На это тоже рассчитывала Аглая, выбирая неприметное, беспомощное семейство, которое не имеет ни связей, ни денег, ни знакомств, чтобы затеять судебную тяжбу, добиться развода, справедливости, искать высокого покровительства. К кому бежать, кому в ноги падать? Императору? Градоначальнику? Засмеют, едва прочитав ее жалобу! Выдала дочь за богача – так сиди и помалкивай! Ну что за беда, что сумасшедший, это даже хорошо, будет вертеть мужем как хочет и жить в свое удовольствие!
Тягостные раздумья Стрельниковой прервались трелью звонка, затем последовал нетерпеливый стук. Елизавета Дмитриевна подскочила, наверное, это вернулся доктор Миронов, только на него она могла теперь рассчитывать в своем горе! Стрельникова поспешила к дверям, распахнула их и обомлела. На пороге стоял барон Генрих Корхонэн.
Глава восемнадцатая
– Чем вы так напуганы, Елизавета Дмитриевна, точно привидение узрели? – поздоровавшись, с холодной неприязнью спросил Генрих.
– Я… я… – растерялась Стрельникова, она и впрямь не на шутку испугалась и не знала, как теперь поступить, ведь она не успела предупредить дочь, поведать ей о страшной догадке Скоробогатова. – Я вас не ждала, то есть ждала, конечно, но не теперь!
Барона, по-видимому, мало интересовало отношение Елизаветы Дмитриевны к его приезду. Он, вполуха слушая ее лепет, небрежной походкой двинулся в глубь квартиры.
– Где моя жена? Где Маша? – Он тростью отодвинул портьеру перед дверью в гостиную.
– Она больна, – выдавила из себя хозяйка дома. – Прошу вас, проходите и располагайтесь.
Ей неприятно было сознавать, что зять, стоящий перед ней в шубе, шапке, ведет себя в их доме, как на вокзале или в затрапезных меблированных комнатах, где брезгуют даже снять перчатки. Вышла кухарка, выполнявшая по мере надобности роль горничной, приняла от гостя верхнюю одежду и поспешно удалилась под его презрительным взором.
– Так, значит, Мария Ильинична захворала? – переспросил Генрих, в тоне его прозвучало удовлетворение, точно он наперед знал, что найдет жену больной, и ничуть не удивился данному обстоятельству. – Проводите меня к ней, будьте любезны!
Елизавета Дмитриевна, опустив голову, поспешила в комнату Маши, на ходу лихорадочно прикидывая, что делать. Маша, увидав мужа, слабо и обреченно улыбнулась, лицо ее побледнело.
– Хвораешь, милая? А я вот за тобой приехал. – Барон наклонился и поцеловал жену в лоб, покрытый испариной. – Да, вижу, хвораешь, но ничего, это не страшно, я думаю, скоро пройдет. Я даже знаю, чем тебе помочь. С этими словами он вынул из небольшого саквояжа, с которым явился, какие-то склянки и сноровисто наполнил стакан, составив некую мутную и неприглядную на вид смесь. Взболтав с видом знатока снадобье, он резко протянул стакан жене:
– На вот, выпей и поживей, одним глотком, и тебе сразу станет намного легче!
Маша с сомнением взяла стакан и замерла.
– Да что же ты медлишь? – изумился Генрих.
– Генрих Теодорович, быть может, Маше не стоит принимать микстур, не прописанных доктором? Ведь ее диагноз еще не определен? Может, стоит положиться на мнение врача?
– Что? – Генрих одним движением развернулся к ней. – Вы сомневаетесь в моих знаниях, в моих добрых побуждениях, вы полагаете, что мои действия могут повредить Маше?
– Я не сомневаюсь, что вы хотите ей добра, но, не желая вас обидеть, я бы поостереглась настаивать на принятии неких незнакомых снадобий.
Елизавета Дмитриевна пыталась казаться твердой и строгой, но ее выдавала дрожь в голосе. Генрих впервые повысил на нее голос. Она не знала, как вести себя, она не понимала, какая может последовать реакция, если перечить душевнобольному человеку, но ведь и потакать его сумасбродствам она тоже не собиралась, тем более что речь шла о здоровье дочери.
– То, чем я пытаюсь помочь моей жене, ей абсолютно не навредит, я это знаю наверняка, – в голосе барона чувствовалось раздражение. – Впрочем, я не собираюсь дискутировать с вами по этому поводу. Я не затем сюда прибыл. Я хочу забрать мою жену, и забрать немедленно. – С каким-то особенным чувством, как заклинание, которое должно упрочить их нерушимую связь, он повторял это словосочетание: «моя жена».
– Мари, собирайтесь, мы возвращаемся на Сиреневую виллу, – приказал Корхонэн Маше по-французски.
