Может быть, наша прогулка поможет разрешить наши проблемы, – пошутила она.
– Во всяком случае, я буду думать о них.
– А я буду подкидывать тебе новые и новые, чтобы ты не чувствовал себя таким самоуверенным.
Сохо было в основном заполнено местными жителями, чьи наряды были достаточно скромны, и только пока еще редкие туристы выделялись в толпе пестротой и экстравагантностью одежды. Ник и Габриэла под руку прошлись по Западному Бродвею, останавливаясь у роскошно оформленных витрин ювелирных магазинов. Некоторые фирмы, вроде «Ральфа» или «Эрика», видимо, были довольно известны, но ни Габриэле, ни Нику раньше не попадались на глаза их изделия. Он предложил купить ей пару серег немыслимой формы, но она их отвергла, также как и серебряный браслет. Когда же Ник выбрал для нее янтарные бусы и собирался заплатить за них, ему пришлось отказаться от покупки и догонять Габриэлу уже в дверях магазина. Единственное, на что она с радостью согласилась, это на чашечку cappuccino, и они, взявшись за руки, как счастливая парочка, направились в кафе на углу.
Она еще раньше подумывала о том, что во время путешествия с континента на континент Ник будет чувствовать себя неловко, что они вместе выглядят как провинциалы. Сейчас к ней вернулись прежние фантазии о любви на расстоянии, о том, как он и она будут спешить друг к другу на свидание через океан. Ей виделись романтические обеды в парижских ресторанах, прогулки по Трокадеро, а потом гамбургеры в верхнем Вест-сайде, и все это красивая прелюдия к браку по любви, который мгновенно разрушится, когда начнутся семейные будни. Запах кофе щекотал ноздри, она помешала ложечкой и с наслаждением глотнула напиток своего детства.
– Когда я была ребенком, я очень часто приходила сюда. Я фантазировала, что моя мать художница, а отец – музыкант. – Она рассмеялась. – Наша жизнь была пародией на эту фантазию. Мы жили в многоквартирных трущобах с видом на Грин-стрит, неподалеку от одного из притонов в Ист Виллидже, где по ночам мой отец играл на кларнете. А в мечтах я имела идеальную семью.
– Ты проводила здесь уик-энды?
– Нет, я предпочитала бродить по Макдугал-стрит. – Она усмехнулась. – Я выглядела, наверное, страшилой вроде вампира с бледными губами и темными кругами вокруг глаз и множеством медных браслетов на руках. Больше всего я тогда боялась, что не буду похожей на местную обитательницу и меня примут за приезжую искательницу приключений.
Они оба засмеялись.
– Твой отец знал, чем ты занимаешься?
– Сомневаюсь, – ответила Габриэла. – Потому что все свое барахлишко, предназначенное для выходов в Гринвич Виллидж, перед возвращением домой я прятала в сумку, в поезде переодевалась, а перед самым домом смывала косметику.
– Значит, это было в конце шестидесятых, – подсчитал в уме Ник. – Гринвич Виллидж к тому времени здорово изменился.
– Конечно. Но я этого не знала. У меня было о нем свое представление. Я судила о нем по кафе «Шекспир» или «Реджио» и даже не догадывалась, что мода на них давно ушла. Там болтались такие же невежественные, как я, парни и девицы, приезжие из Куинса и Лонг-Айленда. Настоящие обитатели Виллиджа там не показывались. Они перебрались к тому времени и понастроили себе особняков на Файр-Айленде в Коннектикуте или в Хэмптоне. – Она отпила кофе, вытерла краешком салфетки губы. – Сейчас как хиппи уже не одевается никто. С того момента, как куртки и брюки из дерюги стали продаваться в универмаге Бергдорфа как предметы роскоши. – Она расхохоталась. – Да, жизнь здорово изменилась, я опоздала почти на десять лет. Я не заметила, что из Гринвич Виллиджа исчезли Джойс Джоксон, Керуак, Гинсберг и даже Эбби Хофман. Их словно смыло волной за считанные минуты.
Ник слушал ее внимательно, с сочувствием и спросил немного печально:
– У тебя не осталось здесь друзей?
– Кое-кто остался, но дальнейшие встречи с ними приносили только разочарование.
– Чем же тебе так не нравился Фрипорт?
– Он был никаким. Там нечего было делать, кроме коротких летних месяцев, которые можно было проводить на берегу. На остальное время он погружался в депрессию, как любой сезонный курорт. Словно Ривьера в январе. Где нет ничего, кроме куч мусора и сломанных пляжных кресел. И волком хочется выть от одиночества. И ощущение, что тебя похоронили заживо.
– Итак, ты рванула во Францию, чтобы наверстать упущенное в Виллидже?
