Только не тем он меня удивил. Представляете, в комнате у него живого куска стены не было - одни полки и все в книгах. Книжный магазин, а не квартира. Сроду я такого не видала.
- Сколько же у вас, дедушка, книжек тут? - спросила.
- Точно не знаю, но, полагаю, тысяч около шести будет.
- И все прочли?
- Большинство прочел, некоторые просмотрел...
- Ну и умный вы, - говорю, - как профессор поди.
- Я и есть профессор, без "как", на самом деле.
Так Анна Егоровна Преснякова познакомилась с профессором архитектуры Александром Даниловичем Урванцевым. Давно закончился ремонт заслуженного дома, а Анна Егоровна продолжала бывать в девятой квартире. Старалась помочь одинокому старику: прибрать, помыть, что-то сготовить. Он сердился, когда она возилась с ведрами, гремела посудой. Видимо, старому профессору больше помощника по хозяйству нужен был слушатель. А слушателем Анна Егоровна оказалась превосходным - могла и час и два не шелохнувшись внимать Александру Даниловичу. И что бы ни рассказывал Урванцев, все было для нее открытием.
- Конечно, человек от родителей идет, - говорила мне Анна Егоровна, за руки-ноги, за терпение, за то, что сроду никакой работы не боялась, отцу с матерью мое спасибо. А за голову мне до смерти Александра Данилыча благодарить надо. Кто книжки читать меня наладил? Он. Кто обхождению научил, разговору? Он. Кто вилку с ножом по-человечески держать заставил? Он...
Какая бы трудная работа ни бывала у Анны Егоровны, какие бы неприятности ни наваливались, стоило ей провести вечер подле старика, и плохое настроение и тоску как ветром сдувало. И все в другом свете показывалось.
И тут мысли мои невольно возвращаются к Игорю. Надо поехать к нему, надо проторить тропу к мальчишке. Не знаю еще, как и чем ему помочь, но помочь обязан. С этой мыслью я поднялся со скамейки и медленно пошел к выходу.
Рыжие из битого кирпича дорожки приятно пружинили под ногами, скрадывая шаги. Где-то за вторым или третьим поворотом меня вдруг нагнал Игорь.
- Извините, - сказал он торопливо, - нахамил зря. Я часто хамлю. И понимаю - не надо, а так получается. Само собой...
- Ладно, - сказал я, - будем считать - "инцидент исперчен".
- "Любовная лодка разбилась о быт..." - он тоже знал Маяковского...
Ни о чем существенном в этот день мы больше не говорили. Но на душе у меня сделалось чуть-чуть легче, и я спокойно вернулся к мыслям о Пресняковой.
- Недавно тут было. Приходит письмо в наше управление, - рассказывала Анна Егоровна. - Письмо из райотдела милиции. Просят принять "соответствующие меры" к работнице моей бригады. Сына плохо воспитывает. А что значит "соответствующие меры"? Поднять на общем собрании и перед всем честным народом потребовать отчета? Только разве это чему-нибудь соответствует? Я-то ведь знаю: растила парня она без мужа, из кожи вон лезла, чтобы не хуже других обут-одет был, чтобы образование ему дать. Горе у нее - оболтус растет. Выходит, мало этого, надо еще добавить перед людьми осрамить. Нет, так нельзя, думаю, не по совести будет.
И Анна Егоровна после смены поехала к работнице на квартиру. Приоделась, причесалась, на темно-синий жакет депутатский значок приколола и отправилась. Пришла в дом, а парня нет. Прождала с час, явился. С приятелем. Приятеля Преснякова без лишних слов за дверь выставила, а мальчишке сказала, что разговор у них должен быть личный, с глазу на глаз.
Парень ощетинился: разговаривать не желаю, ничего объяснять не буду. И вообще шла бы ты, тетя, подобру-поздорову. А я ухожу, меня товарищ ждет.
- Сильно я расстроилась. Встала в дверях и спрашиваю: как понимать, со мной лично разговаривать не желаешь или с Советской властью? рассказывала Анна Егоровна и снова волновалась. - Говорю, а сама думаю: ну как пойдет к двери, что делать, не в драку же с ним лезть? Стою, будто к полу присохла, а сердце так и колотится. И понимаю - не война, ничем не рискую, но отступить нельзя. В случае чего не мое отступление будет наше.
Не ушел. Все я ему выложила и говорю: а теперь садись и пиши обязательство, что жить будешь как человек, а не как паразит. Написал! Потом мы его хоть и с трудом, а наладили...
Вспоминая этот рассказ Анны Егоровны, я думаю: вот мы говорим "трудный человек" - взрослый ли, мальчишка ли, неважно - человек, а может быть, чаще бывают не трудные люди, а трудные обстоятельства? И скорее по ассоциации, чем по прямой связи, приходит на память мой последний вопрос к Пресняковой:
- Судьба, обстоятельства, талант подняли вас, Анна Егоровна, на большую жизненную высоту, голова у вас от этого никогда не кружится?
