Двенадцать лет стоял без дела, и вот взвизгнул, задрожал. Помехи сначала в левом углу экрана (рябь, точки), потом полосы, словно колесики затянули пленку, и вот ни хуя не видно.
Он говорил: ты хочешь так? Действительно хочешь? Ну, двинемся к раковине. Tormented mind.
Тихий фосфорный голос. Три исследователя, один — горбун. Предложили мальчику анкету. Самый главный вопрос — девяносто третий. "Испытывали ли вы когда-нибудь тягу к…". Все остальное — для отвода глаз. Наводчица, сука, разломать жидовскую гадину пополам.
"Ты знаешь, меня тоже вызывали…". Гендерные исследователи. Сидят в обнимку с дыбой, пощелкивают кнутом. "А Иштар печатали?.. А Бафомета печатали?.." — спустил проходимца с лестницы, довольный пошел в сортир, подрочил, глядя на французский плакат, на последнем вздохе ткнулся лбом в диковинный кафель. "Jour de lenteur", скособоченные пузыри на пляже. Днем — скверный сон о сан-хосе, отрубленных пальцах. Будто бы в концлагере. 8:17, похищенное время. Прелати! Прелати!
Работник уже действовал в саду, мастерил что-то, двигал рейки, тесемки. Всадил лопату в землю, перевернул муравьев. Летом — еще куда ни шло, но сейчас, в декабре, ни за что, ни за что. Никуда не поеду.
Взвизгнул ветром в гаитянской дудке. Благосклонные песни лоа. Там, на берегу дювалье, в недостроенном сан-суси Анри-Кристофа. Клочки ткани, борьба с канцлером за пеструю шайбу. Школьники, точно сигнальные флажки. Виден каждый завиток. Око и зоб, спуск в мелководье малькута. На ночь к тщедушному запястью привязывали колокольчик.
Гроза перестала. Собеседники в третий раз обходят водоем. Цыганская шарманка, в свинарнике орудуют бесы.
— Гиблое дело.
— Сажа, ее не так-то просто отмыть.
— Подобные отметины я видел у мальчишек-трубочистов.
— Такова смiрть и ее волдыри.
45
Да, французские корни. Предположим, там тлеет страсть. Легкая влюбленность, переплетение рук, похотливые искры. Ты ведь знаешь, как у меня дымится. Будто на пасеке.
Источники животной силы: изловил лягушку, посадил в тумбу, кадил перечным ладаном, потом распял и съел. Ложа зеленого дракона. "Вот тебе за мою порушенную юность, вот тебе за то, что не давали ебаться". (А все-таки удалось встретить кембриджского гермафродита, потянуть ему кишку!). В двадцать лет все проще, потом кости темнеют, глаза наливаются сиропом, мельтешат прутья.
Ошибка сетчатки: думал — стучатся посланцы нового эона, а это гренландский ветер; пугает птиц, вырывает зерна из недружелюбного грунта, дурачит китобоев. Суходрочка на сейнере: сигналы из Берлина не поступают, сигналы Вевельсберга угасли, Зеботтендорф молчит, элементарный король в броне. Топчемся вокруг да около. А ведь терпение не бесконечно. Глянь: льдина, а вон еще одна.
Но это только увертюра. Согнали жидов на вокзал, выдали повестки. Распечатать при пересечении границы. Где же таможня? Поганый северный лес, канавы с мерзлой жижей, застрявшая в омуте береза. Должны были миновать ульм, а ничего нет — ошибка пейзажа. Вот что ты наделал, Маринус.
— Я хотел, как лучше, Ю-ю.
