А селедки все с молокой, а в пеклеваннике один изюм. Все едят да хвалят. Один Олег Двухголовый не ест, все на Счастливую палочку поглядывает. Просит он дядю Игната подарить ему такой посошок. Подарил дядя Игнат. Убежал Олег из-за стола, но скоро вернулся, кричит:
"Что же ты, такой-сякой, простую палку мне дал? Мне Счастливую надо".
"Чем же твоя палочка не Счастливая?" - спрашивает дядя Игнат.
"Да как же, хотел я царем быть, стукнул посошком три раза. Переломился он, а желания моего не исполнил".
"Не умеешь ты с посошком обращаться. Поди поучись у Шурки".
"Это у Кишки-то? Не буду!"
И знает Шурка, что украдет у него Олег Двухголовый Счастливую палочку, как украл в сказке Степан палочку у Иванушки, знает, а поделать ничего не может. Только отвернулся - пропала Счастливая палочка. Заплакал Шурка. А дядя Игнат его по голове гладит, утешает:
"Не горюй. Иди в лес, выруби новую - такая же будет. Не в посошке тут дело... Смекаешь?"
И Шурка вырубил новую палку и стал с Катькой играть в домушку. И позвали они к себе в гости Яшку Петуха...
Глава VIII
САМОЕ НЕПОНЯТНОЕ
Мир был велик, таинствен и чудесен.
Он начинался в избе, в темном подполье, где лежала картошка и жили домовой и скребучие мыши. Мир выходил на улицу, простирался по шоссейке, гумну, переулкам, куда Шурка бегал играть в шары, бабки, в городки и "куру"*.
Кончался мир за околицей села, у Косого мостика. Там в густой сосняк падало небо. Туда, за черный лес, скатывалось по вечерам красное солнце и, надо быть, засыпало, прикорнув жар-птицей на большущей моховой кочке. За поворотом шоссейки, у верстового столба, пропадали обычно из глаз пешеходы, грачи, подводы, собаки - пропадало все живое. Там был конец Шуркиного мира.
Но однажды в пасху залез Шурка с ребятами на колокольню и с трепетом обнаружил, что за Косым мостиком и черным лесом идут поля, деревни, и шоссейка видна, и небо падает где-то дальше. Шурке очень хотелось знать: что же там, за этим взаправду упавшим небом? Он обратился к матери. Ей было недосуг, она прогнала его прочь, и Шурка придумал свое объяснение.
Если идти все вперед и вперед, туда, где падает на землю небо, можно найти облако. Оно лежит на луговине, как студень, свалившись с неба, кусищем величиной с амбар. На вкус облако соленое, и его ночью лешие хлебают ложками.
Такая догадка пришлась Шурке по душе. И он стал сам объяснять себе все, что было непонятно. Выходило немножко страшно, но зато просто и, главное, занятно.
В избе по ночам трещит сверчок, а днем не трещит, и нигде его сыскать нельзя. Ну и нет никакого сверчка. Это домовой, как стемнеет, насвистывает в подполье, нечистую силу зовет к себе в гости...
Когда гром гремит, небо раскалывается и в щель вода течет - дождик. И чем больше небо треснет, тем сильнее и дольше идет дождь. А потом щель замокнет, как в деревянной кадушке, и дождь перестает. Беда, как небо когда-нибудь расколется на кусочки! Тогда будет потоп, про который говорит мамка. Но пока потопа нет, и мир хорош, и все в нем интересно...
Вот есть у человека икры. Зазря так не назовут. Должно, и в самом деле ноги у людей набиты икрой, как брюхо у рыб. Проткни ногу в мякоти пониже коленки - обязательно увидишь розовые зернышки.
Как-то раз Шурка попробовал это сделать, пырнул себя в икру ножиком и, превозмогая боль, наблюдал расширившимися глазами за раной. К великому удивлению и огорчению, опыт не удался: потекла обыкновенная кровь, так что Шурка испугался, побежал к матери, и ему здорово попало.
- Господи, какой ты дотошный! Все тебе надо знать, - сердито говорила мать, когда Шурка приставал с расспросами.
Иногда мать была добрее и объясняла непонятное. Она вспоминала, как Шурка, еще не умея ходить и говорить, подползал к таракану и спрашивал:
- Ма?
- Таракан, дитятко... бука, - отвечала тогда мать.
А Шурка, задрав рубашонку, полз дальше, пытливо исследуя уголек, чугун с помоями, веник - все, что попадалось ему на пути. И часами звенел в избе его вопрошающий нетерпеливый возглас:
- Ма?
"Теперь я большой, все знаю", - с гордостью думал Шурка, слушая эти ласковые воспоминания матери. Но тут мать уронила на пол вилку и сказала:
- Баба придет.
- Какая баба? - вытаращил глаза Шурка.
- Не знаю какая, а придет.
- Почему?
- Примета есть такая: нож уронишь - мужик придет, вилка упала - жди бабу.
Шурка не поверил. Не могла знать ржавая, с поломанным зубом и костяным черенком вилка, кто к ним должен прийти. Но в обед действительно забежала сестрица Аннушка за солью. Тогда Шурка нарочно уронил со стола нож и до вечера терпеливо ждал: придет мужик или не придет? Мужик не пришел.
