищу Шагиняну.
– А-а. – Левон внимательно посмотрел на стоящего перед ним человека, который уносил под мышкой рукописи непрожитых лет брата. – В каком классе ваш мальчик?
– Во втором.
– Это хорошо.
«Сумма аванса, взысканная по приходному ордеру центрального универмага…» А строчкой ниже: «…И время делает из меня пепельницу». Там же, строчкой ниже!.. Все параллельно – сумма аванса и «время делает пепельницу». С ума сойти. Время засыпает пеплом сердце, мозг, надежды человека. Постепенно. Или сразу?»
Левон перестал читать, собрал все бумаги в одну папку и крупными буквами надписал:
«Бумаги Ваграма».
Он прочтет их потом, будет читать всю жизнь, и они вечно будут мешать ему поверить в то, что он способен понимать людей.
Вечером позвонил невестке.
– Был у Ваграма на работе, потом у вас дома.
– Что там?
– Сейф вскрывали.
– И что в нем было?
– Да ничего. Все в порядке. А из дома кое-какие папки забрал Арам.
– Арам?
– Да, он займет должность Ваграма.
……………………………………………………
– …Среди бумаг я нашел стихи.
– Чьи стихи?
– Его. Очень грустные.
– Да-а? Не читала. Он, кажется, действительно по ночам что-то все писал…
Левон медленно опустил трубку.
Скоро невестка позвонила сама.
– Что-то разъединилось?…
– Не знаю. Сейчас телефоны плохо работают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Левон вынул записную книжку брата, – пробежал глазами фамилии – все незнакомые. Поискал на букву Л – не было ни его имени, ни телефона. На предпоследней странице прочел неразборчиво записанную карандашом строку: «Снег повсюду, снег на моих волосах…»
– Следующая наша, – услышал он голос Арама, – пройдем вперед.
«Наверное, торопится», – подумал Левон и почти с ненавистью посмотрел на него.
Они медленно шли по слякоти. Левон впервые переступал этот порог после смерти брата.
– Ты подожди здесь, – сказал он Араму, – позову.
Он открыл ключом дверь, войдя, не забыл вытереть о половик ноги. Здесь стояли тапочки и галоши, зимой брат носил галоши. В углу висело пальто, через месяц-другой его отнесут в комиссионку, хотя пальто сшито этой весной, но носить его будет некому: старшему племяннику двадцать лет, и он любит одеваться по моде. Отнесут, конечно, только бы уж куда-нибудь подальше. Глупые, бесполезные мысли, допустим, на окраину отнесут, что из этого? Он сел в кресло, закрыл глаза и понял: так стареют люди. Сколько прошло времени?
– Арам! Входи…
– Холодно… Зажечь свет?
– Свет? Зажги.
Арам, точно следователь, рылся по ящикам, извлек папки, журналы – вывалил все на стол.
– Вот они, – взял две папки.
– Постой. – Левон спокойно отобрал папки, открыл и полистал ордера, бумаги, исписанные аккуратным почерком брата.
– Это те папки, – повторил Арам.
– Понятно, – сухо и немного ядовито произнес Левон. – Если торопитесь, можете уйти, я вам их утром пришлю.
– Нет, что вы! Я подожду. Почитаю газету.
На обороте расходного ордера он прочел: «Я прожил очень тяжелую жизнь, и нет надежды на что-либо лучшее. Если все живут, как я…»Осторожно вытащил бумагу, отложил в сторону, дальше листал, как в лихорадке, откладывая бумажки со стихами, прочел даты: 1942 год, 47, 49, 54, 56, 59, 62, 65… Последняя – за два месяца до смерти. «…Я одурманен ядом тяжелых мыслей. Это моя жизнь». «Молчание избрал я себе другом, хоть и нахожусь среди людей». «Итак, жизнь обрекла меня на смерть при жизни». «Стою я на пороге своего пятидесятилетия, усталый, выжатый, как гроздь винограда, пропущенная сквозь фильтр. Ни к чему мне свобода: ни надежды, ни цели, все в прошлом».
Значит, все эти годы в душе брата тлело прошлое, в какой-то клетке мозга бухгалтера жил убитый поэт. Левон увидел брата ясно, как живого, в тот день, когда они осенним утром спустились в ущелье. Ему надо было ехать в город, на курсы бухгалтеров, а он вдруг захотел в ущелье, хотя стоял октябрь.
