Мы откроем эту малярийную палату только в ноябре и торжественно передадим ей. Понимаете? Она там и будет возиться с этими замарашками. Это ее дело… Под вашим, разумеется, медицинским надзором…
– Ах, так… – шепнул Юдым.
Какое-то неприятное чувство, даже отвращение шевельнулось в его душе.
Старики
Домик, занимаемый директором санатория Цисы, доктором Венглиховским, был расположен на холме, с которого можно было охватить взглядом весь парк и его окрестности. Эта усадебка принадлежала М. Лесу. Как только доктор Венглиховский согласился взять на себя обязанности директора, М. Лес немедленно принялся, под присмотром доверенного лица, ставить для себя в Цисах «халупу», где, как он писал, мечтает доживать свои дни. Это был деревянный особнячок, неказистый на вид и довольно тесный. Однако п нем было множество внутренних достоинств: разные альковы, подвальчики, кладовки, тайнички, чердачки и т. д., построенные так, что превращали дом в неоценимое гнездышко.
Когда дом был готов, М. Лес в своем невероятно разноязычном письме попросил Венглиховского поселиться в этой «халупе», чтобы хранить ее от воров, огня и войны. Венглиховский отверг это предложение. Он не намерен принимать дары (ибо хитрость М. Леса была слишком простодушна, чтобы в ней можно было не разобраться). Тогда М. Лещиковский написал письмо еще менее согласованное с орфографией, в котором по-турецки ругал «старых приятелей», которые дружеский кров считают чужим. «Нет уже, – писал он, – прежнего товарищества! Вы все пересчитали на деньги, а раз так – плати, плати за квартиру, как еврею или греку! Но так как я ни евреем, ни греком, ни другим подлецом быть на старости лет не собираюсь, то требую, чтобы эту арендную плату вы использовали на обучение какого-нибудь там осла из Цисов какому-нибудь полезному ремеслу: корзиночному, ткацкому, которое потом развилось бы в окрестностях, – впрочем, откуда мне знать, какому именно? Ведь я же глуп в этих вопросах, как, впрочем, и во всем, что непосредственно не касается торговли с азиатами…»
Это предложение доктор Венглиховский охотно принял. Арендная плата была назначена коллегиально и выплачивалась, согласно воле М. Леса, сперва сыну садовника, который обучался в Варшаве, а затем другому мальчику.
Особенно была довольна квартирой жена доктора Венглиховского, пани Лаура, особа весьма интересная. Ей уж было за пятьдесят, но сохранилась она превосходно. Седые пряди волос, выбивающиеся из-под черной наколки, она чернила так старательно и систематически, что они приобрели особый цвет, цвет покрытого илом сена, которое, правда, высохло на солнце, но не может освободиться от оттенка густой, черной зелени. Щеки ее были всегда румяны, глаза живы, а движения быстры и стремительны, как у восемнадцатилетней девушки. Пани Лаура была женщиной небольшого роста и худощавой. Со дня переселения в Цисы она постепенно превращалась в «настоящую хозяйку» и очень много времени посвящала чистке ягод, варке варенья, жаренью и паренью. Нельзя сказать, чтобы кастрюли заслонили ей весь свет. Нет, пани Лаура любила смотреть на жизнь широко, притом весьма проницательными глазами, – что приводило ее часто к слишком категорическому (между жарким и десертом) разрешению запутанных вопросов. Жизнь ее изобиловала подробностями, которыми можно было бы наполнить целый роман или, вернее, книгу путешествий. Молодость и первые годы замужества протекали где-то вдалеке, в трущобах, в тяжком и грубом труде и суровых страданиях. Этот образ жизни накрепко обуздал прирожденный темперамент пани Лауры и выработал у нее весьма любопытный характер. На первый взгляд докторша производила впечатление бабенки болтливой, холодной и властолюбивой. Она не выносила всяческой «экзальтации», «слюнтяйства», всяческих «чувств» и «нежностей». Ей случалось выпалить такое, что неловко становилось. Но в сущности чувства ее были гораздо живей, чем у всех окружающих. Были темы, которые могли ее наэлектризовать в мгновение ока. Тогда она производила впечатление ощетинившейся кошки. В такие минуты пани Лаура говорила коротко, лаконично, как командир, отдающий приказания отряду пехоты. На первом месте в рядах этой пехоты стоял, разумеется, доктор Венглиховский. Находился ли он под каблуком, – это останется навеки тайной… В вопросах общих, широких, принципиальных он производил впечатление подчиненного. Зато во всякого рода делах, требующих изворотливости, он был господином и повелителем.
