Арестанты с синими залупами, плоскими затылками, стертыми ногами.
(Отвлек голос из Берлина — приглашение на девятое ноября, проформа). Их петушьи ужимки, bent wrist, манометр, некроз.
— Неважно себя чувствую. Взрыв аорты, линия печени прервана в трех местах. Уснул на третий день после смерти любимого львенка, как и предсказывал "Тихо Браге". На паруснике, пойманном штормом. Ноги в цементной бочке на крымском дне. Прокололи заднюю шину, пока он хрюкал в ванной: не уезжай, курсант.
59
— Кто это был?
— Так, адъютант из французского клуба.
Нахмурился, смотрит под ноги. Листья.
— Голос, как в "Rendez-vous a Bray".
— Помнишь Гийома ле Барбье?
— Поваренок?
— О да. Ангелы, ангелы в фартуках белых.
Развеселился.
— Как это называлось, "Philtre d'amour"?
Толстая подошва, идеальна для ноября. Гигантский хвощ скручивается, чернеет. Задрал клетчатую фланель, провел мизинцем по сонному шраму. Хынек хынек.
Крест из пятибуквенных имен управляет моряками низших сфер.
— Каждый день звонят детскими голосами, глумятся: бонбон, мсье, сильвупле бонбон. Кто подсказал им шифр?
— Офицеры?
— Знаете, какие чудеса вытворяют этиры?
Два глотка, немеют ноги, серебряная книга плывет в ручье детских воплей, cnila загибается, как заяц, прыгает, стучит кулачками в левую камеру, царапает лампочки jockstrap roulette. Не трогай склянку. Череп в кавказском круге, медицинская змея загляделась в чашу. "Даю вам на отсечение", — неуверенно расстегнул.
Шепот из отдушины: esiach. Закапывал мальчишек по византийскому обряду — ногами на восток. Знакомился в тамбурах пригородных электричек. Не найдется ли покурить, подпалить шерсть, расправить лепестки. Удар под локоть в главный момент. На взлете химической свадьбы.
— Вычеркни мой номер. Я этим больше не занимаюсь.
А ведь когда-то просил: "Не забывай меня, здесь мало платят. Много молодых, меня берут редко". Прожил девятнадцать лет, чтобы сказать вот это. Моя планета уран. Придавленный цементной плитой. Василеостровский колумбарий, реклама на немецком языке, отель «Duo», кнабенпарадиз. Третий поворот налево, работаем до четырех ночи, щекочем ресницами. В январе распилили заблудшую суку, бросили тулово на пустыре. Не смогла зачать лунного младенца.
Для чего они? Биол. ошибка, два случая гнусного отступления в месяц. Лишать холодных факелов и жезлов. Ссылать в Гайану, подвешивать пушечное ядро к распухшей лодыжке. Остров проклятого большинства, сдавленный, как банка иранской икры. Пришивали собачьи головы на тела казненных. Заливали черепа раствором. На вечную ласку. "Тот, кто не слышит этих согласных, глух к п".
— А что они кричали?
— "We can feel! We can feel!"
Он должен быть пуст, как кукла, без реплик, без воплей. A slave, an ape, a machine, a dead soul.
Пощупал пульс. Клокочет, словно тамбурин.
Здесь плясал Quimbanda, задирая похотливые ноги. Вот его следы на сцене, еще дымятся. Вот щипцы, тут он колол исполинские орехи.
Жертва гермесу-корофилу. Венок Гийома ле Барбье, аквамарин и охра, тибетские стяги. Видели детей, выскочивших из дыр в земле.
Сонный запах Хынека, тайный фонарь под подушкой, "как заяц". "Отчего ноет десна?" Не удивляйся, это только начало.
Во сне: черные звери тащат колесницу, глыба берилла вспыхивает колодезным огнем, зеленый дракон смотрит на восток, собачка бьет в микроскопический бубен. В судорогах плаценты сжимается мистер лэм: голова, как карельский строчок, сосуды и перепонки.