Гриф пишет: "Девяносто три! Мы в бункере. Нет света, но наперсток со мной. Послушайте, Маркопулос, я поймал вашу ошибку. Вы хотели прыгнуть с утеса, это похвально, нет слов. Но вот симулякр: "другие ипостаси… проклятое место… отблеск на секире… новая физика… гипнотерапия… ловцы снов… мягкая флейта… замшевые сапоги… сперма на локтевом суставе… разодранная кожа, вспоротые мышцы…" Я тоже щупал ребра Бернара ле Камю, тоже чувствовал магнетизм, поверьте. Доводилось в каморке железной окровавленный грызть шоколад, I maybe bloody, but I am unbowed, керосиновая купина и прочие капканы, в которые мы попадали под началом Бальдура фон Шираха. Помните шестнадцатый год? Но далее вы пишете: "возможно, это связано с инструкцией LL: "положите печать истины на алтарь". Разве вы не знаете, что Доктор не верил в силу заклятий? Это была простая уловка, чтобы отвлечь Работника. Помните "Распятие жабы": "All my life long thou hast plagued me and affronted me. In thy name I have been tortured in my boyhood; all delights have been forbidden unto me; all that I had has been taken from me, and that which is owed to me thay pay not — in thy name"? И дальше неизбежное: распять квакушку, разрезать и слопать, давясь, во славу юпитера. Нет никакой печати истины, только лягушачьи лапки томятся в белом вине, тонкие косточки, хлипкая плоть".
Мне — девятнадцать лет, моя планета — уран. Мы выпили с этим типом, херцбрудером, зашли в ванну и я говорю: тебе нравится мой хуй нравится мой хуй сука повторяй: какой у тебя красивый молодой хуй о ужас ужас и эта страшная родинка на церковном бедре и этот челентано и черный телефон с разбитой трубкой блядь какой ужас сползли в подземелье полное диоксина не вздохнуть не пернуть ну так соси соси сука раз он тебе так нравится". Для кого писал? Для панков. Для white trash. Вот что они способны делать: unclogging the toilet or getting rid of a dead toad in the chest… disgusting… I was a stud, but I was also a draft animal моя планета уран и это многое меняет (на самом деле меняет всё).
Liber lotus liber loa партизаны скрылись в колодце на южно-мичиганском проспекте под руководством гвидо фон листа. Разбить их на четыре группы и читать на мотив "заяц в доме любви":
Oro Ibad aozp
mph arsl gaiol
oeap teaa pdoce
mor dial hctga
— Наслаждайтесь!
— Я хотел бы забыть об этом, как о гангрене.
Забыть о "стране".
46
Познакомились в вагоне электрички. В тамбуре, если быть точным. Вылезли покурить. Темный запах мальчишеской спермы. Школьники дрочили в двадцать первом году — отсчет, как у нас принято, с полуночи 30-го апреля. Ночь костров и бесплатного сидра. Встал с постели, гвалт за окном, не уснуть. Выделения постыдных желез, скрипят насосы.
Там у меня какая-то дрянь. Looks like sarcoma.
Восьмиклассники обкончали стенку, сизые потеки на экономной краске. Холст, масло, плевки тайных машинок. Счастье, расфасованное в пять невзрачных таблеток, главное — раньше времени не проблеваться. Запить штрохом, последний поклон дунаю, где мы ловили масонских щук. Какой-то «Сентпёльтен», в семь вечера все закрыто, кроме привокзального бистро, где тощий панк глотает девяносто три таблетки. Натюрморт с отбросами общества, ржавые банки, смятая tageszeitung — алый прямоугольник лого. "Фатальные черепные травмы". Притворился поклонником, подошел к сцене, в кармане — склянка с соляной кислотой. Это твоя последняя ария, сука. Расползшиеся глаза, синдром Элизабет Шорт. Так будет с каждым. Записка из зала, оставшаяся без ответа, апрельские ручьи возмездия.
— Ваш ход, Прелати.
Слабость, сон артерий, "вас могут арестовать". Облупленный вальтер в картонке с засыхающими бриошами, принесен стертым рассыльным, оставлен на пороге под крик петуха. Весть с сириуса-б, депеша ненужному агенту, самоаннигиляция, второй вагон слева. Здесь, под шелест элементалей, вызванных порочными жрецами, поставлена точка: no new m. Слизь на поручне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Он говорил: ты хочешь так? Действительно хочешь? Ну, двинемся к раковине. Tormented mind.
