Почему-то им нужна именно такая, бедная, аристократического происхождения, красивая, здоровая, уточняю, на тот момент, здоровая. Встретив вас и вашу дочь, они весьма ловко и быстро побуждают вас совершить подлог и принудить дочь выйти за Генриха. Что стоит за этой неприличной скоропалительностью? Это не характерно для людей их круга!
– Не понимаю! Не знаю, что вам ответить! – пролепетала Елизавета Дмитриевна, краснея. В пересказе доктора вся история замужества Маши и впрямь выглядела неприлично и очень подозрительно.
На самом деле Скоробогатов просто вслух высказал те мысли, которые в последнее время постоянно не давали ей покоя, она не находила на них ответа.
– Итак, что мы видим, уважаемый коллега? – Скоробогатов обернулся к Миронову, который чрезвычайно внимательно следил за этими рассуждениями. – А мы видим, что вполне здоровая девица, выйдя замуж и оказавшись в уединенном поместье в обществе мужа и его матери, вдруг, вместо того чтобы жить в свое удовольствие, демонстрирует нам все признаки сумасшествия! Тут и дикие образы, и жуткие видения, перепады настроения и эмоциональная взвинченность. Чем это объяснить? Ведь вы ее знали давно, Николай Алексеевич? Замечали ли вы прежде в больной склонность к подобному поведению или признаки, которые впоследствии могли привести к развитию душевной болезни?
– В том-то и дело, коллега, что Мария Ильинична была совершенно нормальной, вполне здоровой девушкой, без каких-либо признаков душевных отклонений.
– А вы что скажете, сударыня?
– Ах, Боже Ты мой! Конечно, ничего подобного не было!
Стрельникова едва держалась на ногах. Перед ее взором уже маячили мрачные палаты больницы Николая Угодника и образ дочери в смирительной рубашке.
Между тем доктора снова прошли к Маше, которой и впрямь стало немного лучше. Во всяком случае, при виде врачей и матери она улыбнулась и села на постели.
– Скажите мне, милая барышня, не употребляете ли вы неких снадобий, лекарств и того подобного для разного рода целей? – спросил Скоробогатов, усаживаясь подле пациентки.
– Каких таких целей? – не поняла больная.
– Ну, скажем, для того, чтобы прогнать непреходящую, гложущую тоску, чтобы забыться, чтобы, наконец, возбудить в себе любовные чувства, ощущения?
– Нет! – испуганно и торопливо ответила Маша и вдруг замолчала.
Страшная догадка мелькнула в ее сознании, но она еще не поняла ее значения.
Скоробогатов мягко взял ее за руку и доверительно произнес:
– Сударыня! Сейчас я хочу задать вам некоторые вопросы, которые вас, как порядочную и целомудренную женщину, очевидно, смутят. Но я прошу вас, сделайте над собой усилие, поборите это чувство, попытайтесь ответить на мои вопросы как можно откровеннее. Это даст мне возможность более ясно представить всю картину.
Маша испуганно перевела взор на мать и Миронова. Николай Алексеевич ободряюще кивнул девушке и потянул Стрельникову вон из комнаты, чтобы дать возможность Маше, не стесняясь, объясниться. Прошло около часа. Когда они воротились, Маша сидела пунцовая. Красные пятна горели на ее щеках, она не знала, куда деть глаза после своих откровений. Скоробогатов же всем своим видом выказывал, что эта непростая для его пациентки беседа не прошла даром.
– Что ж, теперь, как мне кажется, я близок к пониманию ситуации. Но мне нужно еще некоторое время, чтобы окончательно осмыслить. Кстати, Мария Ильинична, позвольте последний вопросик, откуда взялись эти полчища смеющихся белых мышей, в фигуральном смысле, разумеется? Где вы могли видеть нечто подобное?
– На картинах моего мужа! Там не только мыши, там я видела много такого, даже не могу объяснить!
– Вот-вот! Я так и думал! Картины! – Доктор торжественно поднял палец. – Это ключ, это многое нам дает для понимания! Что ж, господа, теперь я вас покину, но ненадолго. В ближайшие дни мы свидимся и решим, что предпринять.
Уже в передней, когда доктора собрались уходить, Стрельникова не выдержала и взмолилась:
– Помилуйте, я не выдержу и дня в неопределенности! Что вы подозреваете, скажите мне. Как мать, я должна знать все!
– Скорее всего, дело вовсе не в вашей дочери, а в ее муже. Она не больна, если и есть некие расстройства, то это временно и скоро пройдет. А вот супруг, вероятно, очень болен и, по-видимому, уже давно. Проще говоря, именно ваш зять, а не дочь, является душевнобольным.