— Для посвященных его цвета…
— …синий и золотой.
Обнялись, засмеялись.
60
Мышц, крови, лимфы. Immaculata meretrux распластана на посмертном столе LAPD, наблюдает за встречей зонтика и машинки. Вот как они предлагают лечиться от цепей эфира. Достал пневматичку, закурил, вздохнул, погладил генеральный щуп. Sodomitic sorcerer, нежный клок на макушке, «дьяволята». Балканская оперетта, ее волчьи позывные. Сигара отравлена, жирный локон в ларце, походный шприц. Ты видел, что у него с ноздрей?
Всхлипнул в углу. Несчастье в кнабенпарадизе, яблоко потерлось с боков. "Пахнут каштанами". Больше ничего не знаю, ласмихинрюе. Нагнулся, засмеялся: местный наркоз, видишь розовую точку. И рана на стволе, люэс, передается при рукопожатии, лоботомии, пункции. Цветок — гладиолус, голос — контральто.
Выбежали на улицу, дождь, смеялись. "Редкий портрет", рубашка-апаш, из школы дягилева, на четвереньках у входа в hypogeum, ждет вольных стрелков. Всё, что нам известно.
— No new messa…
Подпрыгнул, попытался схватить, рука соскользнула, пыльный след на указательном пальце. Ястреб. Теперь можешь идти в айэнди, на встречу с дотошным кабальеро. Педро, получил полтора доллара на чай, не открыл багажник. Бежал из Тиотихуакана, где скальпировали молодежь. Виллас археоложикас. Ничего не знаем.
Пора подвинуться, освободить место, заползти под мраморный стол. Шринк. Его причуды, его неправильный смех.
— У них была одежда из человеческой кожи. Вроде этих литовских кошельков. Знаешь, фестоны.
— Как же погибла Andrea Doria?
Вот видишь, кое-что все-таки застряло. Постарался Azt, лопотал за медной дверью, цокал когтями.
— Говорим на разных языках.
Время! Тычет пальцем в грудь, тормошит каверны. Полторы пачки в день, две пачки в день, две с половиной пачки в день. Даже ночью, когда остывают стропила. Ты ведь веришь, я всё доделаю, допишу.
— Видел ее разорванный рот?
— Йо, на обложке. Проказник-уилсон. Равенсбрюк, да и только.
— Представь, как испугался мальчик.
— Забавно было бы и его приспособить. Роскошно, симметрия. И свечи в глазницах.
— Да, фронтон. Прелати был бы доволен.
Оживлялись, когда встречали грязное слово. Одолейте кость с мослами, крупинками мяса. Знаешь эти аргентинские харчевни: раковина со словами, четыре реплики лакея. Матер долороса, сколько там! Нажал на белую кнопку — бережно, словно драгоценный пупок. Полость с ядом. Гибель в пузырьках спуманте. Удушье девяносто третьего года. Потом лето одиночества, а дальше то, о чем шепнул индус. "Была одна девочка, засохла, как папоротник".
Опять подошли к пруду. Монастырь, скамья на левом берегу, изгибы арт-нуво, сейчас это кажется безвкусным. Ледяной чай из турецкой фляги. Евреи. Пора решать. Святой Герасимос, покровитель душевнобольных.
Жить: там где люстры диваны зеркала гобелены лепнина медные прутья на лестнице охотничьи сцены в курительной комнате рог изобилия в столовой камин в гостиной выстрелы в роще китайский фонарик и флагшток. Любить: покладистого хынека, чтобы подносил огонь к сигарете, гладил колено. Купить ему зеленую вельветовую куртку. Ходить с ним по опавшим листьям. Заглядывать в глаза. Опираться на трость, прокалывать труху. Разговаривать о приливах и отливах. Научить его путешествовать по костям, научить тайному свисту, гипнотизирующему матросов. Пусть разгадывает кланы по шерстяным клеткам, пьет вересковый мед, переплывает ручьи на лодке из кожи зебу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
(Отвлек голос из Берлина — приглашение на девятое ноября, проформа). Их петушьи ужимки, bent wrist, манометр, некроз.