Самыми непонятными были люди. Взять хотя бы мать. Увидев тот раз в окно, что идет Аннушка, она перестала хлебать суп и раздраженно проворчала:
- Несет нелегкая! Опять чегой-то занимать толстуха прется... Ох уж эта мне отцова родня! Глаза не глядят.
Но глаза ее глядели весело, приветливо, когда Аннушка, поздоровавшись, уселась на лавке. Мать ласково пригласила ее обедать, насыпала полную солонку, звала почаще заходить посидеть, проводила на крыльцо и битый час стояла там с Аннушкой и разговаривала.
Шурка заметил: не одна мать - все взрослые делали не то, что хотели, говорили не то, что думали.
Опухший и грустный с похмелья Саша Пупа всегда говорил:
- Да чтоб я хоть каплю... Боже мой! Озолоти меня с ног до головы - ни в каком разе! Да будь оно проклято, винище... и тот, кто его выдумал... Шабаш!
Зажав руками голову, он тоскливо охал и плевался, сидя на завалинке, маленький, тихий, добрый. Глаза его слезились - так ему было нехорошо.
- Ребятки, уважьте дурака, - жалобно просил он, - притащите ведерко постуденее. Ох, голова моя, головушка... Бо-же мой!
И Шурка с Яшкой, охотно сбегав на колодец, поливали водой лохматую, пыльную голову Саши.
- Еще... еще ковшичек... У-ух, еще, ребятушки! - молил он шепотом, сидя на корточках. А умывшись и докрасна натерев лицо заскорузлым подолом рубахи, говорил: - Полегчало... Спасибо, ребятки. Я вам сейчас меленку сделаю. С хлюгером, как в городе. Чуть ветерок - сама завертится... Боже мой, как завертится!
Он брал дощечку, упирал ее в свой круглый мягкий живот и начинал поспешно и ловко строгать Яшкиным ножом.
Меленку Саша Пупа никогда не успевал сделать, потому что в окно обязательно высовывалось злое, в багровых синяках и царапинах лицо Марьи.
- Я тебе что велела? - кричала она.
- Готово. Маша, все готово, - робко откликался Саша, пряча нож и дощечку за спину.
- А тын? Который раз говорю! Все гряды курицы изрыли!
- Жерди сгнили... новые надо, Маша.
- Наруби.
- А привезти на чем? - уныло спрашивал Саша.
- Да ты что же, пьяница, смеешься надо мной? Что, я в телегу запрягусь?.. Ну, погоди же!
Окно с треском захлопывалось.
Саша Пупа торопливо возвращал нож и дощечку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
"Что же ты, такой-сякой, простую палку мне дал? Мне Счастливую надо".
"Чем же твоя палочка не Счастливая?" - спрашивает дядя Игнат.
"Да как же, хотел я царем быть, стукнул посошком три раза. Переломился он, а желания моего не исполнил".
"Не умеешь ты с посошком обращаться. Поди поучись у Шурки".
"Это у Кишки-то? Не буду!"
И знает Шурка, что украдет у него Олег Двухголовый Счастливую палочку, как украл в сказке Степан палочку у Иванушки, знает, а поделать ничего не может. Только отвернулся - пропала Счастливая палочка. Заплакал Шурка. А дядя Игнат его по голове гладит, утешает:
"Не горюй. Иди в лес, выруби новую - такая же будет. Не в посошке тут дело... Смекаешь?"
И Шурка вырубил новую палку и стал с Катькой играть в домушку. И позвали они к себе в гости Яшку Петуха...
Глава VIII
САМОЕ НЕПОНЯТНОЕ
Мир был велик, таинствен и чудесен.
Он начинался в избе, в темном подполье, где лежала картошка и жили домовой и скребучие мыши. Мир выходил на улицу, простирался по шоссейке, гумну, переулкам, куда Шурка бегал играть в шары, бабки, в городки и "куру"*.
Кончался мир за околицей села, у Косого мостика. Там в густой сосняк падало небо. Туда, за черный лес, скатывалось по вечерам красное солнце и, надо быть, засыпало, прикорнув жар-птицей на большущей моховой кочке. За поворотом шоссейки, у верстового столба, пропадали обычно из глаз пешеходы, грачи, подводы, собаки - пропадало все живое. Там был конец Шуркиного мира.
Но однажды в пасху залез Шурка с ребятами на колокольню и с трепетом обнаружил, что за Косым мостиком и черным лесом идут поля, деревни, и шоссейка видна, и небо падает где-то дальше. Шурке очень хотелось знать: что же там, за этим взаправду упавшим небом? Он обратился к матери. Ей было недосуг, она прогнала его прочь, и Шурка придумал свое объяснение.
Если идти все вперед и вперед, туда, где падает на землю небо, можно найти облако. Оно лежит на луговине, как студень, свалившись с неба, кусищем величиной с амбар. На вкус облако соленое, и его ночью лешие хлебают ложками.
