Стрясется чего? Хоть подохни, а стой! Вот и сидят весь день не емши.
– Прицепились, говорите, к товарняку? - перебил ее Флич. - И уехали?
– А то… Уж причепились, так уехали.
– В Москву?
– Тю… На Москву с утра поездов нет. Тот товарняк на Гронск. Прыгают тут по вагонам. Потом отвечай. Говорю, у меня свои с утра не емши!
Дежурная еще долго ворчала, но Флич уже не слышал, он шел дальше.
Солнце начало накалываться на верхушки деревьев, когда внезапно размеренный встречный поток беженцев распался. Люди заметались по шоссе, бросились вправо и влево в лес. Грузовик, шедший в Гронск, остановился. Шофер прокричал что-то, стал разворачивать автомобиль. Неподалеку разорвался снаряд.
Флич тоже побежал вместе со всеми, не понимая, что происходит и что взрывается на шоссе.
– Немцы! Немцы! - закричала женщина, тащившая на спине большой узел и ведшая за руку ребенка. Она бросила узел, подхватила ребенка и заторопилась к деревьям.
"Немцы? Откуда немцы? - подумал Флич. - А как же Павел и Петя?"
Ноги несли его сами, сами старались не спотыкаться о корни и на рытвинах. Руки притрагивались к теплым шершавым стволам, словно просили их расступиться, прикрыть, спрятать. А справа и слева бежали перепуганные люди: женщины, старики, дети. Кто-то ругался, кто-то, выбиваясь из сил, волок скарб, жалко бросить. Кто-то кого-то торопил.
Позади, на шоссе раздался грохот. Осколки застучали по веткам. Посыпались листья и хвоя. Вероятно, немецкий снаряд угодил в тот военный грузовик, что разворачивался на шоссе. Кто его знает, что в нем было!
А Флич все бежал и бежал, не понимая - куда?
Люди рассыпались, растворились в лесной чащобе.
Флич оказался на болоте. Под ногами захлюпало, зачавкало. Он постоял немного, переводя дыхание. Болото было покрыто мягким седым мхом. Кучками росли высокие кустики голубики. На них синели крупные продолговатые ягоды, словно присыпанные пудрой.
Флич сунул несколько ягод в пересохший рот, ощутил их прохладную кислоту. Дурманяще пах багульник.
Куда же теперь? На шоссе немцы. В Гронске, вероятно, тоже. И мальчики в Гронске. Скорее всего, они успели добраться до города. Поезд идет быстро. А если не успели… Куда же теперь?
Солнце садится. Прежде всего выбраться на сухое место. Все-таки у него радикулит, скрутит - и вовсе не выберешься.
Немцы прорвались. Значит, фронт откатывается дальше. Идти вслед за фронтом? Не имеет смысла. Просто убьют. Пуля не разбирает.
Остаться в лесу? С двумя-то бутербродами? И потом у него задача: найти мальчиков. Во что бы то ни стало. Он за них в ответе и перед Гертрудой и перед Иваном, который воюет. "А может, убит уже? - с тоской подумал Флич. - Может, все убиты?"
Мягкие ласковые кочки подавались под ногами и чавкали, будто приноравливались проглотить. Тоненько и надоедно звенели комары. Потом стало посуше. Мох сменился бурой хвоей. Солнце совсем скрылось за деревьями.
Флич решил переждать ночь. Еще наскочишь в темноте на немцев! Впрочем, он не очень-то верил, что они и на шоссе, и в лесу - всюду. Слишком быстро они двигаются, чтобы быть всюду. Он уселся под деревом поудобнее, облокотился спиной к стволу, пиджак накинул на плечи - теплее. Было тихо, только откуда-то, наверно со стороны шоссе, доносился слабый звук, будто далеко-далеко дробят и ворочают камни.
"Вот наступит утро и пойду, - решил Флич. - Пойду спиной к солнцу. Город недалеко. А там, как говаривал Гриша, "поглядим-увидим".
Флич закрыл глаза и задремал по-звериному чутко. Может быть, в ночном лесу в человеке просыпается древний-древний предок - зверь? Кто знает.
6
Стало совсем темно, диван слился со стеной, несгораемый шкаф растворился в углу. Мальчики не зажигали света и не опускали на окно скрученную чуть не под самым потолком бумажную штору. Двор за окном был черен, как комната, в которой они сидели, - ни светлой точечки, ни лучика.
Иногда за дверью раздавались шаги. Павел и Петр замирали, прислушивались. Шаги были такими легкими, бесплотными, словно по коридору двигалось привидение. Даже жутковато становилось.
Несколько раз принимался звонить телефон. Звонок был негромкий, но братья вздрагивали от неожиданности и смотрели на аппарат настороженно, пока он не умолкал. Потом, почему-то облегченно, вздыхали.
Трубку не снимали. Не велено. И сами никому не звонили. Да и кому звонить? Ни у Ржавого, ни у Толика телефонов не было. Серега эвакуировался с папиным заводом. Злате? Хорошо бы позвонить, чтобы она знала, что они в Гронске. Да нельзя, не велено.