После ухода врачей Елизавета Дмитриевна немного посидела в своей комнате, чтобы успокоиться, прийти в себя после услышанного. Но в голове стучало, кровь приливала к лицу, сердце отчаянно колотилось. Вот так, своими руками она погубила дочь, обрекла ее на немыслимые мучения. Богатство, поместье, титул – это плата за каждодневный ад, нескончаемый кошмар, в котором девочка проживет жизнь! Вот почему Аглая так хотела этого брака! Конечно, ей нужна была молоденькая, наивная девушка, неопытная, очень бедная, но при всем этом не совсем завалящая, все-таки из хорошей семьи. Красивая, так как Генрих не чужд прекрасного, здоровая, чтобы хватило сил тянуть нелегкое бремя. Девушка, которая сможет по достоинству оценить те блага жизни, которые ей достались в обмен на сомнительное преимущество всю жизнь провести рядом с сумасшедшим. Несчастная жертва, избранная для того, чтобы сменить на этом нелегком поприще саму Аглаю, положившую на сына всю свою жизнь. А ведь как ловко все было обставлено! Постороннему и не понять, что с молодым человеком происходит нечто ужасное. Баронесса вовремя прятала его от людей, он показывался в обществе только в период улучшения душевного состояния, когда мало чем отличался от окружающих. Но ведь она-то, Стрельникова, не наивная девочка, она должна была почувствовать подвох, фальшь в поведении приятельницы. Как глупа, как самонадеянна она была, поверив баронессе, приняв за чистую монету ее искренность, доброжелательность! И как это она, прожившая жизнь, глядя на своего новоиспеченного зятя, ничего не заподозрила! Почему ее не обеспокоили странные перепады настроения, непонятная отчужденность, странные исчезновения Генриха? И что же теперь делать? Вот вопрос вопросов! Если баронесса давно знала о недуге сына, исходя из этого, она устроила его женитьбу, в сети попалась несчастная, которая не сможет ни постоять за себя, ни вырваться из страшной паутины. Кто поверит ей, что муж ее сумасшедший, если его таковым никто не видел? Зато Машу теперь можно обвинить, что она, дескать, сама больна, сама не в себе! Вот как все обернулось! И она, мать, не в силах помочь дочери! Церковь разрешает разводы, когда человек совершенно теряет рассудок, но поди докажи кому-нибудь, что барон Корхонэн душевнобольной! Она бессильна, невозможно тягаться с Корхонэнами, она одна на белом свете и неоткуда ждать помощи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– Не понимаю! Не знаю, что вам ответить! – пролепетала Елизавета Дмитриевна, краснея. В пересказе доктора вся история замужества Маши и впрямь выглядела неприлично и очень подозрительно.
На самом деле Скоробогатов просто вслух высказал те мысли, которые в последнее время постоянно не давали ей покоя, она не находила на них ответа.
– Итак, что мы видим, уважаемый коллега? – Скоробогатов обернулся к Миронову, который чрезвычайно внимательно следил за этими рассуждениями. – А мы видим, что вполне здоровая девица, выйдя замуж и оказавшись в уединенном поместье в обществе мужа и его матери, вдруг, вместо того чтобы жить в свое удовольствие, демонстрирует нам все признаки сумасшествия! Тут и дикие образы, и жуткие видения, перепады настроения и эмоциональная взвинченность. Чем это объяснить? Ведь вы ее знали давно, Николай Алексеевич? Замечали ли вы прежде в больной склонность к подобному поведению или признаки, которые впоследствии могли привести к развитию душевной болезни?
– В том-то и дело, коллега, что Мария Ильинична была совершенно нормальной, вполне здоровой девушкой, без каких-либо признаков душевных отклонений.
– А вы что скажете, сударыня?
– Ах, Боже Ты мой! Конечно, ничего подобного не было!
Стрельникова едва держалась на ногах. Перед ее взором уже маячили мрачные палаты больницы Николая Угодника и образ дочери в смирительной рубашке.
Между тем доктора снова прошли к Маше, которой и впрямь стало немного лучше. Во всяком случае, при виде врачей и матери она улыбнулась и села на постели.
– Скажите мне, милая барышня, не употребляете ли вы неких снадобий, лекарств и того подобного для разного рода целей? – спросил Скоробогатов, усаживаясь подле пациентки.
– Каких таких целей? – не поняла больная.
– Ну, скажем, для того, чтобы прогнать непреходящую, гложущую тоску, чтобы забыться, чтобы, наконец, возбудить в себе любовные чувства, ощущения?
– Нет! – испуганно и торопливо ответила Маша и вдруг замолчала.
