Тут я замечаю, что на мне — окровавленная туника. Нет, не просто окровавленная, а пропитанная кровью, за мной тянется след, вижу пунцовые пятна на дорожке. Говорю Ироду: "Нас схватят". А он смотрит на меня презрительно… смотрит презрительно… молчит… Вот так вот. Ладно, в путь.
Молчание. Дождя так и нет.
— Не идет из головы, — нарушает молчание фон Зеботтендорф, — ваше замечание о евреях.
— Да… Евреи… надо попробовать.
Так собеседники невзначай доходят до самых геркулесовых столпов.
21
Письмо от 2-го августа 1934-го года, в коллективный файл не попало, хранится в рыжей папке «Фюрер».
"Care frater! Ты спрашиваешь меня о жизни в изгнании. Здесь уже цветут магнолии, а у вас? Ты можешь, впрочем, воспринять это как нехитрую метафору, но я имею в виду ровно то, о чем пишу. Ты знаешь, как ненавистно мне все, связанное с отчизной, особенно ваша флора. Я говорю «ваша», потому что пребываю в уверенности, что появился в болотном краю случайно, по вине кармического изгиба. Испарения, морошка, деревья-карлики — помнишь, какое отвращение вызывали у меня эти задворки бытия? И теперь, когда я наконец могу дышать, не страшась ожога легких, прошлое представляется отрезом серого сукна — смешно, может быть, где-то еще кукует моя детская шинель.
Ну, полно о грустном. Здесь множество красивых мальчишек, они вполне доступны, известных нам проблем не бывает, да и об оборотнях аборигены не слыхали. Пока я тружусь над этим письмом, один склонился ко мне и щекочет шею пейсами (точнее, «пейсом» — есть ли такое слово?). К счастью, они не сведущи в нашей грамоте, хотя несколько слов произнести способны. Malkut! Serpent! Destroyer! — вот, пожалуй, и весь их вокабуляр, плюс еще набор обычных скабрезностей. Местным чириканьем я уже овладел, так что светских обрывов не возникает.
Слыхал ли ты про наши перемены? Можешь поздравить меня с сегодняшним указом. Я всегда питал слабость к красивым титулам, ты ведь знаешь. "F!" — звучит величественно, и не удивлюсь, если когда-нибудь звание перейдет к тебе по наследству. Шучу, шучу, хотя, разумеется, плох тот солдат… К слову о солдатах, местная форма безукоризненно эротична. Они знают, что делают. Мы, впрочем, тоже. Часто вспоминаю (и это едва ли не единственное воспоминание из прошлой жизни, которое неизменно согревает душу) наши щенячьи попытки помочь строительству Храма. В каких потемках мы блуждали, да простит нас Azt! Вся эта деревянная ЭМ ЗР, квадратные клинья и овальные дыры! Видел бы ты, как поставлено дело здесь!
Посылаю тебе выдержку из дневника одного бонзы, которую с намеком вручил мне брат Франсуа. (Пр. отправляется в замечательные путешествия и постоянно преподносит сюрпризы. Чудесный человек, доложу я тебе. Я с ним не очень близок, но, думаю, Рудольф сведет нас как-нибудь).
Итак, слушай: "Мне докладывают, что в А-е выявляется до одного случая гнусного отступления в месяц. Прихожу к выводу: в каждом случае, без исключений, выродков следует разжаловать, лишать регалий, отбирать тиары, жезлы и холодные факелы. Уголовные дела следует передавать в Суды Четвертого квадрата. Преступники и их наложницы будут депортированы в лагеря, и там их, надеюсь, прикончат на электрических стульях. О, если б наш ангел оставался в Боливии!"
Ну не чудесно ли, братец? Глядишь, наследники и изведут сучье племя. Я бы предпочел видеть свою копию вместо этих выродков. Или твою. Как говорил старик фон Лист, "а лучшие марципаны все равно в Любеке". Love is the Law. Целую крепко".
22
48 страниц. Должно быть, маленькая книжонка, наподобие брошюр, что тискают мюнхенские печатники Туле. Серебро, точно оплетка шоколадных конфет. Они отчего-то полагают, что это массивный том, но ведь ее, возможно, и вовсе можно свернуть в трубку, спрятать в тайный ящик бюро или в кресло с двойным дном. К чему искать зверей опасных, ревущих из багровой мглы? "Semper prudens!" — наставлял Работника Доктор. Где она? Где?
Особенности деликатной буквы Т (похожа на виселицу в пещере). Доктор чертит на грязном полу пентаграмму, заключает в три меловых круга. Здесь расположится Agb, здесь Pfm, а сюда доберется строптивый Xii. Как венецианские голуби. Кислый вкус крови во рту, шелк разгневанных голосов. Ребенку вживили передатчик в мозг, крошечную стальную пластинку, еще в балтийском роддоме. Так, на всякий случай. "Возьми меня, царь зверей!" Что это, что? — пугался по ночам, бежал в соседнюю спальню, к стреноженному похотью братцу. Тревожная зима 1439-го, вдова отправила сыновей за хлебом. Шалуны и их скелеты. Уста, запечатанные поцелуем. Веки вечные.
