Кстати, — Алексей Платонович посмотрел на часы, — сейчас мы узнаем о самочувствии нашей красавицы. Вот-вот должен позвонить Бобренок. Он рвался на совещание, а я его не пустил, оставил в клинике заместителем.
— И правильно, что рвался. Он был бы там полезнее других.
— Он ив клинике будет… — Алексей Платонович быстро поправил себя: То есть он уже полезнее других.
«Будет… если вас не будет — так вы хотели сказать?» — мысленно спросила Нина. Эти слова не выходили у нее из головы, чем бы она ни занималась и чем бы ее ни занимали.
— Что случилось? Должен звонить и не звонит. Это на него не похоже, сказал Алексей Платонович. И добавил, как одно с другим связанное: Хорошо, что Варвара Васильевна далеко от всей этой абракадабры. А вам досадно не повезло…
Его перебил телефонный звонок.
Нет, это не Бобренок. Звонит больной воспалением легких рыцарь печального образа — Сергей Михеевич.
— Дошло? — гремит ему в трубку Алексей Платонович. — Какой болван торопится к ложу больного с такой информацией?
Ответ Сергея Михеевича вызывает смех и вопрос:
— По-твоему, я уже не имею права смеяться, я должен рыдать?.. Нет, ты не говоришь, ты задыхаешься.
Пневмония, окрашенная страхом, дает такой эффект.
Завтра навещу тебя рано, по дороге в клинику. На ночь пусть как следует облепят банками. Так-так, покашляй…
еще… Что ж, вполне обнадеживающий кашель. Нет, говорить не разрешаю, тебе вредно. Можно щелкать соловьем. До завтра, спокойного сна, Сереженька!
Он положил трубку и спросил Нину:
— Вы слышали, как Сергей Михеевич щелкает соловьем?
— Нет.
— Очень жаль. Если не смотреть на этого высокого человека, полное впечатление, что рядом, на веточке…
Звонят в дверь. Он спешит открыть, на ходу объясняя:
— Ник-Ник предпочел личное общение.
А это почта. Заказные письма. Французский журнал.
Посвящен неделе международных совещаний онкологов.
На обложке пленительная девушка в белом тянется к солнцу, а сзади к ней уже тянет щупальца страшное чудище — рак.
— Тронут, — листая журнал, говорит Алексей Платонович. Он его не выписывал, не заказывал. Сами прислали. Может быть, знают о его онкологических операциях, некоторые из них описаны у нас и за границей. Может быть, слышали о созданной им Белорусской противораковой станции.
Тишина. Он читает журнал и кое-что из него выписывает, переводя на русский, для сообщения на следующем заседании Хирургического общества, и непременно — врачам противораковой станции.
Нина сидит в столовой за Саниным столиком и думает: писать или не писать Сане о чудовищной новости?
Решает, что не надо. Но без этого письмо почему-то не пишется.
В тишине каждые пятнадцать минут часы Варвары Васильевны отбивают и словно отпевают кого-то малиновым звоном. А оставленный заместителем Николай Николаевич не звонит и не идет. Если он тоже — тогда вообще!.. (Кажется, нет более холодящего, страшного слова, чем это «вообще».)
Если отвернуться от Саниного столика и перегнуть спину через спинку стула, видны в открытую дверь голова и плечи Алексея Платоновича, то склоненные над бумагой, то напряженно выпрямленные, ждущие.
— Думаете, он тоже?..
— И вас прошу не думать. Это исключается.
И тут же подтвердилась безошибочность этой уверенности. Заместитель приходит.
— Добрый вечер! — и с порога докладывает: — Прооперированная молодцом.
— Приятное сообщение. А ко мне вот кто приехал,
— Здравствуйте, Нина. — И совсем тихо: — Вовремя.
— Если позволите, мы с Ник-Ником минут на десять уединимся. Хочу выяснить некоторые медицинские данные, непривлекательные для ваших ушей.
«Если позволите», а не ждет ответа ни секунды, быстро ведет к своему столу надежнейшего ученика. Пока мягко сходятся створки двери, видно лицо Николая Николаевича, до чего же сумрачно-спокойное…
Таким вежливым способом сокрылись за дверью некоторые непривлекательные медицинские, а быть может, не только медицинские вести. Но пока они обсуждаются, есть возможность, сдвинув время и заглянув вперед, сообщить дальше не до того будет, — что прооперированная сегодня любящая жена и любящий ее муж не забывали напоминать Алексею Платоновичу до конца его дней о том, что он сделал. Не забыли поздравить его с появлением на свет своего первого ребенка — Алексея и второго — Платона.
— Что ж, — заметил, разглядывая фотографию второго младенца, Алексей Платонович, — если не мой отец, то жил на свете Платон, достойный того, чтобы его именем называли таких симпатичнейших карапузов.
