Духи нюхала блаженно и с благоговением к этой сиятельной даме. Этот аромат еще сильней возбуждал ее благодарность, превращая ее в грустный восторг. Каждое движение пани Наталии Юдымова пожирала глазами, следила за ней, и она стояла у нее перед глазами даже тогда, когда поезд трогался и несся среди холмов, позолоченных заходящим солнцем.
Ночью, в Амштеттене, господа Карбовские расстались со своей землячкой. Однако, еще прежде чем это случилось, кондуктор поезда, направляющегося в Инсбрук, занялся ею с таким неимоверным усердием, что сама эта неистовая заботливость свидетельствовала о «memento» размером по крайней мере гульденов в пять. Путешествующая семья была помещена в отдельном купе, запирающемся на ключ.
Юдымова была до того утомлена, что всю ночь не могла сомкнуть глаз.
Она лежала на жесткой скамье и, напрягая зрение, смотрела в окно.
Ночь была светлая, лунная. Широкий горизонт к утру заслонили горы. Цепи их, сперва пологие, округлые, все более выщерблялись и устремлялись вверх. Юдымова видела горы впервые в жизни. Этот вид, столь невероятный для жителя равнин и города, был словно продолжением кошмаров минувшего дня. В душе ее этот пейзаж и события отражались, словно в воде, и образовывали там удивительнейшую картину. Глядя в окно, она видела не горы, а эту картину в глубине своей души. Сердце ее дрожало, и она внутренним взором впивалась в это чудесное нагромождение неведомых вещей.
«Что это за земля? И земля ли это?
Кто эти дивно красивые люди, которых она увидела там, в этом страшном городе?
И люди ли это? Кто ей подсказал, чтобы она шла за ними? И?…»
Перед этим вопросом сердце ее обмирало и утопало в слезах. И в несказанном страхе она спрашивала пучину ночи, горные хребты и это святое отражение в самой себе, отражение в чем-то нежном и зыбком, словно в море слез:
– Кто их послал?
Высокие вершины были теперь словно посеребрены сиянием месяца. У их острых зубьев было теперь мягкое, человеческое выражение. Казалось, они думают, думают и смотрят каменными глазами в безоблачную лазурь, усеянную звездами. И еще казалось, что так же, как человек, – они не могут увидеть…
Время от времени взгляд Юдымовой падал в бездну, когда поезд несся по скалистым карнизам Арль-бергской дороги. Где-то в глубине, в пропасти, в бездонных расселинах клубилась по сонным, скользким, черным камням белая, зеленоватая пена вод Инна.
Ничто не удивляло Юдымову. Сердце ее принимало все и тихо, осторожно, заботливо, словно драгоценное сокровище, складывало в себя. Минутами вагон охватывала глухая тьма, наполненная дымом и грохотом. Юдымова не знала, что это такое, но не пугалась. Она в эту ночь словно поднялась над слабостью своего тела и волнениями своей души.
Потом настала минута, когда серебряные края вершин погасли, словно кто-то снял их с высоты. Все отчетливей выступали из тени серые очертания и грани скал, разрывая тьму, залегшую внизу. Это спускалось с высот горное утро.
Они ехали еще день и еще ночь. Дети от усталости словно одеревенели. На губач у них от жажды образовались струпья. Все трое кашляли и метались во сне.
В Буксе австрийский кондуктор передал Юдымову швейцарскому кондуктору, который окинул этих путешественников ироническим взглядом. Их багаж осмотрели, после чего они снова были заперты в вагоне, и поезд опять тронулся.
В сиянии нового дня появилось нечто неземное, нечто такое, что Юдымова глазам своим не поверила: это было лазурное, холодное, таинственное озеро Валлензее. Первый луч, упавший из-за вершин в низину, скользил по волнам, которые колыхались еще в холодном мраке. Эта прозрачная глубина, нисходящая в темную бездну, заставила сердце Юдымовой снова затрепетать. Ей показалось, что она уже видела во сне эти воды, с наслаждением шла по ним и что там, на их каменистом дне, лежит священная тайна…
Между тем берег озера быстро изогнулся и скрыл от глаз лазурную воду. Поезд выбежал на широкие луга. Горы исчезли, и лишь стены пихт замыкали даль. Тянулись луга, белые от медуницы, среди которых стояли фруктовые деревья, образуя один необозримый сад.