На безлюдном острове в алмазных дюнах растет Храм Невинных Душ. Дневник археологической экспедиции. Ваза, занесенная песком… Полистал, бросил на постель, где остывало любовное пятно. Забудьте о воске и иглах.
Послания появляются на экранах, сменяют друг друга, но соглядатаи мертвы, скоро появятся уборщики в зеленых масках, сметут осколки костей, вытрут смрадные лужи. Одному дарован тайный знак — три траурных пятнышка на лодыжке, ядерная пирамида. Скверная досталась работа — вытягивать искры из серебряного наперстка.
"Кто-то из вас, парни, подбросил мне хорошую идею, — читает уборщик мертвым глазом. — ЭП можно сравнить с психоанализом или крупяной медитацией. Я чуть было не прыгнул на пистолет, когда осознал это. Ты строишь кормушку для ангелов, перенацеливаешь лучи, и вот твое жилище в невидимой клетке; куда ни пойдешь, всюду ребра защиты. Это работает! Работает! Квадратный клин входит в круглую дырку! Ты можешь даже на несколько секунд оторваться от пола, взлететь над столом, посмотреть сверху на таблетки и карты, и, задыхаясь от восторга, рухнуть в кресло. Теперь я понимаю, что вскоре удастся размыть ребра защиты, отодвигая их с каждым днем все дальше и дальше, пока квадрат не дойдет до утеса в двухстах ярдах от моего дома, там еще растут два грушевых дерева — рабы посадили их в День Доктора. И верю, вскоре я смогу подобраться к утесу и прыгнуть вниз".
Серебряный наперсток надраен, у экрана прикорнул генеральский щуп. Команда покидает лабораторию, меченый уборщик уходит со всеми — никто не заметил, что он несколько секунд смотрел на экран. Винты и шурупы, тайные пазы. Двадцать четыре года его тело готовилось к этой минуте. Опрокинут смерчем. Он заходит в паб, три стакана залпом, странно пьянеет, снег и песок. Дома в темной прихожей из мехового айсберга выскальзывает мальчик: где ты был, я тебя жду весь вечер. Темный потолок, темные стены, лампы вывернуты, будто в общежитии слепых. Тяжелый вздох одеяла.
"Ты ебешься, как тамплиер", — бормочет зайчик, засыпая.
23
Молчание элементарного короля. Чугунные лодыжки матросов. "Я помню серый свитер!" Обоссал меня, потом отнес в ванну, как сломанную птицу. В эту секунду мы были близки так, словно нас сшили суровой ниткой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Молчание. Дождя так и нет.
— Не идет из головы, — нарушает молчание фон Зеботтендорф, — ваше замечание о евреях.
— Да… Евреи… надо попробовать.
Так собеседники невзначай доходят до самых геркулесовых столпов.
21
Письмо от 2-го августа 1934-го года, в коллективный файл не попало, хранится в рыжей папке «Фюрер».
"Care frater! Ты спрашиваешь меня о жизни в изгнании. Здесь уже цветут магнолии, а у вас? Ты можешь, впрочем, воспринять это как нехитрую метафору, но я имею в виду ровно то, о чем пишу. Ты знаешь, как ненавистно мне все, связанное с отчизной, особенно ваша флора. Я говорю «ваша», потому что пребываю в уверенности, что появился в болотном краю случайно, по вине кармического изгиба. Испарения, морошка, деревья-карлики — помнишь, какое отвращение вызывали у меня эти задворки бытия? И теперь, когда я наконец могу дышать, не страшась ожога легких, прошлое представляется отрезом серого сукна — смешно, может быть, где-то еще кукует моя детская шинель.
Ну, полно о грустном. Здесь множество красивых мальчишек, они вполне доступны, известных нам проблем не бывает, да и об оборотнях аборигены не слыхали. Пока я тружусь над этим письмом, один склонился ко мне и щекочет шею пейсами (точнее, «пейсом» — есть ли такое слово?). К счастью, они не сведущи в нашей грамоте, хотя несколько слов произнести способны. Malkut! Serpent! Destroyer! — вот, пожалуй, и весь их вокабуляр, плюс еще набор обычных скабрезностей. Местным чириканьем я уже овладел, так что светских обрывов не возникает.
Слыхал ли ты про наши перемены? Можешь поздравить меня с сегодняшним указом. Я всегда питал слабость к красивым титулам, ты ведь знаешь. "F!" — звучит величественно, и не удивлюсь, если когда-нибудь звание перейдет к тебе по наследству. Шучу, шучу, хотя, разумеется, плох тот солдат… К слову о солдатах, местная форма безукоризненно эротична. Они знают, что делают. Мы, впрочем, тоже. Часто вспоминаю (и это едва ли не единственное воспоминание из прошлой жизни, которое неизменно согревает душу) наши щенячьи попытки помочь строительству Храма. В каких потемках мы блуждали, да простит нас Azt! Вся эта деревянная ЭМ ЗР, квадратные клинья и овальные дыры! Видел бы ты, как поставлено дело здесь!