Тихий фосфорный голос. Три исследователя, один — горбун. Предложили мальчику анкету. Самый главный вопрос — девяносто третий. "Испытывали ли вы когда-нибудь тягу к…". Все остальное — для отвода глаз. Наводчица, сука, разломать жидовскую гадину пополам.
"Ты знаешь, меня тоже вызывали…". Гендерные исследователи. Сидят в обнимку с дыбой, пощелкивают кнутом. "А Иштар печатали?.. А Бафомета печатали?.." — спустил проходимца с лестницы, довольный пошел в сортир, подрочил, глядя на французский плакат, на последнем вздохе ткнулся лбом в диковинный кафель. "Jour de lenteur", скособоченные пузыри на пляже. Днем — скверный сон о сан-хосе, отрубленных пальцах. Будто бы в концлагере. 8:17, похищенное время. Прелати! Прелати!
Работник уже действовал в саду, мастерил что-то, двигал рейки, тесемки. Всадил лопату в землю, перевернул муравьев. Летом — еще куда ни шло, но сейчас, в декабре, ни за что, ни за что. Никуда не поеду.
Взвизгнул ветром в гаитянской дудке. Благосклонные песни лоа. Там, на берегу дювалье, в недостроенном сан-суси Анри-Кристофа. Клочки ткани, борьба с канцлером за пеструю шайбу. Школьники, точно сигнальные флажки. Виден каждый завиток. Око и зоб, спуск в мелководье малькута. На ночь к тщедушному запястью привязывали колокольчик.
Гроза перестала. Собеседники в третий раз обходят водоем. Цыганская шарманка, в свинарнике орудуют бесы.
— Гиблое дело.
— Сажа, ее не так-то просто отмыть.
— Подобные отметины я видел у мальчишек-трубочистов.
— Такова смiрть и ее волдыри.
45
Да, французские корни. Предположим, там тлеет страсть. Легкая влюбленность, переплетение рук, похотливые искры. Ты ведь знаешь, как у меня дымится. Будто на пасеке.
Источники животной силы: изловил лягушку, посадил в тумбу, кадил перечным ладаном, потом распял и съел. Ложа зеленого дракона. "Вот тебе за мою порушенную юность, вот тебе за то, что не давали ебаться". (А все-таки удалось встретить кембриджского гермафродита, потянуть ему кишку!). В двадцать лет все проще, потом кости темнеют, глаза наливаются сиропом, мельтешат прутья.
Ошибка сетчатки: думал — стучатся посланцы нового эона, а это гренландский ветер; пугает птиц, вырывает зерна из недружелюбного грунта, дурачит китобоев. Суходрочка на сейнере: сигналы из Берлина не поступают, сигналы Вевельсберга угасли, Зеботтендорф молчит, элементарный король в броне. Топчемся вокруг да около. А ведь терпение не бесконечно. Глянь: льдина, а вон еще одна.
Но это только увертюра. Согнали жидов на вокзал, выдали повестки. Распечатать при пересечении границы. Где же таможня? Поганый северный лес, канавы с мерзлой жижей, застрявшая в омуте береза. Должны были миновать ульм, а ничего нет — ошибка пейзажа. Вот что ты наделал, Маринус.
— Я хотел, как лучше, Ю-ю.