– Тогда я об этом не задумывалась, но в чем-то ты прав. Франция, Париж лет на десять отстают от Нью-Йорка, за исключением моды, которая по карману только денежным техасцам. – Габриэла с горечью улыбнулась. – Но в Париж я тоже опоздала, мода на интеллектуальных американцев вроде Хемингуэя и Франкенталера и Жозефины Бейкер в Париже прошла.
– А что было дальше?
Габриэла, словно невзначай, не ответила на его вопрос.
– Я окончила среднюю школу и поступила в колледж только потому, что на этом настаивал отец. Единственное, что я хотела, – это вернуться в Гринвич Виллидж и шататься по его улицам. Но к тому моменту все известные фотографы перенесли свои мастерские и ателье на восточные – двадцатые и тридцатые – улицы. Я не сильно переживала по этому поводу, потому что познакомилась с Питом, а он оказался самой потрясающей личностью, с кем мне довелось встретиться в жизни, и я вышла за него замуж.
– Меня интересует другое, – улыбнулся Ник. – Я хотел узнать, что с тобой случилось после приезда в Париж, или ты там также сидела в бездействии, ожидая прилива, когда тебя подхватит волна и вынесет в шикарную жизнь?
– Земля – шар, – вполне серьезно ответила Габриэла, – и все движется по кругу. Каждое следующее десятилетие впитывает в себя кое-что из предыдущего. Восьмидесятые оказались очень похожи на пятидесятые, так что девяностые, возможно, в чем-то повторят шестидесятые. Это было бы замечательно!
– Ты не можешь полностью уничтожить свое прошлое, чтобы начать строить другое. Не могло все быть так плохо. То, что тебе казалось поражением, наоборот, помогало тебе двигаться вперед.
– Если щепку несет сильное течение – это разве движение вперед?
– Это сравнение к тебе не подходит. Зачеркивая прошлое, ты все равно совершаешь поступок, меняешься и душевно растешь.
– Что ты хочешь? – резко спросила она, задетая его словами. – Чтобы я вернулась в начальную точку и отказалась от работы? Предала все, что мне дорого?
– Почему ты называешь это предательством? И почему ты это связываешь с началом новой жизни?
– Потому что не так просто начать здесь сначала. – Она говорила медленно, потому что ей приходилось тщательно взвешивать каждое слово. – И потому что все, что произошло здесь, – это кошмар, начиная с моей матери и кончая моей дочерью.
– Дай мне возможность попробовать изменить это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
– Во всяком случае, я буду думать о них.
– А я буду подкидывать тебе новые и новые, чтобы ты не чувствовал себя таким самоуверенным.
Сохо было в основном заполнено местными жителями, чьи наряды были достаточно скромны, и только пока еще редкие туристы выделялись в толпе пестротой и экстравагантностью одежды. Ник и Габриэла под руку прошлись по Западному Бродвею, останавливаясь у роскошно оформленных витрин ювелирных магазинов. Некоторые фирмы, вроде «Ральфа» или «Эрика», видимо, были довольно известны, но ни Габриэле, ни Нику раньше не попадались на глаза их изделия. Он предложил купить ей пару серег немыслимой формы, но она их отвергла, также как и серебряный браслет. Когда же Ник выбрал для нее янтарные бусы и собирался заплатить за них, ему пришлось отказаться от покупки и догонять Габриэлу уже в дверях магазина. Единственное, на что она с радостью согласилась, это на чашечку cappuccino, и они, взявшись за руки, как счастливая парочка, направились в кафе на углу.
Она еще раньше подумывала о том, что во время путешествия с континента на континент Ник будет чувствовать себя неловко, что они вместе выглядят как провинциалы. Сейчас к ней вернулись прежние фантазии о любви на расстоянии, о том, как он и она будут спешить друг к другу на свидание через океан. Ей виделись романтические обеды в парижских ресторанах, прогулки по Трокадеро, а потом гамбургеры в верхнем Вест-сайде, и все это красивая прелюдия к браку по любви, который мгновенно разрушится, когда начнутся семейные будни. Запах кофе щекотал ноздри, она помешала ложечкой и с наслаждением глотнула напиток своего детства.
– Когда я была ребенком, я очень часто приходила сюда. Я фантазировала, что моя мать художница, а отец – музыкант. – Она рассмеялась. – Наша жизнь была пародией на эту фантазию. Мы жили в многоквартирных трущобах с видом на Грин-стрит, неподалеку от одного из притонов в Ист Виллидже, где по ночам мой отец играл на кларнете. А в мечтах я имела идеальную семью.
– Ты проводила здесь уик-энды?
– Нет, я предпочитала бродить по Макдугал-стрит. – Она усмехнулась. – Я выглядела, наверное, страшилой вроде вампира с бледными губами и темными кругами вокруг глаз и множеством медных браслетов на руках. Больше всего я тогда боялась, что не буду похожей на местную обитательницу и меня примут за приезжую искательницу приключений.
