Окинул икону в ризе с драгоценными каменьями… И чтобы видел восседавший на престоле зеленокрылый, что не петь хочет, а хулить образ — плюнул в него остервенело, отрекшись от Сына света трижды.
— Отрекохся!.. Никто мне ничего не сделает… Я — на вольной воле… — Трясясь от собственного жуткого голоса, выл Вячеслав. — А-а-а-а… Отреко-хся!.. Тьма — выше света! отрекаться!
Кружась, бурой извиваясь гадюкой, спустил на ленте старый резной кивот… Достал тряскими, как бы чужими руками лик… Ломая крючки и обрезывая пальцы, содрал с него золотую, с каменьями ризу. А лик швырнул на пол…
За престолом, в темноте, завернул ризу в полы подрясника. Вкрадчиво, дробной кошачьей поступью шмыгнул в низкую дверь, в сторожку и, перешагнув через валяющийся на пороге, залитый рудою труп брата, ушел, никем не увиденный, как будто его в сторожке никогда и не было.
* * *
В келье потаскушки, окровавленный увидев в руках Вячеслава посох, переполошились. Наспех, кое-как одевшись, разбежались куда попало…
А Вячеслав впервые, должно быть, понял, что сделал что-то непоправимое, за что, точно, повесят… Кованый костыль, ризу, разодранный, забрызганный кровью же подрясник сунул он в подземный, заделанный в углу люк, куда прятались награбленные деньги, лики Тьмяного и свертки с записанными ему хвалами. И уткнулся в диване, пытаемый черными, давящими кошмарами…
За глухой каменной перегородкой спала битым, сном больная, изрубленная Неонила…
VI
Назавтра монастырский лес охватили кутившие в слободке стражники, шныряя по логам и ища убийц-разбойников.
Монахи ободранный лик Спаса вложили в кивот. Отслужили слезный молебен, да обращется риза…
Днем не нашли ризы.
За полночь, перед рассветом, поднялась лютая буря. Над монастырем, клубясь, ползли без конца серо-бурые тучи… Повалил снег. Засыпал сочную молодую мураву.
А на рассвете монахи на чистой нетронутой скатерти снега от собора до кельи игумена нашли свежий след. Кинулись к Вячеславу. Тот перед лежащим на аналое ликом Спаса Нерукотворного исповедовал Неонилу. Остолбенели монахи.
— Откуда… Спас?.. Собор ведь заперт…
— Не видите, исповедую?.. — буркнул Вячеслав, глядя исподлобья на монахов.
— Давно пришла каяться-то? — схватил Неонилу за рукав осадистый какой-то схимник. — Ризу с любовниками-бродягами содрала… мужа, Андрона, укокошила… А теперь каяться?.. Подобрала ключи… так думаешь, и Спаса обведешь?.. Ан Спас-то и проложил след… Ведьма проклятая!..
— К иродову столбу стервугу!.. — заревели монахи.
* * *
Подхватили израненную, оглушенную, побледневшую, как смерть, Неонилу. Поволокли на двор, топча ее коленями.
— Ох, да чито ж ето… — затряслась несчастная духиня, расползаясь на снегу в крови и холодном поту. — Да што ж его… Уби-ла… Батюшки!.. Што ж ето?.. Кого ж я убила?
А Вячеслав, ощипанный, сумасшедший, подкатившись к седому востроглазому казначею, шалтал ему вкрадчиво на ухо, закрываясь ладонями от Неонилы и косясь на нее желтыми кошачьими глазами:
— А я ломаю голову… чего в неурочный час пришла на исповедь?.. Гляжу, тут же на амвоне и Спас… Но не она принесла!.. Не-т!.. Ать?.. Хто?.. Неведомо!.. Дух живет, где хощет…
Нагрянули стражники.
— Где риза?.. Говори, стервуга!.. — понесли они на кулаках Неонилу. — Мы так и знали, что ты содрала ризу… и мужа убила… с кем, говори… Весь день стерву искали, а она ишь — исповедуется!..
