Она подавляла, мучила, доводила до исступления.
От нее пытались спастись в царстве грез, в легендах о седой старине или о счастливых краях, еще не узнавших цивилизации, которая означала лишь беззакония, нравственную пустоту и фальшь. Просто от нее отворачивались, стараясь замкнуться в переживаниях глубоко субъективных, однако и в этот мир сердечного воображения проникал холодный ветерок действительности. И тогда желанная идиллия, созданная романтической фантазией, которая уносилась очень далеко от реальных будней, рушилась, сталкиваясь с какой-то непостижимой, но обязательно злою силой. А обратившись к окружающей жизни, фантазия населяла ее образами странными и нередко отталкивающими: недостоверные житейски, они были глубоко достоверны как выражение романтического взгляда на мир.
Постепенно этот взгляд принял стройность и завершенность; тогда и укрепилась важнейшая для романтизма идея, что окружающая жизнь призрачна и неистинна, а действительные пропорции мира открываются лишь воображению. Для романтиков оно было вовсе не то же самое, что вымысел или фантазия. Еще и древние авторы знали, какой силой обладает поэтическая фантазия, сближающая предметы, как будто ничего общего друг с другом не имеющие: они совсем по-новому воспринимаются, волею художника оказавшись один рядом с другим. И вымысел всегда был свойством искусства – самый дерзкий, самый невероятный вымысел, позволяющий, например, послать Гулливера в государство, населяемое лошадьми, или представить, как хромой бес Асмодей срывает крыши с домов и узнает буквально все о людях, которые в них живут.
Романтики придумывали истории не менее удивительные и увлекательные. Например, немецкий поэт Адальберт Шамиссо рассказал о человеке, который потерял собственную тень. А англичанин Сэмюэл Тэйлор Кольридж – о птице-альбатросе, убитой моряком и потом его преследовавшей как возмездие. А вспомним американца Вашингтона Ирвинга, его новеллу об охотнике, хлебнувшем какого-то зелья, чтобы заснуть на много лет, а проснувшись, совсем не узнать родной деревни…
Но у романтиков фантазия – только ключ от двери, за которой лежит несравненно более просторный, безмерно более яркий мир воображения. Потому что воображение, как они его понимали, – это единственная возможность ощутить добро и красоту, являющиеся законом природы, и, поняв ее закон, сделать его обязательным для личности. Действительность, с которой человек сталкивается день за днем, травмирует его и своим убожеством, и своей хаотичностью. Однако за нею необходимо искать мир гармонии и одухотворенности – он заключен в природе, он таится и в самой человеческой душе. И если личность способна развить божественный дар воображения, этот мир станет ее неотъемлемым достоянием, возвысив человека над суетностью и ничтожеством повседневности.
В это романтики верили свято. Все бытие казалось им вечной борьбой жизни душевной, наполненной исканиями и никогда не успокаивающейся, – с косной, бесцветной, иссушающей внешней жизнью. Воображение и жизнь в обычном ее состоянии, устремления души, созидающей для себя блистательную гармоничную вселенную, и мелкие заботы обыденности, куда раз за разом приходилось опускаться с небес, – все это соединяется в романтическом произведении. В нем словно бы одновременно существуют два мира, отрицающих один другой, и такое двоемирие становится его художественным законом.
Вся первая четверть XIX века прошла в европейской культуре под знаменем романтизма. И в дальнейшем его влияние чувствовалось долго, хотя излюбленные романтиками мотивы и образы уступили место другим художественным представлениям. Осталось сознание, что романтизм произвел очень серьезную перемену в искусстве. Что он словно бы впервые открыл настоящие возможности, которые таятся в поэзии, живописи, музыке.
Для литературы это было великое время. И бесконечно богатое талантами, особенно поэтическими. Пушкин в годы своей южной ссылки, Лермонтов в лирике и поэмах, Генрих Гейне, Виктор Гюго, Адам Мицкевич, Шандор Петёфи, Перси Биши Шелли, Джон Ките, Эдгар По – когда еще одна и та же художественная вера соединяла стольких поэтов, отмеченных печатью гения!
Романтизм был явлением целостным: свои идеи он воплощал разными средствами, но не отступая от их существа. Тем не менее в культуре каждой страны он приобретал черты неповторимые. И это естественно. Ведь среди многого другого романтики утвердили и собственный, неповторимый взгляд на призвание художника. В человеке искусства для них не существовало разлада между творцом нетленной красоты и личностью, живущей заботами, тревогами, бедствиями своей родины. Творчество не мыслилось без самой непосредственной причастности к злобе дня. Романтизм оказывался больше чем искусством. Он становился философией жизни, кодексом поведения, принципом и формой существования.