Что ж получается?
От цирка они отстали. Флич, наверно, с ума сходит от беспокойства. Милый Флич, добрый верный друг, великий артист Флич! Прости нас, мы же хотели как лучше. Мы ушли выручать маму.
Маму… Судя по разговору с Алексеем Павловичем и сердитым майором, выручать ее не надо, спасать не от кого.
Как сказал майор?
"Вы что ж, в маме своей сомневаетесь? Маме не верите?"
Выходит, майор-то не сомневается, верит!
– Помнишь, маму кто-то вызвал? - спросил Петр брата. - Ну, когда мы чемодан веревкой обвязывали. И ее долго не было.
– Помню.
– Она сказала, что в гостиницу заходила. А наверно, здесь была.
– Здесь?
– В общем, с ними разговаривала. И они ей предложили… арестоваться.
– Зачем?
– Не знаю. Но догадываюсь.
– И я догадываюсь, - сказал Павел. - Только об этом нельзя даже между собой, - добавил он шепотом.
Тут в коридоре послышались шаги, остановились возле двери. Киндер лениво тявкнул.
– Вы что ж в темноте сидите? И штора не опущена, - произнес знакомый голос.
Алексей Павлович прошел к окну. Зашуршала бумажная штора. На столе зажглась лампа.
– Собирайтесь. Вот с товарищем Гудковым пойдете. Зовут его Пантелей Романыч. Жить будете у него.
В дверях стоял старик в темной рубашке, подпоясанной кавказским ремешком с блестящими штучками, и в белой детской панамке. Лицо его, изборожденное морщинами, не выражало ни любопытства, ни интереса, было словно вырублено из дубовой чурки. Длинные седые с желтизной усы закрывали рот, на щеках и подбородке торчала щетина, должно быть ужасно жесткая.
– Как звать? - спросил Пантелей Романович. Голос у него был тихий, высокий и надтреснутый.
– Петр и Павел, - ответил Алексей Павлович.
– Про собаку, - сказал старик.
– Киндер, - Павел присел на корточки и почесал пса за ухом.
– Не русское.
– Немецкое. В переводе значит "дети", - пояснил Петр.
– Поводок? - спросил старик.
– Нету поводка. Он так бегает, - сказал Павел.
– Надо.
– Идемте, - сказал Алексей Павлович и погасил свет.
Они прошли длинным коридором, спустились по лестнице. Часового на улице не было. Алексей Павлович запер дверь ключом, ключ сунул в карман.
Улица была пуста, только в конце ее улавливалось какое-то движение.
– Войска уходят, - сказал Алексей Павлович и вздохнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
– Прицепились, говорите, к товарняку? - перебил ее Флич. - И уехали?
– А то… Уж причепились, так уехали.
– В Москву?
– Тю… На Москву с утра поездов нет. Тот товарняк на Гронск. Прыгают тут по вагонам. Потом отвечай. Говорю, у меня свои с утра не емши!
Дежурная еще долго ворчала, но Флич уже не слышал, он шел дальше.
Солнце начало накалываться на верхушки деревьев, когда внезапно размеренный встречный поток беженцев распался. Люди заметались по шоссе, бросились вправо и влево в лес. Грузовик, шедший в Гронск, остановился. Шофер прокричал что-то, стал разворачивать автомобиль. Неподалеку разорвался снаряд.
Флич тоже побежал вместе со всеми, не понимая, что происходит и что взрывается на шоссе.
– Немцы! Немцы! - закричала женщина, тащившая на спине большой узел и ведшая за руку ребенка. Она бросила узел, подхватила ребенка и заторопилась к деревьям.
"Немцы? Откуда немцы? - подумал Флич. - А как же Павел и Петя?"
Ноги несли его сами, сами старались не спотыкаться о корни и на рытвинах. Руки притрагивались к теплым шершавым стволам, словно просили их расступиться, прикрыть, спрятать. А справа и слева бежали перепуганные люди: женщины, старики, дети. Кто-то ругался, кто-то, выбиваясь из сил, волок скарб, жалко бросить. Кто-то кого-то торопил.
Позади, на шоссе раздался грохот. Осколки застучали по веткам. Посыпались листья и хвоя. Вероятно, немецкий снаряд угодил в тот военный грузовик, что разворачивался на шоссе. Кто его знает, что в нем было!
А Флич все бежал и бежал, не понимая - куда?
Люди рассыпались, растворились в лесной чащобе.
Флич оказался на болоте. Под ногами захлюпало, зачавкало. Он постоял немного, переводя дыхание. Болото было покрыто мягким седым мхом. Кучками росли высокие кустики голубики. На них синели крупные продолговатые ягоды, словно присыпанные пудрой.
Флич сунул несколько ягод в пересохший рот, ощутил их прохладную кислоту. Дурманяще пах багульник.
Куда же теперь? На шоссе немцы. В Гронске, вероятно, тоже. И мальчики в Гронске. Скорее всего, они успели добраться до города. Поезд идет быстро. А если не успели… Куда же теперь?
Солнце садится. Прежде всего выбраться на сухое место. Все-таки у него радикулит, скрутит - и вовсе не выберешься.