- Наверное, мне бы надо ответить: "Ну что вы, как это можно позволить себе такое?" Но я скажу правду: случается. Только я не очень этого кружения боюсь, средство от него знаю. Хороший человек научил. Плыли мы из Лондона в Ленинград. И попросилась я в "воронье гнездо" слазить - это наблюдательный пост на мачте. Высоко, жуть! Хотелось оттуда на море посмотреть. Для страховки полез со мной боцман. Как взвилась я на ту верхотуру, как глянула вниз - а море покачивается - так меня и замутило... Боцман, конечно, заметил и велел: гляди вперед, дальше гляди - на горизонт! Я послушалась, и все сразу прошло. Это важно - под ноги не заглядываться. И на море и на земле.
Мы выросли с Пепе по соседству - в переулках Садового кольца. Но, пока жили в Москве, не знали друг друга. В летную школу я поступил на год позже Петелина и вскоре услышал посвященную ему необыкновенную легенду.
Рассказывали, что младший лейтенант Петелин, только-только окончивший курс обучения и назначенный инструктором в соседнюю эскадрилью, заявил:
- Инструкторить все равно не буду, не для меня работа!
Конечно, его примерно "проработали", наказали и исполнять служебные обязанности заставили. На какое-то время он приумолк и вроде бы исправно делал все, что положено инструктору.
А потом случилось...
Рядом с основным аэродромом располагалась летняя полевая площадка. Утром инструкторы перелетали на нее, день возили там курсантов, а вечером возвращались на главный аэродром. Лету от точки до точки было не больше пяти минут.
В тот день, когда полеты закончились, командир эскадрильи улетел почему-то на машине Петелина, а ему приказал дожидаться автомашины, что должна была прийти с основного аэродрома часа через полтора. Рядом с помещением комендатуры, маленьким глинобитным домишкой, стоял рулежный И-5. Для тех, кто не знает: рулежный самолет - это бывший, отработавший свое боевой истребитель. На нем начинающие пилоты обучаются рулить по земле, сохраняя направление, выполнять развороты, разбегаться и тормозить. А чтобы машина случайно не взлетела, в плоскостях делают прорези и ограничивают ход сектора газа. Словом, чтобы летать, самолету не хватает ни подъемной силы крыльев, ни тяги двигателя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
- Сколько же у вас, дедушка, книжек тут? - спросила.
- Точно не знаю, но, полагаю, тысяч около шести будет.
- И все прочли?
- Большинство прочел, некоторые просмотрел...
- Ну и умный вы, - говорю, - как профессор поди.
- Я и есть профессор, без "как", на самом деле.
Так Анна Егоровна Преснякова познакомилась с профессором архитектуры Александром Даниловичем Урванцевым. Давно закончился ремонт заслуженного дома, а Анна Егоровна продолжала бывать в девятой квартире. Старалась помочь одинокому старику: прибрать, помыть, что-то сготовить. Он сердился, когда она возилась с ведрами, гремела посудой. Видимо, старому профессору больше помощника по хозяйству нужен был слушатель. А слушателем Анна Егоровна оказалась превосходным - могла и час и два не шелохнувшись внимать Александру Даниловичу. И что бы ни рассказывал Урванцев, все было для нее открытием.
- Конечно, человек от родителей идет, - говорила мне Анна Егоровна, за руки-ноги, за терпение, за то, что сроду никакой работы не боялась, отцу с матерью мое спасибо. А за голову мне до смерти Александра Данилыча благодарить надо. Кто книжки читать меня наладил? Он. Кто обхождению научил, разговору? Он. Кто вилку с ножом по-человечески держать заставил? Он...
Какая бы трудная работа ни бывала у Анны Егоровны, какие бы неприятности ни наваливались, стоило ей провести вечер подле старика, и плохое настроение и тоску как ветром сдувало. И все в другом свете показывалось.
И тут мысли мои невольно возвращаются к Игорю. Надо поехать к нему, надо проторить тропу к мальчишке. Не знаю еще, как и чем ему помочь, но помочь обязан. С этой мыслью я поднялся со скамейки и медленно пошел к выходу.
Рыжие из битого кирпича дорожки приятно пружинили под ногами, скрадывая шаги. Где-то за вторым или третьим поворотом меня вдруг нагнал Игорь.
- Извините, - сказал он торопливо, - нахамил зря. Я часто хамлю. И понимаю - не надо, а так получается. Само собой...
- Ладно, - сказал я, - будем считать - "инцидент исперчен".
- "Любовная лодка разбилась о быт..." - он тоже знал Маяковского...