Оттого Байрон встретил свой смертный час в Греции, поднявшейся на освободительную борьбу. Оттого Мицкевич отдал весь свой талант делу возрождения Польши. Оттого Петёфи сложил голову в бою, руководя восстанием против австрийцев, вспыхнувшем в Будапеште.
Типичные биографии поэтов-романтиков! Такие поэты не могли дышать воздухом библиотек. Им нужен был простор реального действия. Они были великими патриотами, чей патриотизм никогда не становился слепым и агрессивным. Вдохновляясь любовью к родине, они считали себя обязанными говорить о ней всю правду. Потому что иначе нельзя было расчистить путь к будущему.
Такая позиция сулила романтикам резкий конфликт с обществом. Немецкие обыватели не простили Гейне убийственных насмешек над их скудоумием, косностью и ничтожеством; поэт покинул Германию и умер на чужбине. В феврале 1830 года, на первом представлении пьесы Гюго «Эрнани» зал сотрясался от возмущенных криков и свистков: ретрограды почувствовали, какой заряд революционной энергии несут в себе монологи героев. Книги Гюго запрещали, а самого его травили; он тоже узнал боль изгнания. И другие романтики изведают такие же гонения и нападки: и Шелли, и Эдгар По, и Лермонтов. Поводы для клеветы изобретали разные, а судьба повторялась. Беспощадная и высокая судьба романтического поколения.
Каждый из его поэтов оставит долгий, нестираемый след в национальном самосознании, а нередко и в исторической жизни своей страны. Каждый прочертит в литературе собственную линию, которую не спутаешь ни с чьей другой. И, пересекаясь друг с другом, эти линии в итоге сплелись так тесно, что нужно видеть их все, чтобы романтизм предстал в своем настоящем облике, чтобы открылась и атмосфера времени, и смелость новизны в этой вечной тоске романтиков по идеалу, и в их искании великого дела, и в пристрастии ко всему необычному, красочному, таинственному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
От нее пытались спастись в царстве грез, в легендах о седой старине или о счастливых краях, еще не узнавших цивилизации, которая означала лишь беззакония, нравственную пустоту и фальшь. Просто от нее отворачивались, стараясь замкнуться в переживаниях глубоко субъективных, однако и в этот мир сердечного воображения проникал холодный ветерок действительности. И тогда желанная идиллия, созданная романтической фантазией, которая уносилась очень далеко от реальных будней, рушилась, сталкиваясь с какой-то непостижимой, но обязательно злою силой. А обратившись к окружающей жизни, фантазия населяла ее образами странными и нередко отталкивающими: недостоверные житейски, они были глубоко достоверны как выражение романтического взгляда на мир.
Постепенно этот взгляд принял стройность и завершенность; тогда и укрепилась важнейшая для романтизма идея, что окружающая жизнь призрачна и неистинна, а действительные пропорции мира открываются лишь воображению. Для романтиков оно было вовсе не то же самое, что вымысел или фантазия. Еще и древние авторы знали, какой силой обладает поэтическая фантазия, сближающая предметы, как будто ничего общего друг с другом не имеющие: они совсем по-новому воспринимаются, волею художника оказавшись один рядом с другим. И вымысел всегда был свойством искусства – самый дерзкий, самый невероятный вымысел, позволяющий, например, послать Гулливера в государство, населяемое лошадьми, или представить, как хромой бес Асмодей срывает крыши с домов и узнает буквально все о людях, которые в них живут.
Романтики придумывали истории не менее удивительные и увлекательные. Например, немецкий поэт Адальберт Шамиссо рассказал о человеке, который потерял собственную тень. А англичанин Сэмюэл Тэйлор Кольридж – о птице-альбатросе, убитой моряком и потом его преследовавшей как возмездие. А вспомним американца Вашингтона Ирвинга, его новеллу об охотнике, хлебнувшем какого-то зелья, чтобы заснуть на много лет, а проснувшись, совсем не узнать родной деревни…
Но у романтиков фантазия – только ключ от двери, за которой лежит несравненно более просторный, безмерно более яркий мир воображения. Потому что воображение, как они его понимали, – это единственная возможность ощутить добро и красоту, являющиеся законом природы, и, поняв ее закон, сделать его обязательным для личности. Действительность, с которой человек сталкивается день за днем, травмирует его и своим убожеством, и своей хаотичностью. Однако за нею необходимо искать мир гармонии и одухотворенности – он заключен в природе, он таится и в самой человеческой душе. И если личность способна развить божественный дар воображения, этот мир станет ее неотъемлемым достоянием, возвысив человека над суетностью и ничтожеством повседневности.