Дико глядела истерзанная Неонила на пьяную, остервенелую ватагу стражников, все еще не зная, за что ее бьют… Но, поняв, всплеснула безнадежно руками.
— Голубчики!.. Не я!..
— А перед Спасом каялась — не ты?.. А Спаса вытащила… не ты?
— Не она!.. Не она-а!.. — заверещал вдруг Вячеслав, кидаясь то к одному монаху, то к другому. — Ать?! Сам Спас явился, должно!.. Неведомо как!.. И след по снегу… Бог, видно, навел на нее… Дух живет, где хощет… Ать?.. Может, и не она содрала ризу, а она только подводила… Допрашивайте ее!.. Охо-хо… грехи…
Но больше уже не допрашивали Неонилу. Не пытали. Мужа убила, Спаса разорила — она. Скрутили ее туго едкими веревками. Вывели на лобное место. Прижгли к крепкому дубовому столбу — иродову столбу.
Сбившаяся сбродная толпа, беснуясь и гудя, кинулась кровожадно на отверженную жуткую духиню. Но, встретив ее отрешенный, нечеловеческий синий взгляд, дрогнула… отвалила от столба, боясь наважденья и порчи… И только харкала издали в страдное лицо Неонилы…
* * *
А под вечер из окрестных хуторов и деревень придвинулись кучи мужиков, что давно уже зарились разнести черное гнездо сатанаилов.
Гневным разметавшись по двору потоком, пронесла громада бить терема да лавки. Сбродная толпа метнулась вроссыпь.
Тут-то к Неонилиным ногам, вдруг вырвавшись откуда-то из тревожной расползающейся толпы, одинокий упал, протяжный клик, как будто это был клик старого мятежного леса:
— Да Ненилушка?.. Хо!.. Сердце" мое. Учуяло вещее сердце духиня, чей это клик… Затрепыхалась она смертно, кровавым забилась недугом, не двинув прикрученными к столбу руками и только качнув безнадежно головой…
— А-а-а…
Поликарп, топча кишащий у столба сброд, ринулся на вопль возлюбленной своей… И вещей прогремел буцей зов нежной его великой любви:
— Люба моя!.. Аиде ж ты!.. Сердцо мое!.. Пойдем!.. млада!
Но грузные навалились на него, обезумевшие кряжи. Скрутили его, глухо клокочущего и смятенного. Потащили за ограду…
А громада крушила дома, металась по двору и гудела грозно у иродова столба, с прикрученной к нему Неонилой. И с гулом громады перемешивался тревожный шум старого многовекового леса.
* * *
На пыльной мостовой Старгорода средь базарных объедков копошилась куча нищих. Это — безрукий инвалид с поседелой, оборванной Власьихой и двумя ее ребятами. Один из этих ребят доходил голодом. Тут же валялась опрокинутая тележка Андронова с поломанным колесом.
Прохожие, цепляясь за тележку, чертыхались. А нищих грозили отправить в полицию. И только воробьи бойко чирикали у ног калек: подбирали базарные крохи в пыли.
Какой-то храбрец-воробушко, стащив где-то кусочек булки, прилетел с ним сюда, чтоб похвастать и поделиться добычей с приятелями, с нищими. Но тут встряли уличные мальчишки. Храбро защищал воробей и себя, и нищую братию (а главное — кусочек булочки) от уличных сорванцов (и от прохожих). Трепыхал ощеренными крылышками, надрывался криком. Сорванцы были неумолимы: принял бой.