Ни о чем существенном в этот день мы больше не говорили. Но на душе у меня сделалось чуть-чуть легче, и я спокойно вернулся к мыслям о Пресняковой.
- Недавно тут было. Приходит письмо в наше управление, - рассказывала Анна Егоровна. - Письмо из райотдела милиции. Просят принять "соответствующие меры" к работнице моей бригады. Сына плохо воспитывает. А что значит "соответствующие меры"? Поднять на общем собрании и перед всем честным народом потребовать отчета? Только разве это чему-нибудь соответствует? Я-то ведь знаю: растила парня она без мужа, из кожи вон лезла, чтобы не хуже других обут-одет был, чтобы образование ему дать. Горе у нее - оболтус растет. Выходит, мало этого, надо еще добавить перед людьми осрамить. Нет, так нельзя, думаю, не по совести будет.
И Анна Егоровна после смены поехала к работнице на квартиру. Приоделась, причесалась, на темно-синий жакет депутатский значок приколола и отправилась. Пришла в дом, а парня нет. Прождала с час, явился. С приятелем. Приятеля Преснякова без лишних слов за дверь выставила, а мальчишке сказала, что разговор у них должен быть личный, с глазу на глаз.
Парень ощетинился: разговаривать не желаю, ничего объяснять не буду. И вообще шла бы ты, тетя, подобру-поздорову. А я ухожу, меня товарищ ждет.
- Сильно я расстроилась. Встала в дверях и спрашиваю: как понимать, со мной лично разговаривать не желаешь или с Советской властью? рассказывала Анна Егоровна и снова волновалась. - Говорю, а сама думаю: ну как пойдет к двери, что делать, не в драку же с ним лезть? Стою, будто к полу присохла, а сердце так и колотится. И понимаю - не война, ничем не рискую, но отступить нельзя. В случае чего не мое отступление будет наше.
Не ушел. Все я ему выложила и говорю: а теперь садись и пиши обязательство, что жить будешь как человек, а не как паразит. Написал! Потом мы его хоть и с трудом, а наладили...
Вспоминая этот рассказ Анны Егоровны, я думаю: вот мы говорим "трудный человек" - взрослый ли, мальчишка ли, неважно - человек, а может быть, чаще бывают не трудные люди, а трудные обстоятельства? И скорее по ассоциации, чем по прямой связи, приходит на память мой последний вопрос к Пресняковой:
- Судьба, обстоятельства, талант подняли вас, Анна Егоровна, на большую жизненную высоту, голова у вас от этого никогда не кружится?
- Наверное, мне бы надо ответить: "Ну что вы, как это можно позволить себе такое?" Но я скажу правду: случается. Только я не очень этого кружения боюсь, средство от него знаю. Хороший человек научил. Плыли мы из Лондона в Ленинград. И попросилась я в "воронье гнездо" слазить - это наблюдательный пост на мачте. Высоко, жуть! Хотелось оттуда на море посмотреть. Для страховки полез со мной боцман. Как взвилась я на ту верхотуру, как глянула вниз - а море покачивается - так меня и замутило... Боцман, конечно, заметил и велел: гляди вперед, дальше гляди - на горизонт! Я послушалась, и все сразу прошло. Это важно - под ноги не заглядываться. И на море и на земле.
Мы выросли с Пепе по соседству - в переулках Садового кольца. Но, пока жили в Москве, не знали друг друга. В летную школу я поступил на год позже Петелина и вскоре услышал посвященную ему необыкновенную легенду.
Рассказывали, что младший лейтенант Петелин, только-только окончивший курс обучения и назначенный инструктором в соседнюю эскадрилью, заявил:
- Инструкторить все равно не буду, не для меня работа!
Конечно, его примерно "проработали", наказали и исполнять служебные обязанности заставили. На какое-то время он приумолк и вроде бы исправно делал все, что положено инструктору.
А потом случилось...
Рядом с основным аэродромом располагалась летняя полевая площадка. Утром инструкторы перелетали на нее, день возили там курсантов, а вечером возвращались на главный аэродром. Лету от точки до точки было не больше пяти минут.
В тот день, когда полеты закончились, командир эскадрильи улетел почему-то на машине Петелина, а ему приказал дожидаться автомашины, что должна была прийти с основного аэродрома часа через полтора. Рядом с помещением комендатуры, маленьким глинобитным домишкой, стоял рулежный И-5. Для тех, кто не знает: рулежный самолет - это бывший, отработавший свое боевой истребитель. На нем начинающие пилоты обучаются рулить по земле, сохраняя направление, выполнять развороты, разбегаться и тормозить. А чтобы машина случайно не взлетела, в плоскостях делают прорези и ограничивают ход сектора газа. Словом, чтобы летать, самолету не хватает ни подъемной силы крыльев, ни тяги двигателя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75