В это романтики верили свято. Все бытие казалось им вечной борьбой жизни душевной, наполненной исканиями и никогда не успокаивающейся, – с косной, бесцветной, иссушающей внешней жизнью. Воображение и жизнь в обычном ее состоянии, устремления души, созидающей для себя блистательную гармоничную вселенную, и мелкие заботы обыденности, куда раз за разом приходилось опускаться с небес, – все это соединяется в романтическом произведении. В нем словно бы одновременно существуют два мира, отрицающих один другой, и такое двоемирие становится его художественным законом.
Вся первая четверть XIX века прошла в европейской культуре под знаменем романтизма. И в дальнейшем его влияние чувствовалось долго, хотя излюбленные романтиками мотивы и образы уступили место другим художественным представлениям. Осталось сознание, что романтизм произвел очень серьезную перемену в искусстве. Что он словно бы впервые открыл настоящие возможности, которые таятся в поэзии, живописи, музыке.
Для литературы это было великое время. И бесконечно богатое талантами, особенно поэтическими. Пушкин в годы своей южной ссылки, Лермонтов в лирике и поэмах, Генрих Гейне, Виктор Гюго, Адам Мицкевич, Шандор Петёфи, Перси Биши Шелли, Джон Ките, Эдгар По – когда еще одна и та же художественная вера соединяла стольких поэтов, отмеченных печатью гения!
Романтизм был явлением целостным: свои идеи он воплощал разными средствами, но не отступая от их существа. Тем не менее в культуре каждой страны он приобретал черты неповторимые. И это естественно. Ведь среди многого другого романтики утвердили и собственный, неповторимый взгляд на призвание художника. В человеке искусства для них не существовало разлада между творцом нетленной красоты и личностью, живущей заботами, тревогами, бедствиями своей родины. Творчество не мыслилось без самой непосредственной причастности к злобе дня. Романтизм оказывался больше чем искусством. Он становился философией жизни, кодексом поведения, принципом и формой существования.
Оттого Байрон встретил свой смертный час в Греции, поднявшейся на освободительную борьбу. Оттого Мицкевич отдал весь свой талант делу возрождения Польши. Оттого Петёфи сложил голову в бою, руководя восстанием против австрийцев, вспыхнувшем в Будапеште.
Типичные биографии поэтов-романтиков! Такие поэты не могли дышать воздухом библиотек. Им нужен был простор реального действия. Они были великими патриотами, чей патриотизм никогда не становился слепым и агрессивным. Вдохновляясь любовью к родине, они считали себя обязанными говорить о ней всю правду. Потому что иначе нельзя было расчистить путь к будущему.
Такая позиция сулила романтикам резкий конфликт с обществом. Немецкие обыватели не простили Гейне убийственных насмешек над их скудоумием, косностью и ничтожеством; поэт покинул Германию и умер на чужбине. В феврале 1830 года, на первом представлении пьесы Гюго «Эрнани» зал сотрясался от возмущенных криков и свистков: ретрограды почувствовали, какой заряд революционной энергии несут в себе монологи героев. Книги Гюго запрещали, а самого его травили; он тоже узнал боль изгнания. И другие романтики изведают такие же гонения и нападки: и Шелли, и Эдгар По, и Лермонтов. Поводы для клеветы изобретали разные, а судьба повторялась. Беспощадная и высокая судьба романтического поколения.
Каждый из его поэтов оставит долгий, нестираемый след в национальном самосознании, а нередко и в исторической жизни своей страны. Каждый прочертит в литературе собственную линию, которую не спутаешь ни с чьей другой. И, пересекаясь друг с другом, эти линии в итоге сплелись так тесно, что нужно видеть их все, чтобы романтизм предстал в своем настоящем облике, чтобы открылась и атмосфера времени, и смелость новизны в этой вечной тоске романтиков по идеалу, и в их искании великого дела, и в пристрастии ко всему необычному, красочному, таинственному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60