Мне хочется сказать что-нибудь особенное, чтобы сошла с маминого лица унылая задумчивость, чтобы папа не лежал так, молча, отвернувшись к стенке. Но что сказать? Слежка, работы не найти. Как холодно в Москве! Почему нас заставили уехать так далеко? Я вспоминаю солнечное Дидубе, жаркий берег бакинского моря. А в комнате — мороз.
— Помнишь море? — шепчу я Павлуше. О чем же заговорить еще? Как прервать это молчание? И вдруг звонок! Кто там?..
— Соня пришла! — кричат мальчики.
Как хорошо! Соня сейчас поговорит с отцом, поможет маме.
Соня Липинская — одна из новых друзей, которых мы нашли в Москве. Семья Никифоровых, девочки Хренковы, журналист-большевик Василий Панов — русские революционеры, с которыми сблизился отец в Москве. Всех их постигла трагическая судьба.
Новые приятельницы, девочки-однолетки — десяти-двенадцати лет. Валя и Соня Хренковы играли с нами в доме Никифоровых.
— Их мама в тюрьме… Она революционерка… — говорил мне Павлуша.
Мать Вали и Сони погибла в заключении, покончила самоубийством. Подругу, также заключенную в тюрьму, тюремщики высекли розгами. Тогда Хренкова в знак протеста против надругательства облила на себе платье керосином и подожгла. О ее гибели напечатали в подполье брошюрку. Случайно книжечка эта попала в руки дочерей, от которых все время скрывали смерть матери.
Удар был нестерпимым — младшая, Соня, заболела менингитом и надолго потеряла слух и зрение.
Всегда шумно и весело у Никифоровых. Они любят детвору и умеют занять ее. Мы нетерпеливо ждем, когда мама отведет нас туда. Младший сын Никифоровых Сережа наш ровесник, а старший — двадцатилетний Саша изобретает игры и сам в них всегда главный.
Бедный Саша! Мало жизни было отпущено ему, а был он полон жизни и любил ее. Старшие братья Никифоровы уже тогда скитались по тюрьмам. Сашу арестовали в январские дни 1905 года, после событий на Дворцовой площади в Петербурге.
На другой день после демонстрации его выслали в Нижний-Новгород.
Там его повесили — он стрелял в начальника охранки, который издевался над арестованными. Помню Сашу в последний вечер перед арестом. Он зашел к нам, мы, как всегда, шумно ему обрадовались.
— Саша, будем играть!.. Саша, во что?.. — тормошили мы его.
Но Саша был задумчив и рассеян.
— Саша, да что же с тобой? — приставали мыю.
— Так что-то, — ответил он и, оглядев нас, улыбнулся. — Я на минутку зашел, уходить мне надо, вот и грустно вас покидать.
Мы, как могли, по-своему успокаивали его:
— Да ты же скоро вернешься, Саша! Опять нас увидишь. Ты только возвращайся скорей…
— Да, да, — говорит Саша и смотрит на нас. — Вернусь, вы меня ждите.
Не вернулся. Немного месяцев прошло, и в Нижнем сбили палачи виселицу для Саши. В тюрьме погибли и оба старших его брата.
…А в комнате на Пресне все так же холодно. По-прежнему не каждый день готовится обед. Отец снова бегает в поисках работы. Кончается декабрь 1904 года. Работы все нет. Но почему отец так поздно возвращается домой? Он подолгу говорит с матерью.
— Движение растет. Наши силы крепнут. Буря надвигается… Скоро дождемся, Ольга!
Слова, значение которых мы давно научились угадывать. Как радостно их слышать!
Но в комнате на Пресне все еще печально. Заболела мама. Соня Липинская приходила помогать. Однажды она явилась сияющая.
— Ольга Евгеньевна, хочу вам предложить… Пока Сергей без работы, вам так трудно живется… Не хотите быть за хозяйку в студенческой квартире-коммуне?
Вы все сможете жить там…
В новый — 1905 — год мы переезжаем туда, на Владимиро-Долгоруковскую улицу. На пятом этаже, в маленькой комнатке, в конце коридора, нам ставят кровати.
Пятого января 1905 года мы в первый раз заснули в нашем новом доме.
Здесь тепло, не то, что на Пресне, и Павлуша успел мне шепнуть:
— Студенты, кажется, парни ничего. По-моему, настоящие революционеры, деловито добавил он.
А вскоре пришел тяжелый, смутный вечер. Не скрыть того, что произошло 9 января. В этот же день узнали московские рабочие о крови, пролитой в Петербурге из Дворцовой площади. Мама укладывает нас спать раньше обычного.
Мы не возражаем. Напряженная взволнованность взрослых передается нам. Мы понимаем — нельзя сейчас перечить матери. Мы знаем — царь стрелял в людей, которые пришли к нему. Из пушек и ружей убивали рабочих, детей…
Мы уже в кроватях. Надя и Федя заснули. Я и Павел лежим с открытыми глазами и молчим. Мне все мерещится кровь.
— Площадь была вся в крови, — говорили взрослые. Из комнаты рядом доносятся приглушенные голоса. Я знаю: там говорят все о том же, — о том, что произошло в Петербурге. Павлуша придвигается ко мне:
— Собрание уже началось.
Мы молча прислушиваемся. Павлуша поднимается, хочет заглянуть в оконце наверху, которое выходит в соседнюю большую комнату. Там за столом сидят люди. Они склонились над листами бумаги. Отец что-то записывает. Вот он поднимает голову. Мы прячем головы под одеяла.
— Они пишут прокламации, — говорит Павлуша, — завтра их разбросают на улицах.
Десятого января у отца, в квартире на Долгоруковской, состоялось собрание актива районной организации большевиков. Товарищи готовились выпустить прокламации, чтобы призвать к забастовкам московских рабочих.
Отцу поручили принять прокламации и раздать товарищам. Листовки должен был принести рабочий Сергей Чукаев. На собрании решили, что отец поедет в Тулу за патронами. Но вместо него уехала мама. За отцом следила полиция.
Трудно было бы скрыть его отъезд.
Я наблюдаю недолгие мамины сборы, и сердце у меня сжимается.
— Ты скоро вернешься? — не выдерживаю я.
— Скоро, — мама отворачивается. Она целует Надю, укладывает ее спать.
Потом обнимает меня.
— Смотри за маленькими, — шепчет она. Ее голос прерывается. — Ты ведь уже большая! Не шалите, не бегайте на улицу.
Дверь за мамой захлопывается. Ее никто не провожает. Мы с Павлушей идем в нашу каморку.
— А мама повезла с собой прокламации, — говорит он. — Их в Туле будут читать.
— Спи, уже поздно, — говорю я: так бы сказала мама…
И в каморке все засыпают. Сколько проходит времени?
Что это?
Я просыпаюсь.
Утро? Но через оконце вверху я вижу зажженный свет. В комнате слышны громкие голоса, окрики.
— Нюра, ты не спишь? Что это? — толкает меня Павлуша.
Он сбрасывает одеяло. Мы опять у нашего оконца. Как много чужих людей…
— Городовые! А вон жандарм. Обыск! Смотри, смотри!
Павлуща придвигается ко мне совсем близко. Я смотрю вниз, туда, куда и он. В дверях стоит человек, в поднятой руке у него револьвер. Двое людей в комнате держат отца. Он раздет. На пол свалены открытые чемоданы, их выворачивают городовые. Страх за отца и ненависть к этим людям сгибают меня. Я падаю на кровать. Павлуша поворачивает ко мне бледное лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53