Сбоку у дверей каменного дома стоит что-то вроде железной палки. Мы подходим по ухабистому булыжнику ближе. Это железный засов, которым обычно закладывают двери, чтобы их не открыла незваная рука. Засов накидывают на железную скобу, вделанную в каменную кладку. Сейчас на скобе висит замок.
Я пробую вставить в замок ключ Галика. Подходит. При ярком свете фонарика я осматриваю засов. Без сомнения, открывая дверь, его обычно просто откидывали вбок и он падал, ударяясь о камень. Вот и сейчас на нем известковый след. Белый след, совсем свежий, легко стирается пальцем. На дверях крепятся две железные скобы, открываются двери только наружу.
Я достаю второй ключ, он наверняка откроет замок, висящий на железной скобе правой створки дверей, но Карличек останавливает меня.
– Вход свободный, – говорит он тихо и тянет дверь. Она послушно поддается.
Я все же пробую восьмисантиметровый ключ. Он свободно поворачивается в замке.
– Возвращайтесь к машине, Карличек, – говорю я. – Пусть Трепинский спустится чуть ниже и развернет машину так, чтобы свет фар осветил двор.
Карличек молча удаляется, перед ним пляшет кружочек света. Я стою один в немой тишине, ничем не выдавая своего присутствия: а вдруг откроется эта бульдожья конура? И в то же время внимательно слежу за двором – он простирается передо мной подобно черной театральной сцене под звездным небом – и наблюдаю за розовой виллой, силуэт которой чем-то напоминает костел. Фонарик не включаю и продолжаю прислушиваться. А что, собственно, я могу услышать? То, что двери оказались незаперты, ровно ничего не означает – если, правда, не предположить, что после смерти Галика сюда заглядывал кто-то другой.
Слышится шум машины. Во дворе легким туманом повисает слабый свет фар, потом пробивается конус яркого света. В воротах вспыхивают два слепящих солнца. Моя тень четко обозначается на бульдогообразном доме, от него на землю ложится тень, из мрака выступает повалившееся проволочное ограждение и кустарник за ним. А дальше – туманная тьма. Там, наверное, глубокий овраг. Розовый дом с необычной своей окраской теперь резко выделяется в ночи. По-прежнему все тихо и безмолвно, все напоминает пустую театральную сцену с декорациями из черного бархата.
Я толкаю правую створку двери. Ее немного заело, но через миг она поддается. Открываю ее, стараясь не прикасаться к стене. Свет от машинных фар слабо проникает в дом. Большая часть погружена в темноту, которую я пытаюсь разогнать лучом фонарика. Рядом появляется второй фонарик – Карличека. Мы стоим на разбитой, покрытой трещинами бетонной дорожке. Внутреннее помещение не разделено на комнаты, оно напоминает большой подвал. Прикидываю на глаз: в длину метров тридцать, в ширину не меньше сорока. Низкий потолок подпирают могучие столбы.
От того, что я увидел, мне становится не по себе. Налево у стены на куче промасленных тряпок лежит мужская фигура, без сомнения, тот манекен, о котором говорил Троужил. Он в клетчатом пиджаке, застегнутом на все пуговицы, шея повязана довольно грязным белым шарфом. Из-под пиджака торчат ноги из папье-маше, потрескавшиеся и ободранные. На ногах нарисованы черные ботинки. Краски на лице манекена до сих пор еще хорошо сохранились, но у него нет носа, и он по-прежнему улыбается своей застывшей омерзительной улыбкой, показывая искусственные зубы. Зрелище не из приятных.
Другой манекен, женский, на вид столь же малопривлекательный, сидит посреди этого огромного, похожего на тюрьму подвала на старом ящике. Он по горло укутан какой-то дерюгой и сзади подперт палкой. Над ним, на высоте примерно восьмидесяти сантиметров, укреплен довольно толстый сверкающий металлический обруч диаметром метра три. Обруч держится на четырех металлических креплениях с колесиками и может двигаться по двум небольшим рельсам. Все сооружение напоминает большую клетку. И в этой клетке гордо восседает женский манекен с исцарапанной и потрескавшейся головой.
Что это здесь напридумывал Роман Галик?
К прутьям клетки прикреплены какие-то ящички. В шести из них помещены небольшие кинокамеры. Два ящичка, побольше других, расположенные друг против друга, плотно закрыты, оставлена лишь узкая щель, через которую проникает свет. Все это устройство грозно направлено на неподвижную голову женского манекена.
