Во время моей ко-
мандировки через станцию Борзя поехала Любовь Яковлевна, и я с ней не
мог повидаться, хотя она и телеграфировала мне, но телеграмму дала оч.
поздно. Мой товарищ - врач виделся с ней, и ему она передала посланные
тобою вещи и письмо. Все это я получил в целости и глубоко благодарю
тебя, моя дорогая, за твои заботы обо мне. Постараюсь воспользоваться
всеми присланными тобою вещами, а сочинением "Козьма Прутков" пользу-
юсь и теперь. Не только не стану упрекать тебя за выбор этой книги, но
наоборот, должен сказать, что я сам давно уже собирался купить ее, и
ты угадала мое прежнее желание. Ты пишешь, что он не особенно нравится
тебе. Но, милая, нужно знать, кто был этот Прутков, что, зачем и поче-
му он писал. Тогда все его произведения будут понятны. Если ты прочла
помещенный в начале этой книги биографический очерк Пруткова, то могла
по этому очерку составить себе понятие о Пруткове и его сочинениях, их
смысле и значении. Во всяком случае и за эту посылку спасибо тебе, го-
лубка. Вместе с твоей посылкой в этот день я получил посылку из Харь-
кова от Ивановых. Когда вскрыл ящик, то оказалось, что он наполнен ко-
робками с конфектами всевозможных сортов. Такой массы конфект мне хва-
тит на полгода по крайней мере, и потому я намерен поделиться этим бо-
гатством с некоторыми из офицеров полка, а то все равно от долгого ле-
жанья конфекты будут портиться и терять вкус. Посылку эту Ивановы из
Харькова отправили с знакомым полковником, который с полком проехал на
Дальний Восток. - Вот тебе интересные новости.
В нашей жизни перемен нет. Все так же упорно сидим в этой же Борзе.
Все испытываем ту же ужасную скуку, невыносимую тоску и мучаемся соз-
нанием бесполезности пребывания здесь.
Физически я здоров вполне, но морально все так же болен, как и
прежде, пожалуй даже больше.
Получил я тут письмо от одного из товарищей врачей из Фатежского
земства. Он сообщает, что временно в Ольховатку приглашен врач Орлов,
но постоянное место там Санитарный совет оставил за мною. Боюсь, что
Орлов состряпает там больницу хуже, чем можно это сделать. Это будет
крайне обидно и досадно.
Милая, славная Кароля, если б ты знала, как хочется видеть тебя! "О
Боже мой, что дал бы я, чтоб вновь расцеловать тебя, прижать к моей
груди..." (Это из "Сумасшедшего" Апухтина, и ко мне подходит немного,
т.к. кажется я тоже скоро сойду с ума.)
Вероятно это письмо ты получишь уже после 6-го Июля, но все-таки
прими мое сердечное поздравление со днем твоего рождения! Искренно и
от всей души желаю тебе здоровья и полного благополучия! Когда-то нам
удастся вместе отпраздновать этот день? Помнишь, как в Ивановском от-
метили этот день прогулкой на лодках в "Варозы"?
Спасибо тебе, дорогая, за то, что ты не отказала дяде дать вторую
мою карточку для посылки ее в Мелихово.
Шлю тебе мой сердечный привет! Передай таковой же твоим родителям и
сестрам. Приветствую всех Ивановцев.
Крепко, крепко целую тебя, моя голубка, и жму твою руку! Весь твой
Н. Кураев. Лошадка моя выздоровела, и теперь я снова совершаю про-
гулки верхом.
Если будешь в Павловском - всем передай привет, а Веруньку Медведеву
расцелуй за меня.
Ну, до свидания, дорогая! Пиши чаще! Шторм в Маркизовой луже, напу-
гавший государя во время плавания из
Кронштадта в Сестрорецк, такая же редкость, как тихий, спокойный Бай-
кал. Но можно заметить и более существенные рифмы. В "Дневнике" ца-
ря и в письмах деда, каковые безусловно тоже своего
рода дневник, обнаруживается интересное сходство. Оба автора, в разной
мере и по-разному, тяготятся своей несвободой. Они оба повинуются обс-
тоятельствам, оба вынуждены исполнять предписанные поступки, делать
что-то им чуждое, тягостное, ненужное, отнимающее свободу.