– Но она не может ехать в таком состоянии! – всплеснула руками Стрельникова. – Вы же видите, она на ногах не держится! Вы погубите ее!
– Вы склонны многое преувеличивать, сударыня! – заметил барон. – Маша, я не стану долго ждать. Пей, тебе скоро полегчает, и немедленно собирайся!
– Мама, я думаю, нет смысла спорить, я поеду, – обреченно произнесла Маша и отпила из стакана, но, захлебнувшись, закашлялась.
Мать подскочила к ней, отняла стакан, похлопала по спине. Стакан она поставила на столик. Маша полежала немного, а потом с видом мученицы медленно встала и принялась одеваться. Елизавета Дмитриевна все ждала, когда Генрих выйдет из комнаты, чтобы успеть шепнуть дочери словечко, но тот даже принялся помогать больной в сборах. Наконец все было собрано. Маша так обессилела, что попросилась на минуточку прилечь. Мать и муж вышли, оставив ее в одиночестве.
– Маша так слаба, уж коли вы хотите, непременно ехать тотчас же, так позвольте мне сопровождать вас, чтобы присматривать за ней! – попросила Стрельникова, краснея от унижения, оттого, что ей приходится вымаливать разрешение быть со своей девочкой.
– Не стоит вам так беспокоиться, дорогая Елизавета Дмитриевна! Доверьтесь мне! Ей скоро станет легче. А уж когда она приедет домой, то и вовсе поправится. Это хандра, нервы. Воздух, лес, море, наша с маменькой любовь моментально поставят ее на ноги. – Он улыбнулся, но в этой улыбке Елизавета Дмитриевна прочитала настороженность зверя, притаившегося в своем логове. – Маман обязательно пригласит вас! Очень скоро! Мы телеграфируем вам по приезде, так что не стоит волноваться!
Елизавета Дмитриевна поджала губы. Получается, что она уже не может появиться в семье дочери, а должна дожидаться особого приглашения! Все одно к одному! Но как же предупредить Машу? Писать письмо в поместье в сложившейся ситуации слишком опасно.
Генрих улыбался, но это была странная улыбка, точно у резиновой куклы растянули уголки рта. Глаза же блестели нехорошим подозрительным блеском. В нем чувствовалось внутреннее напряжение, неприкрытое желание как можно быстрее покинуть дом, Петербург и запереться в своем поместье. И тут снова постучали в дверь, даже не постучали, а как будто поскреблись. Барон бросил недоуменный взгляд. Встревоженная Стрельникова поспешила в переднюю, где кухарка уже отворила дверь, впустив высокого прихрамывающего человека.
– О нет! – только и могла вымолвить Елизавета Дмитриевна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Тягостные раздумья Стрельниковой прервались трелью звонка, затем последовал нетерпеливый стук. Елизавета Дмитриевна подскочила, наверное, это вернулся доктор Миронов, только на него она могла теперь рассчитывать в своем горе! Стрельникова поспешила к дверям, распахнула их и обомлела. На пороге стоял барон Генрих Корхонэн.
Глава восемнадцатая
– Чем вы так напуганы, Елизавета Дмитриевна, точно привидение узрели? – поздоровавшись, с холодной неприязнью спросил Генрих.
– Я… я… – растерялась Стрельникова, она и впрямь не на шутку испугалась и не знала, как теперь поступить, ведь она не успела предупредить дочь, поведать ей о страшной догадке Скоробогатова. – Я вас не ждала, то есть ждала, конечно, но не теперь!
Барона, по-видимому, мало интересовало отношение Елизаветы Дмитриевны к его приезду. Он, вполуха слушая ее лепет, небрежной походкой двинулся в глубь квартиры.
– Где моя жена? Где Маша? – Он тростью отодвинул портьеру перед дверью в гостиную.
– Она больна, – выдавила из себя хозяйка дома. – Прошу вас, проходите и располагайтесь.
Ей неприятно было сознавать, что зять, стоящий перед ней в шубе, шапке, ведет себя в их доме, как на вокзале или в затрапезных меблированных комнатах, где брезгуют даже снять перчатки. Вышла кухарка, выполнявшая по мере надобности роль горничной, приняла от гостя верхнюю одежду и поспешно удалилась под его презрительным взором.
– Так, значит, Мария Ильинична захворала? – переспросил Генрих, в тоне его прозвучало удовлетворение, точно он наперед знал, что найдет жену больной, и ничуть не удивился данному обстоятельству. – Проводите меня к ней, будьте любезны!
Елизавета Дмитриевна, опустив голову, поспешила в комнату Маши, на ходу лихорадочно прикидывая, что делать. Маша, увидав мужа, слабо и обреченно улыбнулась, лицо ее побледнело.
