Бабушка уходит и спустя несколько минут возвращается, неся в руках Бархатную шейку. Она ставит ее на пол, и мы с Ленькой смотрим на нее, как на чудо.
Ободранная ее спина уже покрылась легким пушком, только гребешок еще бледный, как у больной.
- Ко-о-ко-ко! - тоненько затягивает она и, склонив набок голову, смотрит на Леньку своим круглым желтым глазком. Ленька смеется. Он вдруг садится в постели, берет мисочку с супом и начинает есть. Бульон хлебает сам, а крупу вытаскивает и бросает Бархатной шейке. Она клюет и, подняв голову, смотрит на Леньку в ожидании новой порции.
Проходят день за днем. Теперь каждый раз, как только мы садимся обедать, бабушка приносит Бархатную шейку. Мы кушаем все вместе, и все вместе быстро поправляемся. Гребешок у Бархатной шейки с каждым днем краснеет все больше, а слабый пушок на спине превращается в золотистые перышки. Ленька тоже окреп настолько, что швыряется в меня подушкой. Каждый день к нам под окно прибегают ребята. В дом их бабушка не пускает - корь болезнь заразная. Зинка, расплюснув нос о стекло, таращит свои озорные глаза, смеется и что-то втолковывает мне жестами, чего я никак не могу понять. Она сердится и, махнув рукой, убегает. Верный Павлик стоит до тех пор, пока не начинает синеть от холода.
- Бабушка, - говорю я, - ну пусти ты его в дом. Может, он и не заболеет...
- И в самом деле, - говорит мама, - он там на холоде скорее простудится.
Бабушка, набросив платок, выходит на крыльцо. Они там о чем-то переговариваются, и через минуту Павлик появляется у нас в комнате. Оказывается, он уже болел корью и теперь ему не опасно.
- Ой, бабушка, может, и Зинка уже болела! Что же ты у нее не спросила? - говорю я.
- Только и делов мне - узнавать, кто чем болел, - отмахивается бабушка.
- Я сбегаю к ней, спрошу, - с готовностью вызывается Павлик.
Вскоре он возвращается вместе с Зинкой. Та, сбросив валенки, проходит к нам в спальню и, поглядывая на маму, смущенно молчит. Мама уходит, а Зинка все топчется в рваных чулках возле порога, шмыгает носом и молчит: не знает, о чем говорить с больными.
- Что ты там за окном мне показывала? - спрашиваю я.
- "Что, что!" Вроде не знаешь! - оживляется вдруг Зинка. - Резинки в сельпо привезли - вот что! - объявляет она.
- Ну и хорошо, давай покупай, - обрадованно говорю я, - мне одну, себе и... еще Павлику, если денег хватит.
Зинка бросает на меня быстрый взгляд.
- Купила я уже... - говорит она.
У меня замирает сердце - неужели только себе купила? Я знаю, что у Зинки от тех денег, из "святого родника", оставалось еще порядочно медяков. Куда же она их дела? Оглянувшись на дверь, Зинка вытаскивает из-за пазухи узелок и кладет мне на кровать.
- Вот, на все деньги купила, - говорит она.
В узелке не меньше двух десятков резинок.
- Разве я знала, почем они? - растерянно говорит Зинка. - Куда их теперь девать?..
Я хохочу. Павлик тоже улыбается, а Ленька, поморщив лоб, рассудительно говорит:
- Разделить на всех, поровну.
Но разделить на всех поровну не удается, потому что знакомых ребят больше, чем резинок. Приходится некоторые разрезать пополам. Леньке тоже достается половинка.
- Лучше бы совсем не давали, - обиженно говорит он, однако свою половинку запрятывает под подушку. Остальные Зинка снова завязывает в узелок.
- Завтра раздам ребятам в школе, - говорит она.
Я завистливо вздыхаю - когда-то еще я пойду в школу!