Страшная догадка мелькнула в ее сознании, но она еще не поняла ее значения.
Скоробогатов мягко взял ее за руку и доверительно произнес:
– Сударыня! Сейчас я хочу задать вам некоторые вопросы, которые вас, как порядочную и целомудренную женщину, очевидно, смутят. Но я прошу вас, сделайте над собой усилие, поборите это чувство, попытайтесь ответить на мои вопросы как можно откровеннее. Это даст мне возможность более ясно представить всю картину.
Маша испуганно перевела взор на мать и Миронова. Николай Алексеевич ободряюще кивнул девушке и потянул Стрельникову вон из комнаты, чтобы дать возможность Маше, не стесняясь, объясниться. Прошло около часа. Когда они воротились, Маша сидела пунцовая. Красные пятна горели на ее щеках, она не знала, куда деть глаза после своих откровений. Скоробогатов же всем своим видом выказывал, что эта непростая для его пациентки беседа не прошла даром.
– Что ж, теперь, как мне кажется, я близок к пониманию ситуации. Но мне нужно еще некоторое время, чтобы окончательно осмыслить. Кстати, Мария Ильинична, позвольте последний вопросик, откуда взялись эти полчища смеющихся белых мышей, в фигуральном смысле, разумеется? Где вы могли видеть нечто подобное?
– На картинах моего мужа! Там не только мыши, там я видела много такого, даже не могу объяснить!
– Вот-вот! Я так и думал! Картины! – Доктор торжественно поднял палец. – Это ключ, это многое нам дает для понимания! Что ж, господа, теперь я вас покину, но ненадолго. В ближайшие дни мы свидимся и решим, что предпринять.
Уже в передней, когда доктора собрались уходить, Стрельникова не выдержала и взмолилась:
– Помилуйте, я не выдержу и дня в неопределенности! Что вы подозреваете, скажите мне. Как мать, я должна знать все!
– Скорее всего, дело вовсе не в вашей дочери, а в ее муже. Она не больна, если и есть некие расстройства, то это временно и скоро пройдет. А вот супруг, вероятно, очень болен и, по-видимому, уже давно. Проще говоря, именно ваш зять, а не дочь, является душевнобольным.
После ухода врачей Елизавета Дмитриевна немного посидела в своей комнате, чтобы успокоиться, прийти в себя после услышанного. Но в голове стучало, кровь приливала к лицу, сердце отчаянно колотилось. Вот так, своими руками она погубила дочь, обрекла ее на немыслимые мучения. Богатство, поместье, титул – это плата за каждодневный ад, нескончаемый кошмар, в котором девочка проживет жизнь! Вот почему Аглая так хотела этого брака! Конечно, ей нужна была молоденькая, наивная девушка, неопытная, очень бедная, но при всем этом не совсем завалящая, все-таки из хорошей семьи. Красивая, так как Генрих не чужд прекрасного, здоровая, чтобы хватило сил тянуть нелегкое бремя. Девушка, которая сможет по достоинству оценить те блага жизни, которые ей достались в обмен на сомнительное преимущество всю жизнь провести рядом с сумасшедшим. Несчастная жертва, избранная для того, чтобы сменить на этом нелегком поприще саму Аглаю, положившую на сына всю свою жизнь. А ведь как ловко все было обставлено! Постороннему и не понять, что с молодым человеком происходит нечто ужасное. Баронесса вовремя прятала его от людей, он показывался в обществе только в период улучшения душевного состояния, когда мало чем отличался от окружающих. Но ведь она-то, Стрельникова, не наивная девочка, она должна была почувствовать подвох, фальшь в поведении приятельницы. Как глупа, как самонадеянна она была, поверив баронессе, приняв за чистую монету ее искренность, доброжелательность! И как это она, прожившая жизнь, глядя на своего новоиспеченного зятя, ничего не заподозрила! Почему ее не обеспокоили странные перепады настроения, непонятная отчужденность, странные исчезновения Генриха? И что же теперь делать? Вот вопрос вопросов! Если баронесса давно знала о недуге сына, исходя из этого, она устроила его женитьбу, в сети попалась несчастная, которая не сможет ни постоять за себя, ни вырваться из страшной паутины. Кто поверит ей, что муж ее сумасшедший, если его таковым никто не видел? Зато Машу теперь можно обвинить, что она, дескать, сама больна, сама не в себе! Вот как все обернулось! И она, мать, не в силах помочь дочери! Церковь разрешает разводы, когда человек совершенно теряет рассудок, но поди докажи кому-нибудь, что барон Корхонэн душевнобольной! Она бессильна, невозможно тягаться с Корхонэнами, она одна на белом свете и неоткуда ждать помощи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53