Около одиннадцати утра поезд остановился в Винтертуре. Услышав это название, Юдымова испугалась и не смела тронуться с места. Кондуктор открыл дверь и знаком показал, чтобы она покинула вагон. Когда, таща свои вещи и детишек, она спускалась со ступенек, то увидела протискивающегося сквозь толпу и ищущего их глазами Виктора. И тотчас же она обозлилась. Когда он, завидев семью, подбежал, она сразу зачастила:
– И где только у тебя, человек, ум был, чтобы нас в этакую даль!.. О Исусе, Исусе…
– Да что я тебе приказывал, что ли? Не хотела, могла и не ехать. Поглядите только на нее! Супружеская встреча! Вот уже три дня я как дурак прибегаю к каждому поезду…
– Ну да! Взгляни только, что с ребятишками сделалось… Во рту у них какие-то струпья, даже уж и не знаю… Ты в уме или нет? Если мы не померли в дороге, так это просто чудо какое-то.
– Ишь какая нежная! Ведь и я ехал по этой же дороге, что же мне было сделать, сократить ее для тебя, что ли?
– Э, заткнул бы ты рот, а то право…
– Это ты лучше заткни рот, а то как бы я тебя, ради встречи, не угостил чем-нибудь. Раз не нравится, садись в вагон и кати куда тебе вздумается.
Он взял на руки Каролю, подхватил вещи и увел их с перрона.
Некоторое время они молча шли по убитому гравием шоссе.
У дороги, в маленьких садиках стояли дома, почти все двухэтажные. Окна были закрыты зелеными жалюзи. Домики эти, как и все вокруг, сами казались растениями, сами цвели. По стенам, обращенным к югу, вились виноградные плети, и серо-зеленые гроздья густо свисали между листьями.
– Хоть есть у тебя, Виктор, какая-нибудь квартира? – потише спросила Юдымова.
– Конечно, есть.
– Одна комната?
– Две небольшие и кухонька. Тесно, но ничего.
– Далеко еще?
– Не близко. Но и не очень далеко.
И верно, миновав несколько тесных, кривых уличек, он вскоре ввел их в сени небольшого каменного дома, на узенькую лестницу, чисто вымытую и до того вытоптанную, что дощатые ступеньки стали совсем тонкими. В лестничной клетке было душно, несмотря на то, что все в ней было начищено и сверкало. На мансарде Виктор открыл дверь и впустил свою семью в квартиру. Она была и вправду тесная и до того низкая, что голова касалась потолка, но какая-то очень приятная. Обе комнатки были выложены деревянными панелями и покрашены голубой масляной краской. Огромная печь из коричневых изразцов выпирала на самую середину первой комнаты. Всю внешнюю стену занимали окна, которых в двух комнатках было четыре. Юдымова с улыбкой озиралась по сторонам, и ей казалось, что она вовсе и не покидала поезда, до того эти две покрашенные и блестящие коробочки напоминали вагонное купе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Ночью, в Амштеттене, господа Карбовские расстались со своей землячкой. Однако, еще прежде чем это случилось, кондуктор поезда, направляющегося в Инсбрук, занялся ею с таким неимоверным усердием, что сама эта неистовая заботливость свидетельствовала о «memento» размером по крайней мере гульденов в пять. Путешествующая семья была помещена в отдельном купе, запирающемся на ключ.
Юдымова была до того утомлена, что всю ночь не могла сомкнуть глаз.
Она лежала на жесткой скамье и, напрягая зрение, смотрела в окно.
Ночь была светлая, лунная. Широкий горизонт к утру заслонили горы. Цепи их, сперва пологие, округлые, все более выщерблялись и устремлялись вверх. Юдымова видела горы впервые в жизни. Этот вид, столь невероятный для жителя равнин и города, был словно продолжением кошмаров минувшего дня. В душе ее этот пейзаж и события отражались, словно в воде, и образовывали там удивительнейшую картину. Глядя в окно, она видела не горы, а эту картину в глубине своей души. Сердце ее дрожало, и она внутренним взором впивалась в это чудесное нагромождение неведомых вещей.
«Что это за земля? И земля ли это?
Кто эти дивно красивые люди, которых она увидела там, в этом страшном городе?
И люди ли это? Кто ей подсказал, чтобы она шла за ними? И?…»
Перед этим вопросом сердце ее обмирало и утопало в слезах. И в несказанном страхе она спрашивала пучину ночи, горные хребты и это святое отражение в самой себе, отражение в чем-то нежном и зыбком, словно в море слез:
– Кто их послал?
Высокие вершины были теперь словно посеребрены сиянием месяца. У их острых зубьев было теперь мягкое, человеческое выражение. Казалось, они думают, думают и смотрят каменными глазами в безоблачную лазурь, усеянную звездами. И еще казалось, что так же, как человек, – они не могут увидеть…
Время от времени взгляд Юдымовой падал в бездну, когда поезд несся по скалистым карнизам Арль-бергской дороги. Где-то в глубине, в пропасти, в бездонных расселинах клубилась по сонным, скользким, черным камням белая, зеленоватая пена вод Инна.
