.. Это ты верно сообразил. А крышка у банки закрыта?
- Щелку оставил.
- Пролезет ли рубль в щелку? - деловито сомневается дядя Родя.
- Беспременно! - горячо шепчет Шурка. - Щель здоровенная, два моих пальца проходят.
- Ну, тогда все в порядке, - говорит дядя Родя, улыбаясь. - Ищи, Александр, свой серебряный рубль, ищи... Он где-нибудь тут, мы скажем, рядышком... в батькином кармане.
Этот важный разговор не мешает Шурке наблюдать за гостями. Видит он, как по мере опустошения графинчиков проясняются и румянеют лица дядей и тетей. Беседа становится громкой и бестолковой. Говорят все разом, а слушать некому. Вилки стучат о края тарелок, гремят и подскакивают блюдца и чашки. Кушанья начинают убывать быстро, мать еле поспевает подкладывать и уж никого не потчует. Особенно старается сестрица Аннушка. Она облюбовала колбасу и без умолку, голосисто распевая, поедает кусок за куском, так что мать, под предлогом, что "братцу Прохору не достать", отодвигает тарелку на край стола. Но от длинной руки сестрицы и там нет спасения, пока не остается на тарелке сиротливый, продырявленный вилками, один-единственный кружочек.
Бабушка Матрена, катая в беззубом рту мякоть пирога, жалуется на невестку Алену, жену младшего сына, у которого она живет. И за стол ее Алена не сажает, и ухватом намедни съездила, и корит, прямо поедом ест, а все из-за того, что припрятан в бабушкином сундуке новехонький суконный дипломат*. Сердобольная тетя Настя утешает бабушку, подсовывая жирный кусочек селедки. Кивая трясучей головой, бабушка принимает его и сосет, как малый ребенок соску. В незрячих глазах ее стынут слезы. Шурке очень жалко бабушку.
Размашисто наполняет отец рюмки. На столах по клеенке протянулись болотца и лужицы. Гости пьют, не дожидаясь приглашения, чокаясь промеж собой, отдуваются и закусывают. Дядя Прохор, подняв к носу вилку, на которой еле держится картошина, мрачно рассуждает сам с собой:
- Я молчу... слова не скажу... А корову, брат, не минешь продавать. Останную, да-а!
В избе жарко и душно, хотя давно распахнуты окна и двери. Мухи стаями влетают с улицы, кружатся над потными головами гостей, ползают по еде и назойливо липнут к сахарницам.
- Окаянные... чтоб вам сдохнуть! - говорит мать, фартуком сгоняя мух. - Нигде от вас спасу нет!
И, как мухи, жужжат за столом охмелевшие гости:
- На рука-ах носил... Уж так жи-или, господи!
- Кабы, говорю, земли поболе, лошадушку... Да я лучше твово схозяйствую, живоглот!
- И прикатил он пешедралом. Хо-хо!.. В лаптях, пиджачишко дыра на дыре, рубашонка вшивая... Вот те и Питер!
- Хозяйка... какая она хозяйка, без году неделя! Умирать буду - не отдам. Пелагеюшке откажу... новехонький дипломат.
- И не потчуй, по горлышко сыта. Уж так сыта, так сыта... Ну!
- ...Молчу. А на корову не накосить. Убей - не накосить!
Теперь гости проговорят до обеда. И все про одно и то же. Мало интереса слушать. Без убытка можно за дела приниматься.
Шурка кивает Яшке на дверь. Тот согласно подмигивает, через силу одолевая ломоть пирога. Они ждут еще немного, залезая потихоньку в сахарницы, потом разом ныряют под стол и ползком пробираются между ногами гостей. В сенях с облегчением разуваются и прячут обувь в укромном местечке, за ларем.
Глава XXII
РЕБЯЧЬЕ ЦАРСТВО
Вооруженные пугачом и запасом сластей, появляются Шурка и Яшка на улице. Путь их лежит на гумно, к риге.
