В ванной царствовало мыло и пар. Престарелый сибарит из Палм-Бич, на склоне лет заказавший себе эту увеселительную баржу, устроил много маленьких приятных сюрпризов. Одним из них была ванна, бледно-голубое сооружение двух с лишним метров в длину и полутора метров в ширину, наполовину утопленное в полу. Чук растянулась в ней во весь рост, чуть погружаясь и снова выныривая, вся в пару, окруженная облаком черных волос. Роскошная и восхитительная. Она сделала приглашающий жест, и я присел на широкий бортик у ее ног.
Думаю, Чук года двадцать три – двадцать четыре. Впрочем, по лицу можно дать немного больше.
Ее строгие глаза напоминают очи индианок с Дикого Запада, какими их изображают на старых рисунках. В лучшие минуты лицо Чук становится властным и значительным, излучая силу и величие; в худшие порой похоже на маску переодетого для шутовского кордебалета парня из Дортмута. Но это тело, которое я впервые увидел обнаженным, было женское, ослепительное, гладкое, под аккуратными девичьими округлостями – хорошо натренированные мышцы.
Это был откровенный вызов, и я еще не знал, как к нему отнестись. Только чувствовал, что нельзя позволить себе такое всегда и со всякой, особенно с девушкой вроде Чук, наделенной душевной силой и разборчивостью. Она бросила мне этот вызов, но, по сути, была не так вызывающа, как старалась показать.
– Как тебе Кэтти? – сказала она нарочито небрежным тоном.
– Слегка пообтрепалась по краям.
– Еще бы. Как насчет того, чтобы ей помочь?
– Сначала надо многое выяснить. Возможно, даже слишком многое. Я должен, как в сказке, найти то – не знаю что. Может быть, это будет слишком долго и слишком дорого.
– Но не можешь ли ты рассуждать об этом, совершенно ничего не разузнав?
– Я могу предполагать.
– И ничего не делать?
– Зачем тебе все это, Чук?
– Она мне нравится. И жизнь обошлась с ней жестоко.
– На свете полно симпатичных людей, которых постоянно бьют поддых. У них предрасположенность к несчастью. Что-нибудь случается, и небеса обрушиваются им на голову. И ты никак не можешь этого предотвратить.
Она изменила позу и насупилась. Левой рукой я опирался о край ванны. Вдруг она вскинула длинную, горячую, блестящую ногу и влажной голой пяткой прижала к бортику мою ладонь. Ее пальчики легли мне на запястье, и я почувствовал странное слабое пожатие. Смущенная собственной дерзостью, она настороженно взглянула на меня и сказала чуть хриплым голосом:
– В воде хорошо, не правда ли?
Это прозвучало несколько нарочито.
– Кого ты из себя строишь?
Она растерялась.
– Мне просто захотелось тебе это сказать.
– Ты, Чуки Мак-Колл, весьма решительная, честолюбивая и не склонная к импульсивным выходкам особа. Мы знакомы уже несколько месяцев. Я сразу подъехал к тебе, и ты тогда выпроводила меня очень вежливо и твердо. Что теперь у тебя на уме? Вопрос ясный и прямой.
Она убрала ногу.
– К чему эта въедливость, Трев? Может, это действительно импульсивная выходка. Зачем подобные расспросы?
– Затем, что я неплохо тебя знаю. Догадываюсь, на твоем счету и так немало пострадавших.
– Что ты имеешь в виду?
– Чук, милая, для чисто сексуальных забав ты недостаточно банальна. Ты сложнее. И это лестное и неожиданное предложение должно быть частью какой-то хорошо продуманной программы, какого-то тонко рассчитанного плана.
Она отвела взгляд, и я понял, что попал в точку.
– Как бы там ни было, дорогой, ты здорово меня срезал.
Я улыбнулся:
– Если это, дорогая, просто развлечение, без претензий, условий и вечной скорби в конце, я к твоим услугам. Я тебя люблю. Настолько, чтобы не обманывать, даже если, как сейчас, безумно хочется поддаться искушению. Но потом ты увязнешь в самооправданиях, потому что, как я уже сказал, ты женщина не простая. Женщина сильная. И твое будущее – не я, даже если тебе временами что-то другое мерещится.
Я встал и еще раз взглянул на нее.
– Таковы правила, а решать тебе. Если надумаешь – только свистни.
Я вернулся в салон. Проявив характер, теперь решал, не умнее ли немножко побиться головой о стенку. На моих ладонях остались забавные маленькие канавки от ногтей. Мои уши удлинились, встали торчком и, пока я ходил взад и вперед, все время поворачивались к двери, ожидая тихих призывов.
Когда она наконец вышла, на ней были широкие белые брюки, черная блузка и красная косынка на влажных черных волосах. В маленькой полотняной сумке она уносила свой рабочий костюм. Вид был усталый, пристыженный и жалкий. Она медленно приблизилась ко мне, с моими глазами то и дело встречался ее быстрый взгляд. В этой одежде она казалась худой и совсем незрелой. Взяв пальцами, словно чашечку, ее подбородок, я поцеловал мягкий и теплый покорный индейский рот.
– Что это было? – спросил я.
– Мои счеты с Фрэнком. Довольно грязное дело. Похоже, я пыталась что-то доказать. Теперь чувствую себя последней дурой.
– Не стоит.
Она вздохнула:
– Если бы все случилось иначе, чувствовала бы себя еще хуже. Да. Рано или поздно. Так что спасибо. Ты меня понимаешь лучше, чем я сама себя.
– Мне это далось нелегко, моя дорогая.
Она взглянула на меня исподлобья:
– Что со мной такое? Почему я не могу любить тебя, а не его? Он совершенно ужасный человек. С ним я деградирую, Трев. Но когда он входит в комнату, я порой чувствую себя готовой растаять от любви. Наверное, поэтому... я так сочувствую Кэтти. Фрэнк – это мой Джуниор Аллен. Пожалуйста, помоги ей.
Я ответил, что подумаю. Проводил Чук в ласковую теплую ночь и долго смотрел вслед ее маленькой машине, с шуршанием увозившей ее со всей нетронутой зрелостью обратно к угрюмому Фрэнку. Я ждал рева аплодисментов, грома фанфар, речей и медалей. Вместо этого слышались шепелявый шепот воды, мягкое жужжание машин, проносившихся по гладкому асфальту, отделявшему нашу бухту от общественного пляжа, мешанина бессмысленных фраз, смех на катерах, алкогольные легато и песня комара, садящегося мне на шею.
Я пнул бетонный пирс и отбил себе пальцы ноги. Нынешние времена – времена партнерства, полного неприкрытого мошенничества. Считается, что место действия кишит восхитительно аморальными красотками, для которых секс – синоним лестного общественного признания. Новая культура. Такие красотки действительно есть, и они доступны в опустошающих количествах, но на всем этом отпечаток удивительной безвкусицы. Не берегущие себя женщины не могут представлять собой большой ценности для мужчин. Они становятся маленьким милым удобством, вроде полотенца для гостей. И все же их характерные словечки и томные стоны, означающие удовольствие и раскрепощенность, так же нарочиты, как вышитые инициалы на гостевых полотенцах. Акта любви достойна только гордая, сложная женщина с душой, полной глубоких, сильных чувств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47