Полная сил душа деда, чуждая стяжания, тщеславия и властолюбия, в
сознании людского блага готова развернуться в своей полноте. И на вой-
не он устремлен - на войну. Сидение в Борзе угнетает его не только
отвлечением от семейного счастья, до которого было рукой подать, не
только отвлечением от строительства больницы, первой его больницы, хо-
тя и обо всем этом и помнит и думает постоянно. Его угнетает то, что
"на театре войны люди гибнут, страдают, и нуждаются в помощи". Он не
домой, не к невесте, он на войну рвется! Это исконно российский, как
мне кажется, прагматизм: оторвали, навязали, мучаете, так пусть от
этого хоть какой-то прок будет! Страдание принимается как неизбежное,
почти обязательное, как бы само собой разумеющееся условие жизни, оно
неодолимо, это форма нашего национального существования, - так пусть
же хоть польза будет от нашей муки! И сегодня в Чечне солдаты и офице-
ры, брошенные в мирное-то время в огонь, под пули, терпящие от прави-
тельства, командования и интендантов едва ли не меньше, чем от против-
ника, утешаются привычной надеждой на то, что их муки, их кровь послу-
жат... и т.д.
Как мало меняется, да меняется ли наша российская жизнь? Полтораста
лет назад восклицал Герцен: "Поймут ли, оценят ли грядущие
люди весь ужас, всю трагическую сторону нашего существования - а между
тем наши страдания - почка, из которой разовьется их счастье".
Потом об этом же будет спрашивать Чехов. Об этом же будут говорить
голодные и промерзшие до костей комсомольцы
на строительстве узкоколейки у Николая Островского... Мужики, прячущи-
еся под старою телегою от дождя на строительстве Куз-
нецка, это уже в стихах Маяковского... Но вот и грядущие люди, в свою
очередь, тоже становятся все той же
почкой, из которой должно произрасти счастье новых поколений, а новые
поколения ждет все та же незавидная участь быть почкой, не знающей ни
радости цветения, ни торжественного самоуважения плода. Однако, во все
времена хватало любителей настойки "на почках"...
Но согласятся ли дед и бабушка, если им скажут, что их жизнь всего
лишь почка, из которой вырастет счастье грядущих людей. Думаю, что не
согласятся. Кстати, и государь не согласится. Они умели быть сами
счастливы, в любви, но и не только в любви.
Не знаю, можно ли назвать ощущением счастья, наверное это будет
преувеличением, но рад же был дед узнать в несчастной Борзе, что Сани-
тарный совет, пригласив доктора Орлова, место все-таки сохраняет за
ним. Хотя, казалось бы, такое же постановление, но уже "чрезвычайной
санитарной комиссии", могло вызвать у деда и более сложные чувства.
Вот документ: четвертушка рыжей папиросной бумаги, синий чернильный
штамп в правом углу. Особенно примечательно обращение. У меня есть
несколько конвертов царской почты, то есть конвертов, в которых царь
посылал свои письма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
мандировки через станцию Борзя поехала Любовь Яковлевна, и я с ней не
мог повидаться, хотя она и телеграфировала мне, но телеграмму дала оч.
поздно. Мой товарищ - врач виделся с ней, и ему она передала посланные
тобою вещи и письмо. Все это я получил в целости и глубоко благодарю
тебя, моя дорогая, за твои заботы обо мне. Постараюсь воспользоваться
всеми присланными тобою вещами, а сочинением "Козьма Прутков" пользу-
юсь и теперь. Не только не стану упрекать тебя за выбор этой книги, но
наоборот, должен сказать, что я сам давно уже собирался купить ее, и
ты угадала мое прежнее желание. Ты пишешь, что он не особенно нравится
тебе. Но, милая, нужно знать, кто был этот Прутков, что, зачем и поче-
му он писал. Тогда все его произведения будут понятны. Если ты прочла
помещенный в начале этой книги биографический очерк Пруткова, то могла
по этому очерку составить себе понятие о Пруткове и его сочинениях, их
смысле и значении. Во всяком случае и за эту посылку спасибо тебе, го-
лубка. Вместе с твоей посылкой в этот день я получил посылку из Харь-
кова от Ивановых. Когда вскрыл ящик, то оказалось, что он наполнен ко-
робками с конфектами всевозможных сортов. Такой массы конфект мне хва-
тит на полгода по крайней мере, и потому я намерен поделиться этим бо-
гатством с некоторыми из офицеров полка, а то все равно от долгого ле-
жанья конфекты будут портиться и терять вкус. Посылку эту Ивановы из
Харькова отправили с знакомым полковником, который с полком проехал на
Дальний Восток. - Вот тебе интересные новости.
В нашей жизни перемен нет. Все так же упорно сидим в этой же Борзе.
Все испытываем ту же ужасную скуку, невыносимую тоску и мучаемся соз-
нанием бесполезности пребывания здесь.
Физически я здоров вполне, но морально все так же болен, как и
прежде, пожалуй даже больше.
Получил я тут письмо от одного из товарищей врачей из Фатежского
земства. Он сообщает, что временно в Ольховатку приглашен врач Орлов,
но постоянное место там Санитарный совет оставил за мною. Боюсь, что
Орлов состряпает там больницу хуже, чем можно это сделать. Это будет
крайне обидно и досадно.