У Венглиховских почти ежедневно собирался весь цисовский мирок: Листва, Хобжанский, управляющий Воршевич, ксендз, Юдым, несколько больных, пребывающих в санатории долгий срок. Летом, а особенно под осень, играли в «винт» на маленькой веранде, заросшей диким виноградом. Прибыв в Цисы, Юдым застал между постоянными посетителями этих картежных собраний уже не просто дружбу, а какое-то родство мыслей, представлений, общность пристрастий и антипатий.
Некоторые члены этого кружка были бескорыстно привязаны друг к другу. Госпожа Венглиховская любила Листву, а тот ее. Молодой ксендз вечно подсмеивался над этими «амурами» очень изысканно, а Кшивосонд – как мастеровой. Пани Лаура тоже не раз подшучивала над старым кассиром, но любила его и защищала от преследований жены, Дызио и всего мира. Листва платил за это покровительство настоящим обожанием – поклонением, вечным и исключающим всякую критику. Кшивосонд протиснулся в семью Венглиховских, прирос к ним и, узнав все их достоинства, слабости, чудачества, делал все, чтобы стать господином положения. И это полностью удалось ему. Он был правой рукой доктора Венглиховского: Кшивосонд выполнял все желания директора, предугадывая их за четыре недели вперед, но взамен шаг за шагом увеличивал объем своей власти над ним.
Несмотря на весь свой ум, силу воли и крепость характера, доктор Венглиховский часто подчинялся Кшивосонду, уступал ему и даже прикрывал его поступки обаянием своего авторитета. Эти два человека взаимно дополняли друг друга и создавали некое единство власти, сильной и совершенно неразрывной. Управляющий имением любил это общество и сам был там любим. Изо дня в день он спорил с Хобжанским, который шокировал его решительно всем, что говорил и делал, – и все же обожал многогранного администратора. Все это небольшое общество представляло собой обособленный мирок.
Это были люди испытанной, безукоризненной честности, люди, которые за свою жизнь страшно много всего перевидали. Поэтому во всей округе считалось честью «бывать на винте» у директора. Юдым и ксендз вошли в этот кружок, как бы ex officio, по своему общественному положению. Приняты они были, разумеется, хорошо, но не могли стать в столь близкие, почти родственные отношения с завсегдатаями этого дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
– Ах, так… – шепнул Юдым.
Какое-то неприятное чувство, даже отвращение шевельнулось в его душе.
Старики
Домик, занимаемый директором санатория Цисы, доктором Венглиховским, был расположен на холме, с которого можно было охватить взглядом весь парк и его окрестности. Эта усадебка принадлежала М. Лесу. Как только доктор Венглиховский согласился взять на себя обязанности директора, М. Лес немедленно принялся, под присмотром доверенного лица, ставить для себя в Цисах «халупу», где, как он писал, мечтает доживать свои дни. Это был деревянный особнячок, неказистый на вид и довольно тесный. Однако п нем было множество внутренних достоинств: разные альковы, подвальчики, кладовки, тайнички, чердачки и т. д., построенные так, что превращали дом в неоценимое гнездышко.
Когда дом был готов, М. Лес в своем невероятно разноязычном письме попросил Венглиховского поселиться в этой «халупе», чтобы хранить ее от воров, огня и войны. Венглиховский отверг это предложение. Он не намерен принимать дары (ибо хитрость М. Леса была слишком простодушна, чтобы в ней можно было не разобраться). Тогда М. Лещиковский написал письмо еще менее согласованное с орфографией, в котором по-турецки ругал «старых приятелей», которые дружеский кров считают чужим. «Нет уже, – писал он, – прежнего товарищества! Вы все пересчитали на деньги, а раз так – плати, плати за квартиру, как еврею или греку! Но так как я ни евреем, ни греком, ни другим подлецом быть на старости лет не собираюсь, то требую, чтобы эту арендную плату вы использовали на обучение какого-нибудь там осла из Цисов какому-нибудь полезному ремеслу: корзиночному, ткацкому, которое потом развилось бы в окрестностях, – впрочем, откуда мне знать, какому именно? Ведь я же глуп в этих вопросах, как, впрочем, и во всем, что непосредственно не касается торговли с азиатами…»
Это предложение доктор Венглиховский охотно принял. Арендная плата была назначена коллегиально и выплачивалась, согласно воле М. Леса, сперва сыну садовника, который обучался в Варшаве, а затем другому мальчику.