Такая догадка пришлась Шурке по душе. И он стал сам объяснять себе все, что было непонятно. Выходило немножко страшно, но зато просто и, главное, занятно.
В избе по ночам трещит сверчок, а днем не трещит, и нигде его сыскать нельзя. Ну и нет никакого сверчка. Это домовой, как стемнеет, насвистывает в подполье, нечистую силу зовет к себе в гости...
Когда гром гремит, небо раскалывается и в щель вода течет - дождик. И чем больше небо треснет, тем сильнее и дольше идет дождь. А потом щель замокнет, как в деревянной кадушке, и дождь перестает. Беда, как небо когда-нибудь расколется на кусочки! Тогда будет потоп, про который говорит мамка. Но пока потопа нет, и мир хорош, и все в нем интересно...
Вот есть у человека икры. Зазря так не назовут. Должно, и в самом деле ноги у людей набиты икрой, как брюхо у рыб. Проткни ногу в мякоти пониже коленки - обязательно увидишь розовые зернышки.
Как-то раз Шурка попробовал это сделать, пырнул себя в икру ножиком и, превозмогая боль, наблюдал расширившимися глазами за раной. К великому удивлению и огорчению, опыт не удался: потекла обыкновенная кровь, так что Шурка испугался, побежал к матери, и ему здорово попало.
- Господи, какой ты дотошный! Все тебе надо знать, - сердито говорила мать, когда Шурка приставал с расспросами.
Иногда мать была добрее и объясняла непонятное. Она вспоминала, как Шурка, еще не умея ходить и говорить, подползал к таракану и спрашивал:
- Ма?
- Таракан, дитятко... бука, - отвечала тогда мать.
А Шурка, задрав рубашонку, полз дальше, пытливо исследуя уголек, чугун с помоями, веник - все, что попадалось ему на пути. И часами звенел в избе его вопрошающий нетерпеливый возглас:
- Ма?
"Теперь я большой, все знаю", - с гордостью думал Шурка, слушая эти ласковые воспоминания матери. Но тут мать уронила на пол вилку и сказала:
- Баба придет.
- Какая баба? - вытаращил глаза Шурка.
- Не знаю какая, а придет.
- Почему?
- Примета есть такая: нож уронишь - мужик придет, вилка упала - жди бабу.
Шурка не поверил. Не могла знать ржавая, с поломанным зубом и костяным черенком вилка, кто к ним должен прийти. Но в обед действительно забежала сестрица Аннушка за солью. Тогда Шурка нарочно уронил со стола нож и до вечера терпеливо ждал: придет мужик или не придет? Мужик не пришел.
Самыми непонятными были люди. Взять хотя бы мать. Увидев тот раз в окно, что идет Аннушка, она перестала хлебать суп и раздраженно проворчала:
- Несет нелегкая! Опять чегой-то занимать толстуха прется... Ох уж эта мне отцова родня! Глаза не глядят.
Но глаза ее глядели весело, приветливо, когда Аннушка, поздоровавшись, уселась на лавке. Мать ласково пригласила ее обедать, насыпала полную солонку, звала почаще заходить посидеть, проводила на крыльцо и битый час стояла там с Аннушкой и разговаривала.
Шурка заметил: не одна мать - все взрослые делали не то, что хотели, говорили не то, что думали.
Опухший и грустный с похмелья Саша Пупа всегда говорил:
- Да чтоб я хоть каплю... Боже мой! Озолоти меня с ног до головы - ни в каком разе! Да будь оно проклято, винище... и тот, кто его выдумал... Шабаш!
Зажав руками голову, он тоскливо охал и плевался, сидя на завалинке, маленький, тихий, добрый. Глаза его слезились - так ему было нехорошо.
- Ребятки, уважьте дурака, - жалобно просил он, - притащите ведерко постуденее. Ох, голова моя, головушка... Бо-же мой!
И Шурка с Яшкой, охотно сбегав на колодец, поливали водой лохматую, пыльную голову Саши.
- Еще... еще ковшичек... У-ух, еще, ребятушки! - молил он шепотом, сидя на корточках. А умывшись и докрасна натерев лицо заскорузлым подолом рубахи, говорил: - Полегчало... Спасибо, ребятки. Я вам сейчас меленку сделаю. С хлюгером, как в городе. Чуть ветерок - сама завертится... Боже мой, как завертится!
Он брал дощечку, упирал ее в свой круглый мягкий живот и начинал поспешно и ловко строгать Яшкиным ножом.
Меленку Саша Пупа никогда не успевал сделать, потому что в окно обязательно высовывалось злое, в багровых синяках и царапинах лицо Марьи.
- Я тебе что велела? - кричала она.
- Готово. Маша, все готово, - робко откликался Саша, пряча нож и дощечку за спину.
- А тын? Который раз говорю! Все гряды курицы изрыли!
- Жерди сгнили... новые надо, Маша.
- Наруби.
- А привезти на чем? - уныло спрашивал Саша.
- Да ты что же, пьяница, смеешься надо мной? Что, я в телегу запрягусь?.. Ну, погоди же!
Окно с треском захлопывалось.
Саша Пупа торопливо возвращал нож и дощечку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82