– Президент обеспокоен этой историей. Чертовски обеспокоен. Подумать только: наши крупнейшие предприниматели наживаются на пагубном пристрастии американской молодежи! Компании, разумеется, заявляют, что ничего плохого не делают. Они продают товар потребителю, а что происходит с этим товаром дальше, их не касается. А ограничивать экспорт – неконституционно.
Председатель почесал макушку, прихлопнул свой доклад ладонью и продолжал:
– Южноамериканцы утверждают, что они не в состоянии проследить путь товара: наркобароны владеют множеством подставных фирм. Они настаивают также, что основная масса наркотиков уходит на нашу половину Нового Света.
Он вздохнул – скорее от скуки, чем от волнения – и откинулся в кресле. Сенаторы беспокойно переговаривались, но председатель видел, что принимать закон для них – все равно, что рвать зуб: конечно, зуб болит, неприятно, но… зачем же так сразу щипцами? Может, сам пройдет? А нельзя ли пока как-нибудь залечить, а там видно будет?.. Председатель покосился на часы и обнаружил, что опаздывает к портному, а ему не хотелось заставлять того ждать.
– Итак, этим делом озабочено немало народу, и у каждого свой интерес. Четвертая власть требует, чтобы мы – ни больше ни меньше – запретили вывоз некоторых химикатов в места производства кокаина. А химические компании вопят о тоталитарном режиме и клянутся, что такой закон повлечет за собой падение прибыли, рост безработицы и вообще приблизит отечественную экономику к пропасти. Хотя, по-моему, ближе некуда. – Председатель хихикнул. – Похоже, все старые добрые Штаты поднялись на дыбы из-за нескольких тонн какой-то гадости. Короче, мы оказались между молотом и наковальней. Наша задача: принять такой закон, которым все останутся довольны, заткнуть глотку прессе и выйти из этого дела не только сухими, но и благоухающими, словно майская роза.
Сенаторы согласно закивали. Возобновился притихший было тревожный шум. Молчал только Александер Грант. Никто не желал узнать его мнение; но его это, казалось, вовсе не беспокоило. Сенаторы почти забыли о нем и были немало удивлены, когда он вдруг заговорил.
– По-моему, главная наша задача – принять закон, который будет работать. А осчастливит он кого-нибудь или нет – уже второй вопрос.
Его голос прорезал невнятный шум. Воцарилось изумленное молчание. Председатель вздернул голову, поросячьи глазки на мясистом лице недовольно заморгали. Что-то не нравится ему этот тихоня!
– Ну разумеется! – расплылся он в улыбке. – Совсем забыл! Спасибо, что напомнили, сенатор… Грант, кажется?
– Правильно. Александер Грант. – Грант взглянул председателю в лицо; серые глаза его потемнели, стали стальными, словно два ружейных дула. Несколько секунд продолжался поединок взглядов. Наконец председатель наклонился вперед, его толстые губы сложились в покровительственную улыбку.
– Конечно, конечно! – воскликнул он. – Я хорошо знал вашу мать. Близко знал, можно сказать. – Он хитровато улыбнулся.
Александер не ответил. Он знал свою мать гораздо лучше, чем этот жирный ублюдок.
Председатель, смущенный его молчанием, заговорил громче: его техасский акцент проявился в полную силу.
– Сенатор, мы делаем все, что можем. Но наши возможности ограничены. Вы недавно пришли в политику: думаю, для вас пока лучше всего сидеть и наблюдать за тем, что происходит. Да и для всех нас лучше будет подождать. Когда потребуются активные действия, мы вам сообщим – правда, ребята?
И он закрыл заседание. Следующий раз члены подкомиссии встретятся после Рождества, когда придет время заслушивать экспертов. Полгода на экспертов, год на разработку закона, два – на то, чтобы его протолкнуть, – а тем временем в Белом доме сменится хозяин и все полетит к чертям. Сенаторы серьезно относились к своей работе: но они знали, что каждое новое правительство, стремясь стать в глазах избирателей лучше предыдущего, разворачивает политический курс на сто восемьдесят градусов. Итак, сенаторы разошлись – каждый по своим делам. В толпе вышел и Александер Грант. Снаружи его ждал Эрик.
– Ну как? – спросил он босса.
– Интересно, – вяло ответил Александер. – Узнал много нового. Не хочешь выпить?
– С удовольствием. – Не в правилах Эрика было отказываться от дарового угощения.
Они дошли до маленького офиса Маргарет Грант. Нет: теперь – офиса Александера.
Александер открыл дверь. В приемной было тихо и пусто. Мужчины прошли в кабинет; Александер указал Эрику на встроенный бар.
– Что предпочитаешь?
– «Джек Дэниелз», если есть. – Эрик удобно – нога на ногу – устроился в кресле и расслабил узел галстука.
«Чудной парень», – думал он, глядя на босса. Никак его не разгадаешь. Порой чертовски умен, а иногда… как будто его пыльным мешком по голове стукнули. Но, гений он или идиот, деспот или либерал – Александер не из тех, кто весь на ладони. Это Эрику нравилось. И не только это. Проницательным взором опытного сердцеведа он видел то, чего не замечали другие: как бы ожесточенно Александер ни отрекался от Маргарет, он оставался ее сыном.
– Разумеется, есть.
Эрик моргнул, возвращаясь к реальности, и обнаружил у себя перед носом полный стакан. «Спасибо», – пробормотал он. Александер расстегнул пиджак, сел напротив и отпил бренди с содовой. Прежде чем заговорить, он задумчиво окинул взглядом аскетически обставленный кабинет.
– Не странно ли? – заговорил он наконец. – У матери был изысканный вкус, но она его тщательно скрывала. Этот кабинет обставлен по-спартански, словно комнатка какого-нибудь клерка, но если открыть бар… Чего там только нет! Даже «Наполеон», представляешь?
– Я всегда восхищался баром вашей матушки, – улыбнулся Эрик и поднял стакан. – Что ж, выпьем в ее память и за ее хороший вкус.
– Будь здоров.
Они выпили, не чокаясь.
– Слава Богу, она осталась только в нашей памяти, – пробормотал Александер словно про себя. Он сделал большой глоток, отставил стакан и остановил свой удивительный взгляд на Эрике. – Нелегкое время мы с тобой пережили, верно? – осторожно начал он и замолчал, ожидая реакции своего помощника.
– А чего вы ожидали? – ответил вопросом Эрик. – Вы не готовились к политической деятельности; вы попали в сенат случайно. Неудивительно, что вам пришлось туго, да и мне тоже.
– Ты прав. – Александер помолчал, затем продолжил: – Она заседала в сенате почти двадцать пять лет. И перед этим десять – в конгрессе штата. Итого – тридцать пять лет в политике. Мне было семь, когда все это началось, и мой отец уже год как умер. Когда я подрос и начал что-то понимать, я возненавидел мать за то, что, заботясь о «народе», она забыла обо мне.
Александер рассмеялся – удивительно открыто, без сарказма или затаенной злобы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82