— Неважно себя чувствую. Взрыв аорты, линия печени прервана в трех местах. Уснул на третий день после смерти любимого львенка, как и предсказывал "Тихо Браге". На паруснике, пойманном штормом. Ноги в цементной бочке на крымском дне. Прокололи заднюю шину, пока он хрюкал в ванной: не уезжай, курсант.
59
— Кто это был?
— Так, адъютант из французского клуба.
Нахмурился, смотрит под ноги. Листья.
— Голос, как в "Rendez-vous a Bray".
— Помнишь Гийома ле Барбье?
— Поваренок?
— О да. Ангелы, ангелы в фартуках белых.
Развеселился.
— Как это называлось, "Philtre d'amour"?
Толстая подошва, идеальна для ноября. Гигантский хвощ скручивается, чернеет. Задрал клетчатую фланель, провел мизинцем по сонному шраму. Хынек хынек.
Крест из пятибуквенных имен управляет моряками низших сфер.
— Каждый день звонят детскими голосами, глумятся: бонбон, мсье, сильвупле бонбон. Кто подсказал им шифр?
— Офицеры?
— Знаете, какие чудеса вытворяют этиры?
Два глотка, немеют ноги, серебряная книга плывет в ручье детских воплей, cnila загибается, как заяц, прыгает, стучит кулачками в левую камеру, царапает лампочки jockstrap roulette. Не трогай склянку. Череп в кавказском круге, медицинская змея загляделась в чашу. "Даю вам на отсечение", — неуверенно расстегнул.
Шепот из отдушины: esiach. Закапывал мальчишек по византийскому обряду — ногами на восток. Знакомился в тамбурах пригородных электричек. Не найдется ли покурить, подпалить шерсть, расправить лепестки. Удар под локоть в главный момент. На взлете химической свадьбы.
— Вычеркни мой номер. Я этим больше не занимаюсь.
А ведь когда-то просил: "Не забывай меня, здесь мало платят. Много молодых, меня берут редко". Прожил девятнадцать лет, чтобы сказать вот это. Моя планета уран. Придавленный цементной плитой. Василеостровский колумбарий, реклама на немецком языке, отель «Duo», кнабенпарадиз. Третий поворот налево, работаем до четырех ночи, щекочем ресницами. В январе распилили заблудшую суку, бросили тулово на пустыре. Не смогла зачать лунного младенца.
Для чего они? Биол. ошибка, два случая гнусного отступления в месяц. Лишать холодных факелов и жезлов. Ссылать в Гайану, подвешивать пушечное ядро к распухшей лодыжке. Остров проклятого большинства, сдавленный, как банка иранской икры. Пришивали собачьи головы на тела казненных. Заливали черепа раствором. На вечную ласку. "Тот, кто не слышит этих согласных, глух к п".
— А что они кричали?
— "We can feel! We can feel!"
Он должен быть пуст, как кукла, без реплик, без воплей. A slave, an ape, a machine, a dead soul.
Пощупал пульс. Клокочет, словно тамбурин.
Здесь плясал Quimbanda, задирая похотливые ноги. Вот его следы на сцене, еще дымятся. Вот щипцы, тут он колол исполинские орехи.
Жертва гермесу-корофилу. Венок Гийома ле Барбье, аквамарин и охра, тибетские стяги. Видели детей, выскочивших из дыр в земле.
Сонный запах Хынека, тайный фонарь под подушкой, "как заяц". "Отчего ноет десна?" Не удивляйся, это только начало.
Во сне: черные звери тащат колесницу, глыба берилла вспыхивает колодезным огнем, зеленый дракон смотрит на восток, собачка бьет в микроскопический бубен. В судорогах плаценты сжимается мистер лэм: голова, как карельский строчок, сосуды и перепонки.
