Черная рубашка испорчена, но он все равно бы ее не надел. Старик Джарвиз, конечно, не больно-то его разглядел со спины, но лучше не искушать судьбу. Он пришел в красном нейлоновом свитере, в серых брюках вместо мокрых джинсов, и в коричневых полукедах взамен промокших вчерашних. Замаскировавшись таким образом, он поминутно оглядывался, не подкатила ли полицейская машина, и рассеянно отзывался на первое попавшееся слово первого попавшегося приятеля.
Школьные друзья менялись у Терри смотря по его настроению. Вообще-то он любил побыть один, но, если хотел, легко притирался к любой компании. Не было у него закадычного друга, с которым он был бы неразлучен. Но он постоянно обменивался комиксами с Джорджи Ли, вместе с Уэллсом по прозвищу «Черпак» радовался грубоватым шуткам, обсуждал пластинки с Марком Тернером и его небольшой компанией и со всеми вместе играл в футбол. Кроме того, он втайне питал пристрастие к Шейрон Дрю, но ему редко удавалось ей это показать, разве что иногда толкнет ее в спину и она и ярости за ним погонится. Был еще Джейсон Браун, к нему Терри ходил в гости; но Джейсон просто жил по соседству, матери их вместе работали, и в праздники или в дождливые скучные дни, когда уж вовсе деваться некуда, можно было к нему завернуть. Ему и в это утро никто особенно не был нужен, и Терри переходил от компании к компании, но держался с краю, поглядывал на дорогу и, навострив уши, прислушивался, не заговорят ли о том, главном.
С колокольчиком в руках вышла миссис Снелгроув, зазвонила, и Терри подобрался к ней поближе. Кажется, лицо у нее напряжено, чуть больше обычного она хмурится, но, может, это ему мерещится; он пропустил вливающуюся в двустворчатые двери правого коридора толпу ребят, прошел следом, окруженный безвоздушным пространством своей тревоги, и тихо пристроился к шумной, толкающейся веренице ребят перед классом мистера Эванса.
Сегодня после обеда предстояли спортивные занятия, и мистер Эванс появился из учительской уже в темно-синем тренировочном костюме и в тапочках. Терри впился и в его лицо — не слишком ли оно озабоченное, не видно ли следов разговора в учительской, — но мистер Эванс был, как всегда, бесстрастен, просто отворил дверь, поманил цепочку ребят в класс и сказал первому:
— Веди, Уэнди.
В классе уже ждала доска с заданием по математике, поставленная, как обычно, накануне вечером, и все принялись за дело, а школа между тем стихала, и учителя проводили перекличку. Терри попытался сосредоточиться, но поминутно взглядывал на дверь, к тому же стремительно приближалось время, когда все пойдут в зал, и деление столбиком никак не ладилось.
Пятница была днем, когда вся школа собиралась вместе; малыши парами входили в зал и присоединялись к старшим. Это важнейшее на неделе собрание вел всегда сам Маршалл — первым запевал псалом, коротко рассказывал что-нибудь нравоучительное, объявлял разные новости и результаты спортивных состязаний; и старшие одобрительно хлопали, а малыши вертели головами из стороны в сторону и ёрзали. Но то было важное событие недели, утро, когда, как говорил мистер Маршалл, «вся школьная семья» благочестиво собиралась вместе на общую молитву, и события этого невысокий, по-старомодному хорошо одетый директор никогда не пропускал.
Терри ждал этого с ужасом. На его памяти только однажды, из-за гриппа, собрание вел кто-то другой. С понедельника по четверг эти собрания по очереди вели все учителя: одни что-нибудь рассказывали, другие ставили со своим классом пьеску, третьи аккомпанировали хору ребят на гитаре или играли на флейте, сами или со своими учениками, но только не в пятницу. Пятница — день мистера Маршалла. Однако когда класс мистера Эванса влился через двустворчатые двери в зал и встал шеренгой у задней стены, Терри увидел, что сегодняшняя пятница — второе исключение из правила. Ибо впереди на месте главного действующего лица, наклонясь над переносной кафедрой и строго глядя на школьников, стояла миссис Снелгроув.
Червячки страха вновь зашевелились у Терри внутри, и не хватило храбрости отозваться на шепот Марка Тернера: «Смотри, Снелгроув! А старикана нет…» Терри знал, Маршалл в школе, он видел директорскую машину и сразу догадался, что отвлекло того от традиционного «семейного» сборища.
Миссис Снелгроув явно не успела подготовиться, и потому, спасибо ей, была краткой. Всю жизнь она преподавала ребятам постарше и в малышах разбиралась плохо: все дети моложе семи казались ей на одно лицо, и, уступая этому взаимонепониманию, она постаралась быть краткой. Под отбиваемый мистером Палмером такт вся школа мигом спела «Всякое дыхание да славит господа», потом она прочла из конца Псалтыри 23-й псалом, а потом все хором стали повторять за ней «Отче наш», но она сбилась, скомкала и кое-как довела «общий час» до конца. Все. Долг был исполнен. Объявлений никаких не последовало, и не успели еще учителя удобно расположиться на стульях, как уже надо было расходиться по классам, и начался обычный школьный день.
Уроки тянулись бесконечно, так казалось всем, особенно Терри. Он мысленно разделил день на четыре части, от перемены до перемены, каждый урок — барьер, который надо взять, перед тем как начнется последний спринт к последнему звонку, означающему конец занятий. Терри знал: близость субботы замедлит темп расследования, худшее останется позади, а на следующей неделе, когда транзистор будет уже в руках Леса, все успокоится и более или менее войдет в колею. По крайней мере, он так надеялся. Во всяком случае, дергаться и волноваться, как сегодня, он тогда наверняка не будет.
Однако всякий раз, как отворялась дверь класса, он так дергался, что к десяти часам уже жаждал, чтобы мистер Маршалл пришел и раскрыл карты; пускай скажет хоть что-нибудь — может, с огорчением сообщит о случившемся и порассуждает о честности или попросит рассказать, кому что известно. Тогда хотя бы все об этом заговорят и можно будет вместе со всеми невиновными возмущаться, что с их школой так подло поступили. Мучительней всего было как раз неведение, страх, что к нему подкрадываются тайком. Вот когда он понял, почему убийц тянет к месту преступления: они, видно, хотят проверить, не оставили ли следов, не грозит ли им опасность из-за какого-нибудь промаха.
В конце концов, трудней всего оказалось одиночество, на которое его обрек страх. Ему уже двадцать раз хотелось пойти к мистеру Маршаллу и рассказать все начистоту. Мысль эта возникала опять и опять, как тема в симфонии: ее начинали шепотом бесплотные флейты — мерещилась спасительная возможность; потом подхватывали струнные, уверенней, быстрей — соблазн рос; и она крепла в решительном, властном звучании меди — неодолимая тяга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59