Немцы прорвались. Значит, фронт откатывается дальше. Идти вслед за фронтом? Не имеет смысла. Просто убьют. Пуля не разбирает.
Остаться в лесу? С двумя-то бутербродами? И потом у него задача: найти мальчиков. Во что бы то ни стало. Он за них в ответе и перед Гертрудой и перед Иваном, который воюет. "А может, убит уже? - с тоской подумал Флич. - Может, все убиты?"
Мягкие ласковые кочки подавались под ногами и чавкали, будто приноравливались проглотить. Тоненько и надоедно звенели комары. Потом стало посуше. Мох сменился бурой хвоей. Солнце совсем скрылось за деревьями.
Флич решил переждать ночь. Еще наскочишь в темноте на немцев! Впрочем, он не очень-то верил, что они и на шоссе, и в лесу - всюду. Слишком быстро они двигаются, чтобы быть всюду. Он уселся под деревом поудобнее, облокотился спиной к стволу, пиджак накинул на плечи - теплее. Было тихо, только откуда-то, наверно со стороны шоссе, доносился слабый звук, будто далеко-далеко дробят и ворочают камни.
"Вот наступит утро и пойду, - решил Флич. - Пойду спиной к солнцу. Город недалеко. А там, как говаривал Гриша, "поглядим-увидим".
Флич закрыл глаза и задремал по-звериному чутко. Может быть, в ночном лесу в человеке просыпается древний-древний предок - зверь? Кто знает.
6
Стало совсем темно, диван слился со стеной, несгораемый шкаф растворился в углу. Мальчики не зажигали света и не опускали на окно скрученную чуть не под самым потолком бумажную штору. Двор за окном был черен, как комната, в которой они сидели, - ни светлой точечки, ни лучика.
Иногда за дверью раздавались шаги. Павел и Петр замирали, прислушивались. Шаги были такими легкими, бесплотными, словно по коридору двигалось привидение. Даже жутковато становилось.
Несколько раз принимался звонить телефон. Звонок был негромкий, но братья вздрагивали от неожиданности и смотрели на аппарат настороженно, пока он не умолкал. Потом, почему-то облегченно, вздыхали.
Трубку не снимали. Не велено. И сами никому не звонили. Да и кому звонить? Ни у Ржавого, ни у Толика телефонов не было. Серега эвакуировался с папиным заводом. Злате? Хорошо бы позвонить, чтобы она знала, что они в Гронске. Да нельзя, не велено.
Что ж получается?
От цирка они отстали. Флич, наверно, с ума сходит от беспокойства. Милый Флич, добрый верный друг, великий артист Флич! Прости нас, мы же хотели как лучше. Мы ушли выручать маму.
Маму… Судя по разговору с Алексеем Павловичем и сердитым майором, выручать ее не надо, спасать не от кого.
Как сказал майор?
"Вы что ж, в маме своей сомневаетесь? Маме не верите?"
Выходит, майор-то не сомневается, верит!
– Помнишь, маму кто-то вызвал? - спросил Петр брата. - Ну, когда мы чемодан веревкой обвязывали. И ее долго не было.
– Помню.
– Она сказала, что в гостиницу заходила. А наверно, здесь была.
– Здесь?
– В общем, с ними разговаривала. И они ей предложили… арестоваться.
– Зачем?
– Не знаю. Но догадываюсь.
– И я догадываюсь, - сказал Павел. - Только об этом нельзя даже между собой, - добавил он шепотом.
Тут в коридоре послышались шаги, остановились возле двери. Киндер лениво тявкнул.
– Вы что ж в темноте сидите? И штора не опущена, - произнес знакомый голос.
Алексей Павлович прошел к окну. Зашуршала бумажная штора. На столе зажглась лампа.
– Собирайтесь. Вот с товарищем Гудковым пойдете. Зовут его Пантелей Романыч. Жить будете у него.
В дверях стоял старик в темной рубашке, подпоясанной кавказским ремешком с блестящими штучками, и в белой детской панамке. Лицо его, изборожденное морщинами, не выражало ни любопытства, ни интереса, было словно вырублено из дубовой чурки. Длинные седые с желтизной усы закрывали рот, на щеках и подбородке торчала щетина, должно быть ужасно жесткая.
– Как звать? - спросил Пантелей Романович. Голос у него был тихий, высокий и надтреснутый.
– Петр и Павел, - ответил Алексей Павлович.
– Про собаку, - сказал старик.
– Киндер, - Павел присел на корточки и почесал пса за ухом.
– Не русское.
– Немецкое. В переводе значит "дети", - пояснил Петр.
– Поводок? - спросил старик.
– Нету поводка. Он так бегает, - сказал Павел.
– Надо.
– Идемте, - сказал Алексей Павлович и погасил свет.
Они прошли длинным коридором, спустились по лестнице. Часового на улице не было. Алексей Павлович запер дверь ключом, ключ сунул в карман.
Улица была пуста, только в конце ее улавливалось какое-то движение.
– Войска уходят, - сказал Алексей Павлович и вздохнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84