Ничто не удивляло Юдымову. Сердце ее принимало все и тихо, осторожно, заботливо, словно драгоценное сокровище, складывало в себя. Минутами вагон охватывала глухая тьма, наполненная дымом и грохотом. Юдымова не знала, что это такое, но не пугалась. Она в эту ночь словно поднялась над слабостью своего тела и волнениями своей души.
Потом настала минута, когда серебряные края вершин погасли, словно кто-то снял их с высоты. Все отчетливей выступали из тени серые очертания и грани скал, разрывая тьму, залегшую внизу. Это спускалось с высот горное утро.
Они ехали еще день и еще ночь. Дети от усталости словно одеревенели. На губач у них от жажды образовались струпья. Все трое кашляли и метались во сне.
В Буксе австрийский кондуктор передал Юдымову швейцарскому кондуктору, который окинул этих путешественников ироническим взглядом. Их багаж осмотрели, после чего они снова были заперты в вагоне, и поезд опять тронулся.
В сиянии нового дня появилось нечто неземное, нечто такое, что Юдымова глазам своим не поверила: это было лазурное, холодное, таинственное озеро Валлензее. Первый луч, упавший из-за вершин в низину, скользил по волнам, которые колыхались еще в холодном мраке. Эта прозрачная глубина, нисходящая в темную бездну, заставила сердце Юдымовой снова затрепетать. Ей показалось, что она уже видела во сне эти воды, с наслаждением шла по ним и что там, на их каменистом дне, лежит священная тайна…
Между тем берег озера быстро изогнулся и скрыл от глаз лазурную воду. Поезд выбежал на широкие луга. Горы исчезли, и лишь стены пихт замыкали даль. Тянулись луга, белые от медуницы, среди которых стояли фруктовые деревья, образуя один необозримый сад.
Около одиннадцати утра поезд остановился в Винтертуре. Услышав это название, Юдымова испугалась и не смела тронуться с места. Кондуктор открыл дверь и знаком показал, чтобы она покинула вагон. Когда, таща свои вещи и детишек, она спускалась со ступенек, то увидела протискивающегося сквозь толпу и ищущего их глазами Виктора. И тотчас же она обозлилась. Когда он, завидев семью, подбежал, она сразу зачастила:
– И где только у тебя, человек, ум был, чтобы нас в этакую даль!.. О Исусе, Исусе…
– Да что я тебе приказывал, что ли? Не хотела, могла и не ехать. Поглядите только на нее! Супружеская встреча! Вот уже три дня я как дурак прибегаю к каждому поезду…
– Ну да! Взгляни только, что с ребятишками сделалось… Во рту у них какие-то струпья, даже уж и не знаю… Ты в уме или нет? Если мы не померли в дороге, так это просто чудо какое-то.
– Ишь какая нежная! Ведь и я ехал по этой же дороге, что же мне было сделать, сократить ее для тебя, что ли?
– Э, заткнул бы ты рот, а то право…
– Это ты лучше заткни рот, а то как бы я тебя, ради встречи, не угостил чем-нибудь. Раз не нравится, садись в вагон и кати куда тебе вздумается.
Он взял на руки Каролю, подхватил вещи и увел их с перрона.
Некоторое время они молча шли по убитому гравием шоссе.
У дороги, в маленьких садиках стояли дома, почти все двухэтажные. Окна были закрыты зелеными жалюзи. Домики эти, как и все вокруг, сами казались растениями, сами цвели. По стенам, обращенным к югу, вились виноградные плети, и серо-зеленые гроздья густо свисали между листьями.
– Хоть есть у тебя, Виктор, какая-нибудь квартира? – потише спросила Юдымова.
– Конечно, есть.
– Одна комната?
– Две небольшие и кухонька. Тесно, но ничего.
– Далеко еще?
– Не близко. Но и не очень далеко.
И верно, миновав несколько тесных, кривых уличек, он вскоре ввел их в сени небольшого каменного дома, на узенькую лестницу, чисто вымытую и до того вытоптанную, что дощатые ступеньки стали совсем тонкими. В лестничной клетке было душно, несмотря на то, что все в ней было начищено и сверкало. На мансарде Виктор открыл дверь и впустил свою семью в квартиру. Она была и вправду тесная и до того низкая, что голова касалась потолка, но какая-то очень приятная. Обе комнатки были выложены деревянными панелями и покрашены голубой масляной краской. Огромная печь из коричневых изразцов выпирала на самую середину первой комнаты. Всю внешнюю стену занимали окна, которых в двух комнатках было четыре. Юдымова с улыбкой озиралась по сторонам, и ей казалось, что она вовсе и не покидала поезда, до того эти две покрашенные и блестящие коробочки напоминали вагонное купе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99