Они оба засмеялись.
– Твой отец знал, чем ты занимаешься?
– Сомневаюсь, – ответила Габриэла. – Потому что все свое барахлишко, предназначенное для выходов в Гринвич Виллидж, перед возвращением домой я прятала в сумку, в поезде переодевалась, а перед самым домом смывала косметику.
– Значит, это было в конце шестидесятых, – подсчитал в уме Ник. – Гринвич Виллидж к тому времени здорово изменился.
– Конечно. Но я этого не знала. У меня было о нем свое представление. Я судила о нем по кафе «Шекспир» или «Реджио» и даже не догадывалась, что мода на них давно ушла. Там болтались такие же невежественные, как я, парни и девицы, приезжие из Куинса и Лонг-Айленда. Настоящие обитатели Виллиджа там не показывались. Они перебрались к тому времени и понастроили себе особняков на Файр-Айленде в Коннектикуте или в Хэмптоне. – Она отпила кофе, вытерла краешком салфетки губы. – Сейчас как хиппи уже не одевается никто. С того момента, как куртки и брюки из дерюги стали продаваться в универмаге Бергдорфа как предметы роскоши. – Она расхохоталась. – Да, жизнь здорово изменилась, я опоздала почти на десять лет. Я не заметила, что из Гринвич Виллиджа исчезли Джойс Джоксон, Керуак, Гинсберг и даже Эбби Хофман. Их словно смыло волной за считанные минуты.
Ник слушал ее внимательно, с сочувствием и спросил немного печально:
– У тебя не осталось здесь друзей?
– Кое-кто остался, но дальнейшие встречи с ними приносили только разочарование.
– Чем же тебе так не нравился Фрипорт?
– Он был никаким. Там нечего было делать, кроме коротких летних месяцев, которые можно было проводить на берегу. На остальное время он погружался в депрессию, как любой сезонный курорт. Словно Ривьера в январе. Где нет ничего, кроме куч мусора и сломанных пляжных кресел. И волком хочется выть от одиночества. И ощущение, что тебя похоронили заживо.
– Итак, ты рванула во Францию, чтобы наверстать упущенное в Виллидже?
– Тогда я об этом не задумывалась, но в чем-то ты прав. Франция, Париж лет на десять отстают от Нью-Йорка, за исключением моды, которая по карману только денежным техасцам. – Габриэла с горечью улыбнулась. – Но в Париж я тоже опоздала, мода на интеллектуальных американцев вроде Хемингуэя и Франкенталера и Жозефины Бейкер в Париже прошла.
– А что было дальше?
Габриэла, словно невзначай, не ответила на его вопрос.
– Я окончила среднюю школу и поступила в колледж только потому, что на этом настаивал отец. Единственное, что я хотела, – это вернуться в Гринвич Виллидж и шататься по его улицам. Но к тому моменту все известные фотографы перенесли свои мастерские и ателье на восточные – двадцатые и тридцатые – улицы. Я не сильно переживала по этому поводу, потому что познакомилась с Питом, а он оказался самой потрясающей личностью, с кем мне довелось встретиться в жизни, и я вышла за него замуж.
– Меня интересует другое, – улыбнулся Ник. – Я хотел узнать, что с тобой случилось после приезда в Париж, или ты там также сидела в бездействии, ожидая прилива, когда тебя подхватит волна и вынесет в шикарную жизнь?
– Земля – шар, – вполне серьезно ответила Габриэла, – и все движется по кругу. Каждое следующее десятилетие впитывает в себя кое-что из предыдущего. Восьмидесятые оказались очень похожи на пятидесятые, так что девяностые, возможно, в чем-то повторят шестидесятые. Это было бы замечательно!
– Ты не можешь полностью уничтожить свое прошлое, чтобы начать строить другое. Не могло все быть так плохо. То, что тебе казалось поражением, наоборот, помогало тебе двигаться вперед.
– Если щепку несет сильное течение – это разве движение вперед?
– Это сравнение к тебе не подходит. Зачеркивая прошлое, ты все равно совершаешь поступок, меняешься и душевно растешь.
– Что ты хочешь? – резко спросила она, задетая его словами. – Чтобы я вернулась в начальную точку и отказалась от работы? Предала все, что мне дорого?
– Почему ты называешь это предательством? И почему ты это связываешь с началом новой жизни?
– Потому что не так просто начать здесь сначала. – Она говорила медленно, потому что ей приходилось тщательно взвешивать каждое слово. – И потому что все, что произошло здесь, – это кошмар, начиная с моей матери и кончая моей дочерью.
– Дай мне возможность попробовать изменить это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70