Кончилось все тем, что воробейчика убили. Кусочек его булочки съели. А труп воробьишки понесли под горку жарить на вертеле,
Нищих же, безрукого инвалида и Власьиху с ее больными ребятами, оттащили в каталашку городовые. Некто прохожий в утешение бросил вслед калекам:
"Блаженны нищие"…
VII
Жизнь — это звон звезд и цветов, голубая, огненная сказка, так говорит земля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— Отрекохся!.. Никто мне ничего не сделает… Я — на вольной воле… — Трясясь от собственного жуткого голоса, выл Вячеслав. — А-а-а-а… Отреко-хся!.. Тьма — выше света! отрекаться!
Кружась, бурой извиваясь гадюкой, спустил на ленте старый резной кивот… Достал тряскими, как бы чужими руками лик… Ломая крючки и обрезывая пальцы, содрал с него золотую, с каменьями ризу. А лик швырнул на пол…
За престолом, в темноте, завернул ризу в полы подрясника. Вкрадчиво, дробной кошачьей поступью шмыгнул в низкую дверь, в сторожку и, перешагнув через валяющийся на пороге, залитый рудою труп брата, ушел, никем не увиденный, как будто его в сторожке никогда и не было.
* * *
В келье потаскушки, окровавленный увидев в руках Вячеслава посох, переполошились. Наспех, кое-как одевшись, разбежались куда попало…
А Вячеслав впервые, должно быть, понял, что сделал что-то непоправимое, за что, точно, повесят… Кованый костыль, ризу, разодранный, забрызганный кровью же подрясник сунул он в подземный, заделанный в углу люк, куда прятались награбленные деньги, лики Тьмяного и свертки с записанными ему хвалами. И уткнулся в диване, пытаемый черными, давящими кошмарами…
За глухой каменной перегородкой спала битым, сном больная, изрубленная Неонила…
VI
Назавтра монастырский лес охватили кутившие в слободке стражники, шныряя по логам и ища убийц-разбойников.
Монахи ободранный лик Спаса вложили в кивот. Отслужили слезный молебен, да обращется риза…
Днем не нашли ризы.
За полночь, перед рассветом, поднялась лютая буря. Над монастырем, клубясь, ползли без конца серо-бурые тучи… Повалил снег. Засыпал сочную молодую мураву.
А на рассвете монахи на чистой нетронутой скатерти снега от собора до кельи игумена нашли свежий след. Кинулись к Вячеславу. Тот перед лежащим на аналое ликом Спаса Нерукотворного исповедовал Неонилу. Остолбенели монахи.
— Откуда… Спас?.. Собор ведь заперт…
— Не видите, исповедую?.. — буркнул Вячеслав, глядя исподлобья на монахов.
— Давно пришла каяться-то? — схватил Неонилу за рукав осадистый какой-то схимник. — Ризу с любовниками-бродягами содрала… мужа, Андрона, укокошила… А теперь каяться?.. Подобрала ключи… так думаешь, и Спаса обведешь?.. Ан Спас-то и проложил след… Ведьма проклятая!..
— К иродову столбу стервугу!.. — заревели монахи.
* * *
Подхватили израненную, оглушенную, побледневшую, как смерть, Неонилу. Поволокли на двор, топча ее коленями.
— Ох, да чито ж ето… — затряслась несчастная духиня, расползаясь на снегу в крови и холодном поту. — Да што ж его… Уби-ла… Батюшки!.. Што ж ето?.. Кого ж я убила?
А Вячеслав, ощипанный, сумасшедший, подкатившись к седому востроглазому казначею, шалтал ему вкрадчиво на ухо, закрываясь ладонями от Неонилы и косясь на нее желтыми кошачьими глазами:
— А я ломаю голову… чего в неурочный час пришла на исповедь?.. Гляжу, тут же на амвоне и Спас… Но не она принесла!.. Не-т!.. Ать?.. Хто?.. Неведомо!.. Дух живет, где хощет…
Нагрянули стражники.
— Где риза?.. Говори, стервуга!.. — понесли они на кулаках Неонилу. — Мы так и знали, что ты содрала ризу… и мужа убила… с кем, говори… Весь день стерву искали, а она ишь — исповедуется!..