Но это — уже заглядывая далеко вперед. А сегодня у нас — сегодня. И никуда от него не денешься.
Похоже, что за дверью действительно идет тихий доклад, сугубо медицинский. Он прерывается зычными латинскими репликами, иногда веселыми, как ни в чем не бывало. Вскоре слышится раскат коржннского смеха и со смехом распахивается дверь.
Николай Николаевич выходит в столовую менее сумрачным, но сегодня не торопится дать Алексею Платоновичу отдохнуть, не отказывается вместе поужинать.
Ужинают с ленинградской бутылкой кагора. Еще не откупорили, еще штопор в горлышке — звонят.
В дверях бывший ординатор — его продолжают звать Неординарным, потому что и самостоятельный хирург из него получился не средней руки. Он стоит в дверях, держит под локоток уже знакомую нам пожилую операционную сестру Дарью Захаровну и просит:
— Впустите, Христа ради, жаждущих и страждущих!
Какой нежданный оживленный дружеский ужин! Неординарный рассказывает о второй половине дня в клинике:
— Врачи вернулись с совещания вместе. Грабушок — отдельно и позже. О нем уже известно. В его сторону не глядят.
— Положим, ты глядел, — уточняет Николай Николаевич. — Сказал: «Дам по морде» — и бросился. Еле вчетвером удержали.
Громовой голос:
— В клинике — по морде?! Этого еще не хватало.
— Да за тремя дверями, Алексей Платонович. Ни малейшего отзвука не могло долететь до палат.
— В клинике, при всех обстоятельствах, разрешается только одно — лечить.
— Хорошей пощечиной разве не лечат? И вообще, к чему ты, Николай, эти мелкие подробности…
— Не выпить ли нам, — вдруг вставляет Нина, — за такие мелкие подробности?
И, представьте, за такие мелкие подробности пьют не без удовольствия. Правда, Алексей Платонович при этом грозит Неординарному чайной ложкой и берет с него слово, что попыток излечения пощечиной больше не будет.
— А неплохо бы на всякую попытку подлости отвечать такой попыткой, стоит на своем Нина.
— У-у, какая у меня невестка! И Саня так думает?
— Пусть он сам скажет, когда приедет.
Дарья Захаровна в это время быстро достает из сумки и ставит на стол миску с разрезанным на куски теплым пирогом.
Появления пирога мужчины не заметили. Однако запах сытной мясной начинки учуяли, отреагировали трепетом ноздрей и довольно скоро протянули руки к миске.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
— И правильно, что рвался. Он был бы там полезнее других.
— Он ив клинике будет… — Алексей Платонович быстро поправил себя: То есть он уже полезнее других.
«Будет… если вас не будет — так вы хотели сказать?» — мысленно спросила Нина. Эти слова не выходили у нее из головы, чем бы она ни занималась и чем бы ее ни занимали.
— Что случилось? Должен звонить и не звонит. Это на него не похоже, сказал Алексей Платонович. И добавил, как одно с другим связанное: Хорошо, что Варвара Васильевна далеко от всей этой абракадабры. А вам досадно не повезло…
Его перебил телефонный звонок.
Нет, это не Бобренок. Звонит больной воспалением легких рыцарь печального образа — Сергей Михеевич.
— Дошло? — гремит ему в трубку Алексей Платонович. — Какой болван торопится к ложу больного с такой информацией?
Ответ Сергея Михеевича вызывает смех и вопрос:
— По-твоему, я уже не имею права смеяться, я должен рыдать?.. Нет, ты не говоришь, ты задыхаешься.
Пневмония, окрашенная страхом, дает такой эффект.
Завтра навещу тебя рано, по дороге в клинику. На ночь пусть как следует облепят банками. Так-так, покашляй…
еще… Что ж, вполне обнадеживающий кашель. Нет, говорить не разрешаю, тебе вредно. Можно щелкать соловьем. До завтра, спокойного сна, Сереженька!
Он положил трубку и спросил Нину:
— Вы слышали, как Сергей Михеевич щелкает соловьем?
— Нет.
— Очень жаль. Если не смотреть на этого высокого человека, полное впечатление, что рядом, на веточке…
Звонят в дверь. Он спешит открыть, на ходу объясняя:
— Ник-Ник предпочел личное общение.
А это почта. Заказные письма. Французский журнал.
Посвящен неделе международных совещаний онкологов.
На обложке пленительная девушка в белом тянется к солнцу, а сзади к ней уже тянет щупальца страшное чудище — рак.
— Тронут, — листая журнал, говорит Алексей Платонович. Он его не выписывал, не заказывал. Сами прислали. Может быть, знают о его онкологических операциях, некоторые из них описаны у нас и за границей. Может быть, слышали о созданной им Белорусской противораковой станции.