– Хвораешь, милая? А я вот за тобой приехал. – Барон наклонился и поцеловал жену в лоб, покрытый испариной. – Да, вижу, хвораешь, но ничего, это не страшно, я думаю, скоро пройдет. Я даже знаю, чем тебе помочь. С этими словами он вынул из небольшого саквояжа, с которым явился, какие-то склянки и сноровисто наполнил стакан, составив некую мутную и неприглядную на вид смесь. Взболтав с видом знатока снадобье, он резко протянул стакан жене:
– На вот, выпей и поживей, одним глотком, и тебе сразу станет намного легче!
Маша с сомнением взяла стакан и замерла.
– Да что же ты медлишь? – изумился Генрих.
– Генрих Теодорович, быть может, Маше не стоит принимать микстур, не прописанных доктором? Ведь ее диагноз еще не определен? Может, стоит положиться на мнение врача?
– Что? – Генрих одним движением развернулся к ней. – Вы сомневаетесь в моих знаниях, в моих добрых побуждениях, вы полагаете, что мои действия могут повредить Маше?
– Я не сомневаюсь, что вы хотите ей добра, но, не желая вас обидеть, я бы поостереглась настаивать на принятии неких незнакомых снадобий.
Елизавета Дмитриевна пыталась казаться твердой и строгой, но ее выдавала дрожь в голосе. Генрих впервые повысил на нее голос. Она не знала, как вести себя, она не понимала, какая может последовать реакция, если перечить душевнобольному человеку, но ведь и потакать его сумасбродствам она тоже не собиралась, тем более что речь шла о здоровье дочери.
– То, чем я пытаюсь помочь моей жене, ей абсолютно не навредит, я это знаю наверняка, – в голосе барона чувствовалось раздражение. – Впрочем, я не собираюсь дискутировать с вами по этому поводу. Я не затем сюда прибыл. Я хочу забрать мою жену, и забрать немедленно. – С каким-то особенным чувством, как заклинание, которое должно упрочить их нерушимую связь, он повторял это словосочетание: «моя жена».
– Мари, собирайтесь, мы возвращаемся на Сиреневую виллу, – приказал Корхонэн Маше по-французски.
– Но она не может ехать в таком состоянии! – всплеснула руками Стрельникова. – Вы же видите, она на ногах не держится! Вы погубите ее!
– Вы склонны многое преувеличивать, сударыня! – заметил барон. – Маша, я не стану долго ждать. Пей, тебе скоро полегчает, и немедленно собирайся!
– Мама, я думаю, нет смысла спорить, я поеду, – обреченно произнесла Маша и отпила из стакана, но, захлебнувшись, закашлялась.
Мать подскочила к ней, отняла стакан, похлопала по спине. Стакан она поставила на столик. Маша полежала немного, а потом с видом мученицы медленно встала и принялась одеваться. Елизавета Дмитриевна все ждала, когда Генрих выйдет из комнаты, чтобы успеть шепнуть дочери словечко, но тот даже принялся помогать больной в сборах. Наконец все было собрано. Маша так обессилела, что попросилась на минуточку прилечь. Мать и муж вышли, оставив ее в одиночестве.
– Маша так слаба, уж коли вы хотите, непременно ехать тотчас же, так позвольте мне сопровождать вас, чтобы присматривать за ней! – попросила Стрельникова, краснея от унижения, оттого, что ей приходится вымаливать разрешение быть со своей девочкой.
– Не стоит вам так беспокоиться, дорогая Елизавета Дмитриевна! Доверьтесь мне! Ей скоро станет легче. А уж когда она приедет домой, то и вовсе поправится. Это хандра, нервы. Воздух, лес, море, наша с маменькой любовь моментально поставят ее на ноги. – Он улыбнулся, но в этой улыбке Елизавета Дмитриевна прочитала настороженность зверя, притаившегося в своем логове. – Маман обязательно пригласит вас! Очень скоро! Мы телеграфируем вам по приезде, так что не стоит волноваться!
Елизавета Дмитриевна поджала губы. Получается, что она уже не может появиться в семье дочери, а должна дожидаться особого приглашения! Все одно к одному! Но как же предупредить Машу? Писать письмо в поместье в сложившейся ситуации слишком опасно.
Генрих улыбался, но это была странная улыбка, точно у резиновой куклы растянули уголки рта. Глаза же блестели нехорошим подозрительным блеском. В нем чувствовалось внутреннее напряжение, неприкрытое желание как можно быстрее покинуть дом, Петербург и запереться в своем поместье. И тут снова постучали в дверь, даже не постучали, а как будто поскреблись. Барон бросил недоуменный взгляд. Встревоженная Стрельникова поспешила в переднюю, где кухарка уже отворила дверь, впустив высокого прихрамывающего человека.
– О нет! – только и могла вымолвить Елизавета Дмитриевна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53