ОТКРЫТИЕ
Через несколько дней мы с Ленькой уже гуляем по улице. Закутанные до самых носов топчемся возле дома. Пушистые от инея стоят в палисаднике вишни. Их ветки, свисающие чуть не до самой земли, искрятся на солнце.
Хрустит под ногами промерзший снежок. Мороз порядочный. Он щиплет за нос и, если постоять на месте, начинает точно иголочками покалывать пальцы на ногах. Мы с Ленькой все время ходим, едва таская ноги, обутые в валенки с галошами. Из окошка, улыбаясь, на нас посматривает мама.
- Ленька, идем, - киваю я, чувствуя, что нас вот-вот позовут домой.
Ленька быстро смекает, в чем дело, и мы, стараясь не смотреть на окно, сворачиваем за угол. Здесь - тень. Как с северного полюса, веет на нас холодом. Сумрачный голубоватый снег сугробом подпирает дом. Где-то здесь, за этим сугробом, прилепилась к стене наша печка. И вдруг мне приходит на память тот вечер, когда я заболела.
- Ленька, - говорю я, - помнишь, я тебе рассказывала про глаз, который на меня смотрел?
- Помню, - кивает Ленька и смотрит на меня округлившимися от страха глазами.
Потом мы оба, как по команде, задираем носы кверху и начинаем изучать бревенчатую стену нашего дома. Где-то здесь притаилась та волшебная дырочка, через которую можно заглянуть к нам прямо на печь.
- Смотри-ка, что это? - шепчет Ленька.
Скосив глаза из-под платка, который все время сползает мне на лоб и мешает смотреть, я вижу слева какую-то пристройку, прижавшуюся к завьюженной стене нашего дома.
Подойдя ближе, мы видим, что это маленький дощатый коридор с крылечком.
- Пойдем? - предлагает Ленька и первым карабкается на крыльцо. Я из-за Ленькиного плеча заглядываю внутрь.
- Капустой пахнет, - потянув носом, говорит Ленька.
Я еще стою на крыльце, а Ленька, осмелев, шагает через порожек.
- Апчхи! - раздается вдруг где-то совсем рядом.
Мы с Ленькой бросаемся наутек. По дороге кто-то из нас задевает старое жестяное ведро, и оно с грохотом катится по лестнице. Пересчитав ступеньки, мы растягиваемся возле крыльца: я, ведро и Ленька. Ведро осталось лежать, а мы с Ленькой тотчас вскочили на ноги, собираясь улизнуть на нашу солнечную сторону, как вдруг услышали смех. Поправив платок, который закрывал от меня полсвета, я увидела высокую тоненькую девушку в кожушке и белом шерстяном платке. Глядя на нас, она весело смеялась. Мы тоже заулыбались.
- Целы? - спросила девушка, отряхивая смущенного Леньку от снега. Ой, дедуся, здорово же ты их напугал! - воскликнула она вдруг.
Я обернулась и увидела на крылечке деда в наброшенном на плечи полушубке и с кисетом в руках. Он открыл рот, прижмурил глаза и громко чихнул.
- Разве я такой грозный, а? - спросил он, взглянув на нас добрыми, выгоревшими голубыми глазами.
- Да нет, - солидно сказал уже оправившийся от смущения Ленька, просто... мы еще с вами не знакомы...
- Ну, так пошли в хату знакомиться, - сказал дед весело.
"Хата" оказалась небольшой комнатушкой, чуть побольше коридорчика, а веселый дед - колхозным сторожем. Он рассказал нам, что его все просто зовут дед Сашка и что ночью он сторожит, а днем спит.
- А это моя внучка Устенька, тоже колхозница, - сказал дед Сашка, показывая на девушку.
Устенька была больше похожа на снегурочку. У нее под белым платком оказались две толстых темных косы с кудрявыми завитушками на концах. Веселые глаза с пушистыми ресницами так и искрились, и она поминутно улыбалась, сверкая белыми, как сахар, зубами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51