Милая, славная Кароля, если б ты знала, как хочется видеть тебя! "О
Боже мой, что дал бы я, чтоб вновь расцеловать тебя, прижать к моей
груди..." (Это из "Сумасшедшего" Апухтина, и ко мне подходит немного,
т.к. кажется я тоже скоро сойду с ума.)
Вероятно это письмо ты получишь уже после 6-го Июля, но все-таки
прими мое сердечное поздравление со днем твоего рождения! Искренно и
от всей души желаю тебе здоровья и полного благополучия! Когда-то нам
удастся вместе отпраздновать этот день? Помнишь, как в Ивановском от-
метили этот день прогулкой на лодках в "Варозы"?
Спасибо тебе, дорогая, за то, что ты не отказала дяде дать вторую
мою карточку для посылки ее в Мелихово.
Шлю тебе мой сердечный привет! Передай таковой же твоим родителям и
сестрам. Приветствую всех Ивановцев.
Крепко, крепко целую тебя, моя голубка, и жму твою руку! Весь твой
Н. Кураев. Лошадка моя выздоровела, и теперь я снова совершаю про-
гулки верхом.
Если будешь в Павловском - всем передай привет, а Веруньку Медведеву
расцелуй за меня.
Ну, до свидания, дорогая! Пиши чаще! Шторм в Маркизовой луже, напу-
гавший государя во время плавания из
Кронштадта в Сестрорецк, такая же редкость, как тихий, спокойный Бай-
кал. Но можно заметить и более существенные рифмы. В "Дневнике" ца-
ря и в письмах деда, каковые безусловно тоже своего
рода дневник, обнаруживается интересное сходство. Оба автора, в разной
мере и по-разному, тяготятся своей несвободой. Они оба повинуются обс-
тоятельствам, оба вынуждены исполнять предписанные поступки, делать
что-то им чуждое, тягостное, ненужное, отнимающее свободу.
Полная сил душа деда, чуждая стяжания, тщеславия и властолюбия, в
сознании людского блага готова развернуться в своей полноте. И на вой-
не он устремлен - на войну. Сидение в Борзе угнетает его не только
отвлечением от семейного счастья, до которого было рукой подать, не
только отвлечением от строительства больницы, первой его больницы, хо-
тя и обо всем этом и помнит и думает постоянно. Его угнетает то, что
"на театре войны люди гибнут, страдают, и нуждаются в помощи". Он не
домой, не к невесте, он на войну рвется! Это исконно российский, как
мне кажется, прагматизм: оторвали, навязали, мучаете, так пусть от
этого хоть какой-то прок будет! Страдание принимается как неизбежное,
почти обязательное, как бы само собой разумеющееся условие жизни, оно
неодолимо, это форма нашего национального существования, - так пусть
же хоть польза будет от нашей муки! И сегодня в Чечне солдаты и офице-
ры, брошенные в мирное-то время в огонь, под пули, терпящие от прави-
тельства, командования и интендантов едва ли не меньше, чем от против-
ника, утешаются привычной надеждой на то, что их муки, их кровь послу-
жат... и т.д.
Как мало меняется, да меняется ли наша российская жизнь? Полтораста
лет назад восклицал Герцен: "Поймут ли, оценят ли грядущие
люди весь ужас, всю трагическую сторону нашего существования - а между
тем наши страдания - почка, из которой разовьется их счастье".
Потом об этом же будет спрашивать Чехов. Об этом же будут говорить
голодные и промерзшие до костей комсомольцы
на строительстве узкоколейки у Николая Островского... Мужики, прячущи-
еся под старою телегою от дождя на строительстве Куз-
нецка, это уже в стихах Маяковского... Но вот и грядущие люди, в свою
очередь, тоже становятся все той же
почкой, из которой должно произрасти счастье новых поколений, а новые
поколения ждет все та же незавидная участь быть почкой, не знающей ни
радости цветения, ни торжественного самоуважения плода. Однако, во все
времена хватало любителей настойки "на почках"...
Но согласятся ли дед и бабушка, если им скажут, что их жизнь всего
лишь почка, из которой вырастет счастье грядущих людей. Думаю, что не
согласятся. Кстати, и государь не согласится. Они умели быть сами
счастливы, в любви, но и не только в любви.
Не знаю, можно ли назвать ощущением счастья, наверное это будет
преувеличением, но рад же был дед узнать в несчастной Борзе, что Сани-
тарный совет, пригласив доктора Орлова, место все-таки сохраняет за
ним. Хотя, казалось бы, такое же постановление, но уже "чрезвычайной
санитарной комиссии", могло вызвать у деда и более сложные чувства.
Вот документ: четвертушка рыжей папиросной бумаги, синий чернильный
штамп в правом углу. Особенно примечательно обращение. У меня есть
несколько конвертов царской почты, то есть конвертов, в которых царь
посылал свои письма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43