Дико глядела истерзанная Неонила на пьяную, остервенелую ватагу стражников, все еще не зная, за что ее бьют… Но, поняв, всплеснула безнадежно руками.
— Голубчики!.. Не я!..
— А перед Спасом каялась — не ты?.. А Спаса вытащила… не ты?
— Не она!.. Не она-а!.. — заверещал вдруг Вячеслав, кидаясь то к одному монаху, то к другому. — Ать?! Сам Спас явился, должно!.. Неведомо как!.. И след по снегу… Бог, видно, навел на нее… Дух живет, где хощет… Ать?.. Может, и не она содрала ризу, а она только подводила… Допрашивайте ее!.. Охо-хо… грехи…
Но больше уже не допрашивали Неонилу. Не пытали. Мужа убила, Спаса разорила — она. Скрутили ее туго едкими веревками. Вывели на лобное место. Прижгли к крепкому дубовому столбу — иродову столбу.
Сбившаяся сбродная толпа, беснуясь и гудя, кинулась кровожадно на отверженную жуткую духиню. Но, встретив ее отрешенный, нечеловеческий синий взгляд, дрогнула… отвалила от столба, боясь наважденья и порчи… И только харкала издали в страдное лицо Неонилы…
* * *
А под вечер из окрестных хуторов и деревень придвинулись кучи мужиков, что давно уже зарились разнести черное гнездо сатанаилов.
Гневным разметавшись по двору потоком, пронесла громада бить терема да лавки. Сбродная толпа метнулась вроссыпь.
Тут-то к Неонилиным ногам, вдруг вырвавшись откуда-то из тревожной расползающейся толпы, одинокий упал, протяжный клик, как будто это был клик старого мятежного леса:
— Да Ненилушка?.. Хо!.. Сердце" мое. Учуяло вещее сердце духиня, чей это клик… Затрепыхалась она смертно, кровавым забилась недугом, не двинув прикрученными к столбу руками и только качнув безнадежно головой…
— А-а-а…
Поликарп, топча кишащий у столба сброд, ринулся на вопль возлюбленной своей… И вещей прогремел буцей зов нежной его великой любви:
— Люба моя!.. Аиде ж ты!.. Сердцо мое!.. Пойдем!.. млада!
Но грузные навалились на него, обезумевшие кряжи. Скрутили его, глухо клокочущего и смятенного. Потащили за ограду…
А громада крушила дома, металась по двору и гудела грозно у иродова столба, с прикрученной к нему Неонилой. И с гулом громады перемешивался тревожный шум старого многовекового леса.
* * *
На пыльной мостовой Старгорода средь базарных объедков копошилась куча нищих. Это — безрукий инвалид с поседелой, оборванной Власьихой и двумя ее ребятами. Один из этих ребят доходил голодом. Тут же валялась опрокинутая тележка Андронова с поломанным колесом.
Прохожие, цепляясь за тележку, чертыхались. А нищих грозили отправить в полицию. И только воробьи бойко чирикали у ног калек: подбирали базарные крохи в пыли.
Какой-то храбрец-воробушко, стащив где-то кусочек булки, прилетел с ним сюда, чтоб похвастать и поделиться добычей с приятелями, с нищими. Но тут встряли уличные мальчишки. Храбро защищал воробей и себя, и нищую братию (а главное — кусочек булочки) от уличных сорванцов (и от прохожих). Трепыхал ощеренными крылышками, надрывался криком. Сорванцы были неумолимы: принял бой.
Кончилось все тем, что воробейчика убили. Кусочек его булочки съели. А труп воробьишки понесли под горку жарить на вертеле,
Нищих же, безрукого инвалида и Власьиху с ее больными ребятами, оттащили в каталашку городовые. Некто прохожий в утешение бросил вслед калекам:
"Блаженны нищие"…
VII
Жизнь — это звон звезд и цветов, голубая, огненная сказка, так говорит земля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54