Тишина. Он читает журнал и кое-что из него выписывает, переводя на русский, для сообщения на следующем заседании Хирургического общества, и непременно — врачам противораковой станции.
Нина сидит в столовой за Саниным столиком и думает: писать или не писать Сане о чудовищной новости?
Решает, что не надо. Но без этого письмо почему-то не пишется.
В тишине каждые пятнадцать минут часы Варвары Васильевны отбивают и словно отпевают кого-то малиновым звоном. А оставленный заместителем Николай Николаевич не звонит и не идет. Если он тоже — тогда вообще!.. (Кажется, нет более холодящего, страшного слова, чем это «вообще».)
Если отвернуться от Саниного столика и перегнуть спину через спинку стула, видны в открытую дверь голова и плечи Алексея Платоновича, то склоненные над бумагой, то напряженно выпрямленные, ждущие.
— Думаете, он тоже?..
— И вас прошу не думать. Это исключается.
И тут же подтвердилась безошибочность этой уверенности. Заместитель приходит.
— Добрый вечер! — и с порога докладывает: — Прооперированная молодцом.
— Приятное сообщение. А ко мне вот кто приехал,
— Здравствуйте, Нина. — И совсем тихо: — Вовремя.
— Если позволите, мы с Ник-Ником минут на десять уединимся. Хочу выяснить некоторые медицинские данные, непривлекательные для ваших ушей.
«Если позволите», а не ждет ответа ни секунды, быстро ведет к своему столу надежнейшего ученика. Пока мягко сходятся створки двери, видно лицо Николая Николаевича, до чего же сумрачно-спокойное…
Таким вежливым способом сокрылись за дверью некоторые непривлекательные медицинские, а быть может, не только медицинские вести. Но пока они обсуждаются, есть возможность, сдвинув время и заглянув вперед, сообщить дальше не до того будет, — что прооперированная сегодня любящая жена и любящий ее муж не забывали напоминать Алексею Платоновичу до конца его дней о том, что он сделал. Не забыли поздравить его с появлением на свет своего первого ребенка — Алексея и второго — Платона.
— Что ж, — заметил, разглядывая фотографию второго младенца, Алексей Платонович, — если не мой отец, то жил на свете Платон, достойный того, чтобы его именем называли таких симпатичнейших карапузов.
Но это — уже заглядывая далеко вперед. А сегодня у нас — сегодня. И никуда от него не денешься.
Похоже, что за дверью действительно идет тихий доклад, сугубо медицинский. Он прерывается зычными латинскими репликами, иногда веселыми, как ни в чем не бывало. Вскоре слышится раскат коржннского смеха и со смехом распахивается дверь.
Николай Николаевич выходит в столовую менее сумрачным, но сегодня не торопится дать Алексею Платоновичу отдохнуть, не отказывается вместе поужинать.
Ужинают с ленинградской бутылкой кагора. Еще не откупорили, еще штопор в горлышке — звонят.
В дверях бывший ординатор — его продолжают звать Неординарным, потому что и самостоятельный хирург из него получился не средней руки. Он стоит в дверях, держит под локоток уже знакомую нам пожилую операционную сестру Дарью Захаровну и просит:
— Впустите, Христа ради, жаждущих и страждущих!
Какой нежданный оживленный дружеский ужин! Неординарный рассказывает о второй половине дня в клинике:
— Врачи вернулись с совещания вместе. Грабушок — отдельно и позже. О нем уже известно. В его сторону не глядят.
— Положим, ты глядел, — уточняет Николай Николаевич. — Сказал: «Дам по морде» — и бросился. Еле вчетвером удержали.
Громовой голос:
— В клинике — по морде?! Этого еще не хватало.
— Да за тремя дверями, Алексей Платонович. Ни малейшего отзвука не могло долететь до палат.
— В клинике, при всех обстоятельствах, разрешается только одно — лечить.
— Хорошей пощечиной разве не лечат? И вообще, к чему ты, Николай, эти мелкие подробности…
— Не выпить ли нам, — вдруг вставляет Нина, — за такие мелкие подробности?
И, представьте, за такие мелкие подробности пьют не без удовольствия. Правда, Алексей Платонович при этом грозит Неординарному чайной ложкой и берет с него слово, что попыток излечения пощечиной больше не будет.
— А неплохо бы на всякую попытку подлости отвечать такой попыткой, стоит на своем Нина.
— У-у, какая у меня невестка! И Саня так думает?
— Пусть он сам скажет, когда приедет.
Дарья Захаровна в это время быстро достает из сумки и ставит на стол миску с разрезанным на куски теплым пирогом.
Появления пирога мужчины не заметили. Однако запах сытной мясной начинки учуяли, отреагировали трепетом ноздрей и довольно скоро протянули руки к миске.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61