Переплетение проводов явно ведет к самодельному пульту управления. Толстый кабель присоединяет все это сооружение к стоящему на полу динамо с бензиновым моторчиком – нечто вроде небольшой электростанции. Насколько я понимаю, ее хватило бы на освещение маленького цирка. Рядом – керосиновая лампа. Но у меня нет времени разбираться в смысле этого приспособления.
В глубине, в левом углу, вверх идут каменные ступеньки с разрушенными перилами. Свет фонарика, направленный туда вверх, в темноту, освещает невысокую кровлю. В правом углу подвала – огромный, наполовину развалившийся кирпичный камин. Между лестницей и камином, прямо напротив входной двери, – небольшая железная дверца. Засов, которым она запирается изнутри, отодвинут.
Карличек направляет луч фонаря прямо на эту дверцу. Странное приспособление его не удивляет, и он рвется дальше. Я делаю ему знак остаться на месте. Сначала осмотрю все сам.
Свет автомобильных фар, проникая через открытые двери дома и небольшие зарешеченные окна, ударяет в левую стену. Задняя стена остается в темноте.
Железная дверца, разумеется, открывается внутрь, иначе засов не имел бы смысла. Ручка ее поворачивается с трудом. Я изо всех сил нажимаю на нее, пытаясь открыть. Низ двери скрежещет по бетону. И наконец я выхожу из дома, держа фонарик в руке. Оглядываюсь. Передо мной лужайка со скудной растительностью. Что там дальше, не видно, вероятно, даже днем из-за небольшой рощицы, дугой окаймляющей лужайку. За деревьями рощицы дорога, вероятно, та, по которой мы приехали.
С правой стороны тянется стена ограды, подходя вплотную к похожему на бульдога дому. Потом она поворачивает направо и идет к воротам. С другой стороны от стены уцелело лишь несколько метров, дальше она разрушена. Судя по всему, земля здесь сползла в овраг, прихватив с собой часть стены.
Наискосок от железной дверцы, метрах в восьми-десяти, валяются две большие ржавые коробки. Они лежат там наверняка давно. Около них куча мусора – свежие светлые щепки и несколько колб от каких-то химикалий. Я приближаюсь и наконец замечаю какой-то предмет, который вначале меня не удивляет, – третий манекен. Он лежит навзничь в выгоревшей траве, хорошо одетый, с искусно раскрашенным лицом и красиво уложенными волосами. Только глаза закрыты, и лицо как застывшая маска. Это не манекен. Передо мной труп молодой женщины лет двадцати пяти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Я пробую вставить в замок ключ Галика. Подходит. При ярком свете фонарика я осматриваю засов. Без сомнения, открывая дверь, его обычно просто откидывали вбок и он падал, ударяясь о камень. Вот и сейчас на нем известковый след. Белый след, совсем свежий, легко стирается пальцем. На дверях крепятся две железные скобы, открываются двери только наружу.
Я достаю второй ключ, он наверняка откроет замок, висящий на железной скобе правой створки дверей, но Карличек останавливает меня.
– Вход свободный, – говорит он тихо и тянет дверь. Она послушно поддается.
Я все же пробую восьмисантиметровый ключ. Он свободно поворачивается в замке.
– Возвращайтесь к машине, Карличек, – говорю я. – Пусть Трепинский спустится чуть ниже и развернет машину так, чтобы свет фар осветил двор.
Карличек молча удаляется, перед ним пляшет кружочек света. Я стою один в немой тишине, ничем не выдавая своего присутствия: а вдруг откроется эта бульдожья конура? И в то же время внимательно слежу за двором – он простирается передо мной подобно черной театральной сцене под звездным небом – и наблюдаю за розовой виллой, силуэт которой чем-то напоминает костел. Фонарик не включаю и продолжаю прислушиваться. А что, собственно, я могу услышать? То, что двери оказались незаперты, ровно ничего не означает – если, правда, не предположить, что после смерти Галика сюда заглядывал кто-то другой.
Слышится шум машины. Во дворе легким туманом повисает слабый свет фар, потом пробивается конус яркого света. В воротах вспыхивают два слепящих солнца. Моя тень четко обозначается на бульдогообразном доме, от него на землю ложится тень, из мрака выступает повалившееся проволочное ограждение и кустарник за ним. А дальше – туманная тьма. Там, наверное, глубокий овраг. Розовый дом с необычной своей окраской теперь резко выделяется в ночи. По-прежнему все тихо и безмолвно, все напоминает пустую театральную сцену с декорациями из черного бархата.
