Время от времени друзья прерывали работу, отходили на несколько шагов, смотрели и каждый раз убеждались, что стены растут в длину и в высоту.
— Я слыхал, будто есть дома в два этажа, один верхний, а другой нижний, — сказал Початок.
— А мне говорили, что есть дома с двумя дверями, одной для выхода и другой для входа.
— Да, но двери — вещь опасная.
— Почему? — удивился Недород.
— Потому что в них проникают воры. Лучше уж построить дом надежный, без дверей.
— Но чего ты боишься? — воскликнул Недород. — Мы сами кого хочешь обворуем.
— Это верно, — согласился Початок. — Я, если бы мог, все бы украл.
— Все, пожалуй, слишком много. Да и некуда будет класть.
— Вот и нет, Недород! Я украду и землю, и дома, и улицы и все оставлю как есть. Ведь тогда все будет моим!
— Для верности тебе придется украсть весь мир, — заметил Недород.
— Ну и что?
— А то, что после тебе уже нечего будет красть.
— Вот и хорошо. Не красть же мне у себя самого?
На этот вопрос Недород ответить не мог: в самом деле, красть у себя самого неинтересно.
Отдохнув, друзья с новыми силами принялись за работу. За все эти дни они видели Тысячемуха раза три, да и то мельком. Они знали, что Тысячемух неплохо устроился, и радовались его удаче. Лучше уж голодать вдвоем, чем втроем.
А Тысячемух теперь про голод забыл и думать. Он беспрестанно примерял полотняные и металлические рукава для своей правой руки. Один рукав был даже из серебряных пластинок. Все прежние рукава кондотьера, которые были шире и на четыре пальца длиннее, приходилось ушивать и укорачивать.
Тысячемух сидел либо стоял, а портные или там кузнецы молча трудились над его правой рукой. За все время никто ни единым словом с ним самим не перекинулся, словно он и не существовал вовсе. Порой Тысячемух от скуки засыпал стоя. Не так уж это и сложно. Надо широко расставить ноги, выпятить грудь, и вскоре заснешь. Когда же Тысячемух не спал, он смотрел портным или кузнецам прямо в глаза. Да так пристально, что те не выдерживали. Говорили ему «баста» и отворачивались.
Однажды Тысячемух увидел, что по лбу кузнеца ползет блоха. Она добралась до шеи, свернула к его уху, а затем одним прыжком перескочила к Тысячемуху на руку. Тут она остановилась в нерешительности. В конце концов мудрая блоха не отважилась юркнуть в рукав кондотьера и снова прыгнула портному на лоб.
С того дня Тысячемух внимательно следил за путешествиями блохи. Но завести с ней дружбу так и не смог: блоха избегала встреч с кондотьером. Тысячемух от нечего делать стал разглядывать свою правую руку и постепенно убедился, что и она из друга превратилась во врага. Рука до того заважничала, что уже не желала переносить запах грязных лохмотьев.
Левая рука в сравнении с правой выглядела просто жалко. Тысячемух понял, что правая рука стала важнее его самого, обеих его ног и левой руки, вместе взятых.
После примерок Тысячемух отправлялся побродить по лагерю. Он заглядывал во все уголки и то и дело отвешивал солдатам пощечины правой рукой. Самые хитрые из солдат заранее втягивали голову в плечи. Но находчивый Тысячемух награждал их ударом кулака в живот. Солдаты безропотно сносили побои правой руки кондотьера — ничего другого им не оставалось.
Однажды утром он отправился искать Початка и Недорода. Миновал обоз и огороды, где королевой овощей была капуста, и наконец увидел двух своих друзей. Они клали стены дома.
— Что вы строите?
— Дом, — ответил Початок.
— Кто вам дал право строить дом в лагере? — сурово сказал Тысячемух.
— Никто.
— Чьи это камни?
— Врага, — сказал Недород.
Тут Тысячемух стал их всячески оскорблять, размахивая правой рукой в серебряной оправе, которую прежде держал за спиной. Початок и Недород увидели свое отражение на гладком серебре и застыли в растерянности. Их грязные лица, отражаясь словно в зеркале, казались такими же блестящими и чистыми, как само серебро.
— Черт побери! — воскликнул Недород.
— При чем тут черт?
— Она серебряная?
— Да, — гордо ответил Тысячемух.
— Так чего же мы ждем? Давай убежим и продадим твою оправу.
Правая рука отвесила пощечину сначала Недороду, а потом и Початку. Даже сам Тысячемух удивился злой силе своей правой руки и попытался удержать ее левой. Стал ее убеждать:
— Успокойся, правая моя рука, не волнуйся, это же мои друзья.
Правая рука спокойно легла на камень скалы и гордо засверкала в лучах солнца. Недород и Початок испуганно смотрели на эту блестящую до ослепления штуку. А Тысячемух взглянул на нее искоса, точно это была не его рука. Наконец Недород набрался храбрости и грозно подступил к Тысячемуху:
— Убирайся отсюда и унеси свою руку.
— Куда же ее унести? — с ухмылкой спросил Тысячемух.
— Тогда брось ее в яму.
— Как же я могу бросить в яму собственную руку?
— А ты ее отрежь!
Правая рука в серебряной оправе, словно оскорбившись такими словами, взметнулась и ударила Недорода. Тысячемух ринулся на друзей, а те кинулись от него. Тысячемуху все-таки удалось раза два стукнуть беглецов по голове. Заодно он ударял по лбу встречных солдат.
Тысячемух во всем винил свою непослушную правую руку. Но в глубине души он знал, что это ему самому приятно награждать Початка, Недорода и солдат ударами и оплеухами.
ПОГОВОРИТЬ НЕ С КЕМ
Для Тысячемуха жизнь при кондотьере тоже не всегда была сладкой. Кондотьер не для того купил правую руку, чтобы она делала все, что ей вздумается. На третий день Тысячемуха еще крепче привязали к спине кондотьера и сунули в руку тяжелую шпагу.
Кондотьер готовился к дуэли. Он кричал Тысячемуху: «Руку вправо, теперь влево» и для большей убедительности бил его кулаком по голове. Да так сильно, что у бедняги Тысячемуха череп трещал. А после тренировок — обед. Вернее, обедал один кондотьер.
Он ел всегда и всюду. Просыпался в восемь утра и сразу садился есть. Поедая мясо, диктовал Тысячемуху, что ему приготовить к десяти часам. В десять он во время еды решал, что будет есть в двенадцать. И так до самой полуночи. Тысячемух правой рукой должен был подносить ко рту кондотьера заячьи, утиные и телячьи ножки. И в нужный момент вынуть кость из зубов кондотьера и потом почесать ему голову. Все это надо было делать вовремя и молча, не дожидаясь приказаний. Но еще хуже было другое — смотреть на блюдо, полное всякой всячины и бояться сунуть в рот даже морковку. Да и чесать кондотьеру живот и чувствовать, как тот округляется с каждым днем, тоже не слишком приятно. У него же самого живот должен быть тощим, чтобы он плотно прилегал к спине кондотьера.
Но постепенно Тысячемух наловчился водить кондотьера за нос. Он понял, что главное — не упустить удобный момент.
Когда кондотьер объедался и напивался до чертиков, на него нападала сонливость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34