— Для посвященных его цвета…
— …синий и золотой.
Обнялись, засмеялись.
60
Мышц, крови, лимфы. Immaculata meretrux распластана на посмертном столе LAPD, наблюдает за встречей зонтика и машинки. Вот как они предлагают лечиться от цепей эфира. Достал пневматичку, закурил, вздохнул, погладил генеральный щуп. Sodomitic sorcerer, нежный клок на макушке, «дьяволята». Балканская оперетта, ее волчьи позывные. Сигара отравлена, жирный локон в ларце, походный шприц. Ты видел, что у него с ноздрей?
Всхлипнул в углу. Несчастье в кнабенпарадизе, яблоко потерлось с боков. "Пахнут каштанами". Больше ничего не знаю, ласмихинрюе. Нагнулся, засмеялся: местный наркоз, видишь розовую точку. И рана на стволе, люэс, передается при рукопожатии, лоботомии, пункции. Цветок — гладиолус, голос — контральто.
Выбежали на улицу, дождь, смеялись. "Редкий портрет", рубашка-апаш, из школы дягилева, на четвереньках у входа в hypogeum, ждет вольных стрелков. Всё, что нам известно.
— No new messa…
Подпрыгнул, попытался схватить, рука соскользнула, пыльный след на указательном пальце. Ястреб. Теперь можешь идти в айэнди, на встречу с дотошным кабальеро. Педро, получил полтора доллара на чай, не открыл багажник. Бежал из Тиотихуакана, где скальпировали молодежь. Виллас археоложикас. Ничего не знаем.
Пора подвинуться, освободить место, заползти под мраморный стол. Шринк. Его причуды, его неправильный смех.
— У них была одежда из человеческой кожи. Вроде этих литовских кошельков. Знаешь, фестоны.
— Как же погибла Andrea Doria?
Вот видишь, кое-что все-таки застряло. Постарался Azt, лопотал за медной дверью, цокал когтями.
— Говорим на разных языках.
Время! Тычет пальцем в грудь, тормошит каверны. Полторы пачки в день, две пачки в день, две с половиной пачки в день. Даже ночью, когда остывают стропила. Ты ведь веришь, я всё доделаю, допишу.
— Видел ее разорванный рот?
— Йо, на обложке. Проказник-уилсон. Равенсбрюк, да и только.
— Представь, как испугался мальчик.
— Забавно было бы и его приспособить. Роскошно, симметрия. И свечи в глазницах.
— Да, фронтон. Прелати был бы доволен.
Оживлялись, когда встречали грязное слово. Одолейте кость с мослами, крупинками мяса. Знаешь эти аргентинские харчевни: раковина со словами, четыре реплики лакея. Матер долороса, сколько там! Нажал на белую кнопку — бережно, словно драгоценный пупок. Полость с ядом. Гибель в пузырьках спуманте. Удушье девяносто третьего года. Потом лето одиночества, а дальше то, о чем шепнул индус. "Была одна девочка, засохла, как папоротник".
Опять подошли к пруду. Монастырь, скамья на левом берегу, изгибы арт-нуво, сейчас это кажется безвкусным. Ледяной чай из турецкой фляги. Евреи. Пора решать. Святой Герасимос, покровитель душевнобольных.
Жить: там где люстры диваны зеркала гобелены лепнина медные прутья на лестнице охотничьи сцены в курительной комнате рог изобилия в столовой камин в гостиной выстрелы в роще китайский фонарик и флагшток. Любить: покладистого хынека, чтобы подносил огонь к сигарете, гладил колено. Купить ему зеленую вельветовую куртку. Ходить с ним по опавшим листьям. Заглядывать в глаза. Опираться на трость, прокалывать труху. Разговаривать о приливах и отливах. Научить его путешествовать по костям, научить тайному свисту, гипнотизирующему матросов. Пусть разгадывает кланы по шерстяным клеткам, пьет вересковый мед, переплывает ручьи на лодке из кожи зебу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44