— Я видел, как ты летела на крыльях ночи, — сказал Хазронд лошади, и в нем зашевелился расчет. — Пойдем со мной. Я сделаю тебя легендой твоего племени.
И, миновав лощину, он двинулся в горные теснины. И она последовала за ним, приминая нежные растения, сквозь разные измерения времени и пространства, пока они не добрались до высокогорного плато, ограниченного с трех сторон уходящими ввысь вершинами, которые симметрично вздымались вверх, как копья.
То была обитель орлов. И Хазронд, напевно произнеся на высоком языке Ваздру заклинание, отправил его парить среди вершин. Совершив это, он помедлил. Кобыла же, очарованная его присутствием и мимолетной лаской, стояла как изваяние в нескольких десятках шагов.
Наконец с самого высокого пика оторвался сгусток тьмы, словно ночь начала расползаться в лохмотья. Он покружился в воздухе, как будто искал солнце, и поплыл вниз, бросая вызов остальным орлам.
И тогда Ваздру с помощью своего голоса и дыхания, воли и силы соткал чары. Они затопило плато и ручьями ринулось вниз в долины. Все живое затрепетало. Цветы раскрыли бутоны, и мелкие грызуны рассеялись по лабиринтам скал, и заголосили птицы, и снова почтительно застыла тишина. И встревоженные конские табуны ринулись по темным пастбищам. Чары достигли подножия гор и, всосавшись в землю, повергли в изумление жуков и червей.
Наверху же, на плато, волшебное озеро разливалось все шире и шире, и черная кобылица кружилась и скакала в нем, а на ее спине восседал черный орел, пока по последнему слову Ваздру они не слились воедино.
Возможно, ей показалось, что в нее вошел черный полуночный вихрь. А орел решил, что соединился с могучей силой, которая полнит его широкие крылья и поднимает вверх. И лишь Хазронд, взиравший на их слияние, видел четвероногую вороную стрелу с двумя языками черного трепещущего пламени за спиной.
Плато стало ее домом, и Дрины оградили его специально для этого выкованными цепями. Только для нее плато покрылось густой травой, для нее расцвел сливочный клевер, и, нарушив все законы, заплодоносили деревья, чтобы она рвала их плоды бархатными губами. И женщины Эшва прислуживали ей, этой богине лошадей, ласкали ее и одаривали своей беззаконной нежностью, украшали ее алыми маргаритками, а когда она позволяла, вплетали в гриву своих приятельниц — серебристых змеек, питавшихся любовью.
И, глядя на нее, они видели в ее утробе символ, сиявший звездным светом. Она зачала с помощью колдовства, и с помощью колдовства ее тело нужно было подготовить к тому, чтобы оно дало жизнь редчайшему чуду, которое зрело в нем.
Шло время. И как медленно и нерешительно теперь передвигалась кобылица, словно не верила в свои силы.
Она отяжелела. Она лежала под деревьями, чувствуя приближения хищницы-боли. Полдень все заливал светом. Кровавое солнце висело над землей. Потом небо подернулось сумерками, и когда на нем заблестели первые звезды, на плато вышли белые Эшва. Они вдохнули свои ароматы в ноздри рожавшей кобылицы и прикоснулись к ее глазам лепестками рук. Она заснула и перестала чувствовать боль, и вскоре из мясистого лабиринта ее плоти легко и осторожно появился невероятный предмет. Это было огромное овальное яйцо, гладкое как мрамор и горячее как раскаленный уголь.
Два уродливых Дрина, обрамленные черными как смоль кудрями и украшенные изысканными вещами собственного изготовления, появились на плато. Они снесли ненужные более ограждения, растащили их в стороны и достали черную стальную упряжь, украшенную черными же бриллиантами.
Эшва отошли и прильнули друг к другу, как хрупкие былинки, чтобы не смотреть на дринов.
Дрины лишь почмокали губами. Сейчас их всех объединяло служение Хазронду. Карлики осторожно подхватили яйцо, словно оно обжигало им руки, уложили его в упряжь и исчезли вместе с ним — ушли сквозь землю. Волшебное яйцо, отмеченное печатью Хазронда, просочилось вместе с ними, пройдя сквозь все препоны и пласты земли.
Эшва остались утешать спящую кобылицу, расчесывать ей гриву и исцелять прикосновениями и своим присутствием. С первыми лучами солнца им суждено было исчезнуть, и тогда кобылица должна была встать, встряхнуться и носиться вскачь по плато, и кататься, как жеребенок, по увядающему клеверу. Затем ей предстояло спуститься в долину и отыскать свой табун. Кони же, несмотря на ртутный запах демонов, который исходил от нее, должны были принять ее к себе. И снова она будет каплей в лошадином океане, который волнами омывал бесконечные травяные просторы. Ей предстояло узнать тяжесть жеребцов, испытать на себе груз непогоды и времени. Но теперь она была обречена на вечное бесплодие.
Яйцо покоилось, как в колыбели, в упряжи, среди агатовых деревьев во дворе платинового дворца Хазронда. Время от времени оно покачивалось и испускало жар, который креп с каждым мгновением, так что раскалялось и потрескивало окружающее пространство.
Дрины с опаской, если не со страхом, ухаживали за ним. Они боялись того, что было внутри. Они боялись, что содержимое яйца может не понравится Хазронду. Он то и дело выходил и задавал им вопросы. Он приносил жезлы из гагата, слоновой кости и голубой стали и постукивал ими по скорлупе. Раз он вышел с золотым жезлом и, постучав, в гневе отбросил инструмент.
Дрины наблюдали за яйцом, улещивали его и бранились, собираясь взвалить вину друг на друга, если из него вылупится что-нибудь мертворожденное.
Меж тем в городе демонов, в ониксовом саду, восемь князей язвительно судачили о Хазронде и его тайне.
— Он глупец. Неужто ему не достаточно нашего красноречивого примера?
— Даже Азрарн Великолепный совершает ошибки, — утверждал другой. Ибо Ваздру в это время все хуже относились к Азрарну из-за его пристрастия к делам смертных. Однако при этих словах ониксовые кусты повалились на землю, и князья, подхватив мантии, поспешно разошлись в разные стороны.
Однажды утром (по крайней мере, на Земле было утро) яйцо треснуло и взорвалось! Скорлупа полетела во все стороны, и дрины с воплями попрятались под платиновыми скамьями.
Когда последние отголоски взрыва затихли, дрины выползли из укрытий. На пороге дворца стоял князь Хазронд с широко раскрытыми глазами.
Дрины с опаской проследили за его взглядом.
Половина скорлупы осталась в упряжи, и оттуда выползало существо не больше котенка. То был крохотный жеребенок совершеннейших форм и статей с серебристой пленкой на глазах, — как и все лошади он родился слепым. На его спине виднелось два крохотных мокрых крылышка, как у только что вылупившегося цыпленка.
Хазронд улыбался. И его улыбка, словно лунный свет, окрашивала всю пагоду.
Подбежавшие Дрины уложили существо на подушку и поднесли Хазронду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33