Я толкаю правую створку двери. Ее немного заело, но через миг она поддается. Открываю ее, стараясь не прикасаться к стене. Свет от машинных фар слабо проникает в дом. Большая часть погружена в темноту, которую я пытаюсь разогнать лучом фонарика. Рядом появляется второй фонарик – Карличека. Мы стоим на разбитой, покрытой трещинами бетонной дорожке. Внутреннее помещение не разделено на комнаты, оно напоминает большой подвал. Прикидываю на глаз: в длину метров тридцать, в ширину не меньше сорока. Низкий потолок подпирают могучие столбы.
От того, что я увидел, мне становится не по себе. Налево у стены на куче промасленных тряпок лежит мужская фигура, без сомнения, тот манекен, о котором говорил Троужил. Он в клетчатом пиджаке, застегнутом на все пуговицы, шея повязана довольно грязным белым шарфом. Из-под пиджака торчат ноги из папье-маше, потрескавшиеся и ободранные. На ногах нарисованы черные ботинки. Краски на лице манекена до сих пор еще хорошо сохранились, но у него нет носа, и он по-прежнему улыбается своей застывшей омерзительной улыбкой, показывая искусственные зубы. Зрелище не из приятных.
Другой манекен, женский, на вид столь же малопривлекательный, сидит посреди этого огромного, похожего на тюрьму подвала на старом ящике. Он по горло укутан какой-то дерюгой и сзади подперт палкой. Над ним, на высоте примерно восьмидесяти сантиметров, укреплен довольно толстый сверкающий металлический обруч диаметром метра три. Обруч держится на четырех металлических креплениях с колесиками и может двигаться по двум небольшим рельсам. Все сооружение напоминает большую клетку. И в этой клетке гордо восседает женский манекен с исцарапанной и потрескавшейся головой.
Что это здесь напридумывал Роман Галик?
К прутьям клетки прикреплены какие-то ящички. В шести из них помещены небольшие кинокамеры. Два ящичка, побольше других, расположенные друг против друга, плотно закрыты, оставлена лишь узкая щель, через которую проникает свет. Все это устройство грозно направлено на неподвижную голову женского манекена.
Переплетение проводов явно ведет к самодельному пульту управления. Толстый кабель присоединяет все это сооружение к стоящему на полу динамо с бензиновым моторчиком – нечто вроде небольшой электростанции. Насколько я понимаю, ее хватило бы на освещение маленького цирка. Рядом – керосиновая лампа. Но у меня нет времени разбираться в смысле этого приспособления.
В глубине, в левом углу, вверх идут каменные ступеньки с разрушенными перилами. Свет фонарика, направленный туда вверх, в темноту, освещает невысокую кровлю. В правом углу подвала – огромный, наполовину развалившийся кирпичный камин. Между лестницей и камином, прямо напротив входной двери, – небольшая железная дверца. Засов, которым она запирается изнутри, отодвинут.
Карличек направляет луч фонаря прямо на эту дверцу. Странное приспособление его не удивляет, и он рвется дальше. Я делаю ему знак остаться на месте. Сначала осмотрю все сам.
Свет автомобильных фар, проникая через открытые двери дома и небольшие зарешеченные окна, ударяет в левую стену. Задняя стена остается в темноте.
Железная дверца, разумеется, открывается внутрь, иначе засов не имел бы смысла. Ручка ее поворачивается с трудом. Я изо всех сил нажимаю на нее, пытаясь открыть. Низ двери скрежещет по бетону. И наконец я выхожу из дома, держа фонарик в руке. Оглядываюсь. Передо мной лужайка со скудной растительностью. Что там дальше, не видно, вероятно, даже днем из-за небольшой рощицы, дугой окаймляющей лужайку. За деревьями рощицы дорога, вероятно, та, по которой мы приехали.
С правой стороны тянется стена ограды, подходя вплотную к похожему на бульдога дому. Потом она поворачивает направо и идет к воротам. С другой стороны от стены уцелело лишь несколько метров, дальше она разрушена. Судя по всему, земля здесь сползла в овраг, прихватив с собой часть стены.
Наискосок от железной дверцы, метрах в восьми-десяти, валяются две большие ржавые коробки. Они лежат там наверняка давно. Около них куча мусора – свежие светлые щепки и несколько колб от каких-то химикалий. Я приближаюсь и наконец замечаю какой-то предмет, который вначале меня не удивляет, – третий манекен. Он лежит навзничь в выгоревшей траве, хорошо одетый, с искусно раскрашенным лицом и красиво уложенными волосами. Только глаза закрыты, и лицо как застывшая маска. Это не манекен. Передо мной труп молодой женщины лет двадцати пяти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64