Особенно была довольна квартирой жена доктора Венглиховского, пани Лаура, особа весьма интересная. Ей уж было за пятьдесят, но сохранилась она превосходно. Седые пряди волос, выбивающиеся из-под черной наколки, она чернила так старательно и систематически, что они приобрели особый цвет, цвет покрытого илом сена, которое, правда, высохло на солнце, но не может освободиться от оттенка густой, черной зелени. Щеки ее были всегда румяны, глаза живы, а движения быстры и стремительны, как у восемнадцатилетней девушки. Пани Лаура была женщиной небольшого роста и худощавой. Со дня переселения в Цисы она постепенно превращалась в «настоящую хозяйку» и очень много времени посвящала чистке ягод, варке варенья, жаренью и паренью. Нельзя сказать, чтобы кастрюли заслонили ей весь свет. Нет, пани Лаура любила смотреть на жизнь широко, притом весьма проницательными глазами, – что приводило ее часто к слишком категорическому (между жарким и десертом) разрешению запутанных вопросов. Жизнь ее изобиловала подробностями, которыми можно было бы наполнить целый роман или, вернее, книгу путешествий. Молодость и первые годы замужества протекали где-то вдалеке, в трущобах, в тяжком и грубом труде и суровых страданиях. Этот образ жизни накрепко обуздал прирожденный темперамент пани Лауры и выработал у нее весьма любопытный характер. На первый взгляд докторша производила впечатление бабенки болтливой, холодной и властолюбивой. Она не выносила всяческой «экзальтации», «слюнтяйства», всяческих «чувств» и «нежностей». Ей случалось выпалить такое, что неловко становилось. Но в сущности чувства ее были гораздо живей, чем у всех окружающих. Были темы, которые могли ее наэлектризовать в мгновение ока. Тогда она производила впечатление ощетинившейся кошки. В такие минуты пани Лаура говорила коротко, лаконично, как командир, отдающий приказания отряду пехоты. На первом месте в рядах этой пехоты стоял, разумеется, доктор Венглиховский. Находился ли он под каблуком, – это останется навеки тайной… В вопросах общих, широких, принципиальных он производил впечатление подчиненного. Зато во всякого рода делах, требующих изворотливости, он был господином и повелителем.
У Венглиховских почти ежедневно собирался весь цисовский мирок: Листва, Хобжанский, управляющий Воршевич, ксендз, Юдым, несколько больных, пребывающих в санатории долгий срок. Летом, а особенно под осень, играли в «винт» на маленькой веранде, заросшей диким виноградом. Прибыв в Цисы, Юдым застал между постоянными посетителями этих картежных собраний уже не просто дружбу, а какое-то родство мыслей, представлений, общность пристрастий и антипатий.
Некоторые члены этого кружка были бескорыстно привязаны друг к другу. Госпожа Венглиховская любила Листву, а тот ее. Молодой ксендз вечно подсмеивался над этими «амурами» очень изысканно, а Кшивосонд – как мастеровой. Пани Лаура тоже не раз подшучивала над старым кассиром, но любила его и защищала от преследований жены, Дызио и всего мира. Листва платил за это покровительство настоящим обожанием – поклонением, вечным и исключающим всякую критику. Кшивосонд протиснулся в семью Венглиховских, прирос к ним и, узнав все их достоинства, слабости, чудачества, делал все, чтобы стать господином положения. И это полностью удалось ему. Он был правой рукой доктора Венглиховского: Кшивосонд выполнял все желания директора, предугадывая их за четыре недели вперед, но взамен шаг за шагом увеличивал объем своей власти над ним.
Несмотря на весь свой ум, силу воли и крепость характера, доктор Венглиховский часто подчинялся Кшивосонду, уступал ему и даже прикрывал его поступки обаянием своего авторитета. Эти два человека взаимно дополняли друг друга и создавали некое единство власти, сильной и совершенно неразрывной. Управляющий имением любил это общество и сам был там любим. Изо дня в день он спорил с Хобжанским, который шокировал его решительно всем, что говорил и делал, – и все же обожал многогранного администратора. Все это небольшое общество представляло собой обособленный мирок.
Это были люди испытанной, безукоризненной честности, люди, которые за свою жизнь страшно много всего перевидали. Поэтому во всей округе считалось честью «бывать на винте» у директора. Юдым и ксендз вошли в этот кружок, как бы ex officio, по своему общественному положению. Приняты они были, разумеется, хорошо, но не могли стать в столь близкие, почти родственные отношения с завсегдатаями этого дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99