Гриф пишет: "Девяносто три! Мы в бункере. Нет света, но наперсток со мной. Послушайте, Маркопулос, я поймал вашу ошибку. Вы хотели прыгнуть с утеса, это похвально, нет слов. Но вот симулякр: "другие ипостаси… проклятое место… отблеск на секире… новая физика… гипнотерапия… ловцы снов… мягкая флейта… замшевые сапоги… сперма на локтевом суставе… разодранная кожа, вспоротые мышцы…" Я тоже щупал ребра Бернара ле Камю, тоже чувствовал магнетизм, поверьте. Доводилось в каморке железной окровавленный грызть шоколад, I maybe bloody, but I am unbowed, керосиновая купина и прочие капканы, в которые мы попадали под началом Бальдура фон Шираха. Помните шестнадцатый год? Но далее вы пишете: "возможно, это связано с инструкцией LL: "положите печать истины на алтарь". Разве вы не знаете, что Доктор не верил в силу заклятий? Это была простая уловка, чтобы отвлечь Работника. Помните "Распятие жабы": "All my life long thou hast plagued me and affronted me. In thy name I have been tortured in my boyhood; all delights have been forbidden unto me; all that I had has been taken from me, and that which is owed to me thay pay not — in thy name"? И дальше неизбежное: распять квакушку, разрезать и слопать, давясь, во славу юпитера. Нет никакой печати истины, только лягушачьи лапки томятся в белом вине, тонкие косточки, хлипкая плоть".
Мне — девятнадцать лет, моя планета — уран. Мы выпили с этим типом, херцбрудером, зашли в ванну и я говорю: тебе нравится мой хуй нравится мой хуй сука повторяй: какой у тебя красивый молодой хуй о ужас ужас и эта страшная родинка на церковном бедре и этот челентано и черный телефон с разбитой трубкой блядь какой ужас сползли в подземелье полное диоксина не вздохнуть не пернуть ну так соси соси сука раз он тебе так нравится". Для кого писал? Для панков. Для white trash. Вот что они способны делать: unclogging the toilet or getting rid of a dead toad in the chest… disgusting… I was a stud, but I was also a draft animal моя планета уран и это многое меняет (на самом деле меняет всё).
Liber lotus liber loa партизаны скрылись в колодце на южно-мичиганском проспекте под руководством гвидо фон листа. Разбить их на четыре группы и читать на мотив "заяц в доме любви":
Oro Ibad aozp
mph arsl gaiol
oeap teaa pdoce
mor dial hctga
— Наслаждайтесь!
— Я хотел бы забыть об этом, как о гангрене.
Забыть о "стране".
46
Познакомились в вагоне электрички. В тамбуре, если быть точным. Вылезли покурить. Темный запах мальчишеской спермы. Школьники дрочили в двадцать первом году — отсчет, как у нас принято, с полуночи 30-го апреля. Ночь костров и бесплатного сидра. Встал с постели, гвалт за окном, не уснуть. Выделения постыдных желез, скрипят насосы.
Там у меня какая-то дрянь. Looks like sarcoma.
Восьмиклассники обкончали стенку, сизые потеки на экономной краске. Холст, масло, плевки тайных машинок. Счастье, расфасованное в пять невзрачных таблеток, главное — раньше времени не проблеваться. Запить штрохом, последний поклон дунаю, где мы ловили масонских щук. Какой-то «Сентпёльтен», в семь вечера все закрыто, кроме привокзального бистро, где тощий панк глотает девяносто три таблетки. Натюрморт с отбросами общества, ржавые банки, смятая tageszeitung — алый прямоугольник лого. "Фатальные черепные травмы". Притворился поклонником, подошел к сцене, в кармане — склянка с соляной кислотой. Это твоя последняя ария, сука. Расползшиеся глаза, синдром Элизабет Шорт. Так будет с каждым. Записка из зала, оставшаяся без ответа, апрельские ручьи возмездия.
— Ваш ход, Прелати.
Слабость, сон артерий, "вас могут арестовать". Облупленный вальтер в картонке с засыхающими бриошами, принесен стертым рассыльным, оставлен на пороге под крик петуха. Весть с сириуса-б, депеша ненужному агенту, самоаннигиляция, второй вагон слева. Здесь, под шелест элементалей, вызванных порочными жрецами, поставлена точка: no new m. Слизь на поручне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44