От дома ребята отходят степенно, держась за руки и часто оглядываясь. Но, завернув за угол, вдруг, точно сорвавшись с привязи, летят с гиком и свистом наперегонки, кувыркаются через голову, дают подзатыльники чьей-то чужой, подвернувшейся под руку девчонке и убегают от ее плача так, что ветер в ушах свистит.
- Уж я ел, ел... думал, не наемся, - признается довольный Яшка, хрустя конфеткой и поглаживая живот. - Две середки пирога съел, а твоя мамка знай подкладывает... Видал, как я вино пробовал?
- И я пробовал, - говорит Шурка. - Го-орькое, тьфу! И зачем его пьют?
- Не знаю. По мне, клюквельный квас лучше. Отхватим на гулянье по стакашку?.. А знаешь, хорошо, кабы тифинская каждый день была. Эге?
- Эге. В обед сладкого супа до отвала наедимся.
- С черносливинками?
- Ясное дело. Это тебе не кутья горбуши Аграфены. Мамка без обмана варит сладкий суп.
Все это так приятно - не передашь. Оба друга от полноты счастья горланят напропалую, бредя гуменником.
В тени сараев влажная земля холодит босые ноги. А воздух насыщен теплом, гомоном пчел и чем-то медовым. Каждая травинка цветет и пахнет по-своему. На изгороди трещат длиннохвостые сороки-белобоки. Червяк-землемер, изгибаясь зеленым крючком, трудолюбиво меряет листок щавеля. Кот Васька, распушив хвост, крадется к амбару за добычей. Стекляшка валяется на пригорке, и солнышко играет с ней, пуская по траве зайчиков. В крапиву скачет толстобрюхая квакуша, вспугнутая Шуркой из-под лопуха. Вот завязла нога в кротовой норке. Скорей вытащить ногу, а то еще укусит слепая зверюга!.. А кто там ползет по коровьей лепешке? Ого, да это жук-рогач!
И точно за тридевять земель отсюда - дом, гости, праздник... Да и есть ли где дом? Может, и нет никакого дома, и гостей нет, и тихвинской ничего нет на свете, кроме вот этой высоченной, как лес, травы, горько-сладкого, дурманящего запаха и синего жука-рогача... Полно, да жук ли это? Не Кощей ли Бессмертный, оборотясь в рогача, подкрадывается к Шурке и Яшке и исподтишка злорадно усмехается, готовясь сцапать, утащить в свое логовище и высосать кровь?
Холодок подирает Шурку между лопатками. И потому, что ему страшно, он, делая над собой усилие, опускается на корточки перед жуком.
- Думаешь, слабо руками взять? - спрашивает он сдавленным голосом. И сам ужасается тому, что сказал.
- Слабо, - равнодушно отвечает ничего не подозревающий Яшка.
На всякий случай зажмурившись, Шурка хватает жука. И ждет: что будет?
Жук царапает ладонь колючими лапками. Щекотно. Взвизгивая, Шурка невольно раскрывает глаза и, осмелев, перекидывает жука, как обжигающий уголек, с ладони на ладонь, потом медленно обрывает ему лапку за лапкой и, наконец, рога, похожие на крошечный ухват.
С жестоким любопытством наблюдают друзья за жуком.
- Как думаешь, Яшка, ему больно?
- Знамо, больно.
- А почему он не кричит?
В самом деле, почему жук не кричит, если ему больно? Яшка Петух задумчиво лезет пальцем в веснушчатый нос.
- Эх ты, простофиля! - говорит он, встряхнув волосами. - Да у него голоса нет. Ему кричать нечем.
- А как же рогачи между собой разговаривают?
Яшка молчит.
- Наверное, лапками, правда? Вроде немых, которые на пальцах показывают, - предполагает Шурка. - Или усиками. Тараканы завсегда усиками переговариваются, я видел... Давай играть в охотников? Будто мы в лесу, и будто тут зайцев видимо-невидимо, и будто ты - собака, а я - охотник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82