Было совсем как в детстве, когда Ваграм учил его плавать у Петушиного камня. Вскоре Левону стало скучно и вдруг… Ваграм лежал ничком и плакал, плечи его содрогались от рыданий, сухие травинки запутались в волосах, пальцы царапали осеннюю землю.
Слов, нужных в ту минуту, Левон еще не знал, ему было всего двенадцать лет. Он только смущенно сжимал в пальцах голыш, который собрался бросить в воду…
– Ваграм!
Брат наконец поднялся, вытер глаза, вынул из-за пазухи тонкую ученическую тетрадь со стихами. Пробежав глазами листки, он быстро разорвал их и, скомкав, выбросил под Петушиный камень. Левон ошеломленно смотрел на спокойное, немного озлобленное лицо брата, глаза которого были какие-то стеклянные.
– Зачем ты?
– Не понять тебе, Левон.
Он не понял даже потом, думал, что все кончилось у Петушиного камня, в тот миг, когда воды Касаха унесли листки своего обиженного сына. Значит, не все кончилось, только с этого дня поэт превратился в лунатика, который выходил, когда все спало – люди, деревья. Левону он казался устроенным, благополучным человеком. И лишь теперь, читая эти отрывочные, робкие строки, затерявшиеся среди бухгалтерских бумаг, начал понимать не только брата.
Левон забыл об Араме, он забыл обо всем. Внутри его что-то оборвалось: кому теперь нужно это запоздалое открытие, когда рядом с ним жил и скончался брат…
Дальше читать не хотелось.
Ложь, на свете ни от кого не остается никакого следа ни на песке, ни в чьей-либо памяти, ни во времени. Человеку остаются только прожитые годы. И ничего другого. Значит, от Ваграма ничего не останется. Тяжело.
Снова закурил.
– Арам.
– Да? – Он отложил газету.
– Какое стихотворение прочел тогда Ваграм?
– Не помню, грустное какое-то.»
– Ты на футбол ходишь?
– Иногда меня звал с собой товарищ Шагинян.
И Левон вспомнил последнюю ночь брата. «Выживу?»
«Конечно, что ты говоришь».
Ваграм смотрел по-детски жалобно, словно от Левона зависело все, словно он был богом…
– Я пойду. – Папка была зажата под мышкой у Арама. – Если что осталось, заберу потом…
Левон смотрел на него и думал, какое этот человек имеет отношение к его брату, к бумагам, к свету в его доме, который Левон недавно зажег.
– Знаете, мне еще надо зайти за ребенком в школу, до семи часов… Так что… В английскую школу ходит.
– Кто?
– Мой сын Андраник.
– А-а… Ну конечно же, идите, я позвоню, если что. До свидания.
– До свидания… Я многим ему обязан. Жизнью обязан.
– Кому?
– Товарищу Шагиняну.
– А-а. – Левон внимательно посмотрел на стоящего перед ним человека, который уносил под мышкой рукописи непрожитых лет брата. – В каком классе ваш мальчик?
– Во втором.
– Это хорошо.
«Сумма аванса, взысканная по приходному ордеру центрального универмага…» А строчкой ниже: «…И время делает из меня пепельницу». Там же, строчкой ниже!.. Все параллельно – сумма аванса и «время делает пепельницу». С ума сойти. Время засыпает пеплом сердце, мозг, надежды человека. Постепенно. Или сразу?»
Левон перестал читать, собрал все бумаги в одну папку и крупными буквами надписал:
«Бумаги Ваграма».
Он прочтет их потом, будет читать всю жизнь, и они вечно будут мешать ему поверить в то, что он способен понимать людей.
Вечером позвонил невестке.
– Был у Ваграма на работе, потом у вас дома.
– Что там?
– Сейф вскрывали.
– И что в нем было?
– Да ничего. Все в порядке. А из дома кое-какие папки забрал Арам.
– Арам?
– Да, он займет должность Ваграма.
……………………………………………………
– …Среди бумаг я нашел стихи.
– Чьи стихи?
– Его. Очень грустные.
– Да-а? Не читала. Он, кажется, действительно по ночам что-то все писал…
Левон медленно опустил трубку.
Скоро невестка позвонила сама.
– Что-то разъединилось?…
– Не знаю. Сейчас телефоны плохо работают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29