Посылаю тебе выдержку из дневника одного бонзы, которую с намеком вручил мне брат Франсуа. (Пр. отправляется в замечательные путешествия и постоянно преподносит сюрпризы. Чудесный человек, доложу я тебе. Я с ним не очень близок, но, думаю, Рудольф сведет нас как-нибудь).
Итак, слушай: "Мне докладывают, что в А-е выявляется до одного случая гнусного отступления в месяц. Прихожу к выводу: в каждом случае, без исключений, выродков следует разжаловать, лишать регалий, отбирать тиары, жезлы и холодные факелы. Уголовные дела следует передавать в Суды Четвертого квадрата. Преступники и их наложницы будут депортированы в лагеря, и там их, надеюсь, прикончат на электрических стульях. О, если б наш ангел оставался в Боливии!"
Ну не чудесно ли, братец? Глядишь, наследники и изведут сучье племя. Я бы предпочел видеть свою копию вместо этих выродков. Или твою. Как говорил старик фон Лист, "а лучшие марципаны все равно в Любеке". Love is the Law. Целую крепко".
22
48 страниц. Должно быть, маленькая книжонка, наподобие брошюр, что тискают мюнхенские печатники Туле. Серебро, точно оплетка шоколадных конфет. Они отчего-то полагают, что это массивный том, но ведь ее, возможно, и вовсе можно свернуть в трубку, спрятать в тайный ящик бюро или в кресло с двойным дном. К чему искать зверей опасных, ревущих из багровой мглы? "Semper prudens!" — наставлял Работника Доктор. Где она? Где?
Особенности деликатной буквы Т (похожа на виселицу в пещере). Доктор чертит на грязном полу пентаграмму, заключает в три меловых круга. Здесь расположится Agb, здесь Pfm, а сюда доберется строптивый Xii. Как венецианские голуби. Кислый вкус крови во рту, шелк разгневанных голосов. Ребенку вживили передатчик в мозг, крошечную стальную пластинку, еще в балтийском роддоме. Так, на всякий случай. "Возьми меня, царь зверей!" Что это, что? — пугался по ночам, бежал в соседнюю спальню, к стреноженному похотью братцу. Тревожная зима 1439-го, вдова отправила сыновей за хлебом. Шалуны и их скелеты. Уста, запечатанные поцелуем. Веки вечные.
На безлюдном острове в алмазных дюнах растет Храм Невинных Душ. Дневник археологической экспедиции. Ваза, занесенная песком… Полистал, бросил на постель, где остывало любовное пятно. Забудьте о воске и иглах.
Послания появляются на экранах, сменяют друг друга, но соглядатаи мертвы, скоро появятся уборщики в зеленых масках, сметут осколки костей, вытрут смрадные лужи. Одному дарован тайный знак — три траурных пятнышка на лодыжке, ядерная пирамида. Скверная досталась работа — вытягивать искры из серебряного наперстка.
"Кто-то из вас, парни, подбросил мне хорошую идею, — читает уборщик мертвым глазом. — ЭП можно сравнить с психоанализом или крупяной медитацией. Я чуть было не прыгнул на пистолет, когда осознал это. Ты строишь кормушку для ангелов, перенацеливаешь лучи, и вот твое жилище в невидимой клетке; куда ни пойдешь, всюду ребра защиты. Это работает! Работает! Квадратный клин входит в круглую дырку! Ты можешь даже на несколько секунд оторваться от пола, взлететь над столом, посмотреть сверху на таблетки и карты, и, задыхаясь от восторга, рухнуть в кресло. Теперь я понимаю, что вскоре удастся размыть ребра защиты, отодвигая их с каждым днем все дальше и дальше, пока квадрат не дойдет до утеса в двухстах ярдах от моего дома, там еще растут два грушевых дерева — рабы посадили их в День Доктора. И верю, вскоре я смогу подобраться к утесу и прыгнуть вниз".
Серебряный наперсток надраен, у экрана прикорнул генеральский щуп. Команда покидает лабораторию, меченый уборщик уходит со всеми — никто не заметил, что он несколько секунд смотрел на экран. Винты и шурупы, тайные пазы. Двадцать четыре года его тело готовилось к этой минуте. Опрокинут смерчем. Он заходит в паб, три стакана залпом, странно пьянеет, снег и песок. Дома в темной прихожей из мехового айсберга выскальзывает мальчик: где ты был, я тебя жду весь вечер. Темный потолок, темные стены, лампы вывернуты, будто в общежитии слепых. Тяжелый вздох одеяла.
"Ты ебешься, как тамплиер", — бормочет зайчик, засыпая.
23
Молчание элементарного короля. Чугунные лодыжки матросов. "Я помню серый свитер!" Обоссал меня, потом отнес в ванну, как сломанную птицу. В эту секунду мы были близки так, словно нас сшили суровой ниткой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44