Всё ещё во власти этой галлюцинации, она поворачивается к Можи с вопросом, замершим на устах, ибо видит бритого эфеба, который открыл ей дверь. Можи всё понимает:
– Иксем, вам не нужно что-нибудь купить?
– Да-да, конечно, – отвечает тот, и в его подвижных глазах грызуна не отражается ничего, кроме вежливого безразличия.
– Очень хорошо. У меня как раз кончились спички. На левом берегу есть потрясающий магазинчик, там их продают по два су коробок, понимаете? Принесите мне один в качестве образчика. Да сохранит вас Бог, мессир! До завтра…
Молодой человек кланяется, поводит бёдрами, исчезает.
– Кто это? – спрашивает Минна с любопытством.
– Иксем.
– Как?
– Иксем, мой личный секретарь. Очень мил, правда?
– Если вам так угодно.
– Разумеется, угодно. Бесценный малый. Очень изящно одевается, и это производит благоприятное впечатление на кредиторов. А кроме того, у него особый вкус, к счастью, отчего он и был выкраден из Лондона, этот ураниец.
Минна недоуменно хмурится… Как! Неужели толстяк Можи… Но он с фамильярной насмешливостью успокаивает её:
– Нет, дитя моё, вы меня неправильно поняли. Имея Иксема, я совершенно спокоен: могу пригласить подругу, двух подруг, трёх подруг – одновременно или поочерёдно – и не мучиться сомнением: «Явится ли она в следующий раз ко мне или же ради прекрасных глаз моего двадцатипятилетнего секретаря?» Садитесь вот здесь, эта этрусская ваза прекрасно гармонирует с вашими волосами…
Он придвигает к ней глубокое кресло, подкатывает столик, на котором подрагивают ландыши… Минна усаживается, смущённая сердечным обращением Можи. Она удивлена и не пытается скрыть этого, а Можи смотрит на неё с доброй улыбкой:
– Если бы не моё чудовищное самомнение, маленькая очаровательная мадам, я решил бы, что вы ошиблись дверью.
Она с изящной неловкостью прикрывает глаза ладонью:
– Подождите! Для меня здесь всё так необычно… Можи надувается от гордости, выставляет напоказ двойной подбородок.
– О, не стесняйтесь, продолжайте! Я знаю, что «у меня очень мило», и люблю, когда мне об этом говорят.
– Да, всё это очень мило… но совсем не идёт вам.
– Мне всё идёт!
– Нет, я хочу сказать… я совсем иначе представляла себе ваше жилище.
Она сидит, сложа руки, и слегка поводит плечами при разговоре, будто хрупкий зверёк со связанными лапками. Можи настолько восхищён ею, что ему и в голову не приходит притронуться к ней… Наступает молчание, отдаляющее их друг от друга. Минна испытывает непонятное стеснение, какую-то неясную тревогу, которую выражает словами:
– У вас очень уютно.
– Правда? Все дамы делают мне этот комплимент. Вы только посмотрите!
Он поднимается, берёт Минну под руку и с умилением чувствует, какая она тоненькая, сколько тепла исходит от неё…
– Для послушных девочек у меня есть вот эта кукла, привезённая из Батавии: сделайте ей козу!
Он показывает стоящую на маленьком столике статуэтку яванского божества – самого свирепого из всех, что создавало воображение творца марионеток, – одетого в фантастические красные лоскуты, с размалёванным лицом, на котором улыбается узкий накрашенный рот, а удлинённые глаза поражают Минну выражением угрюмого сладострастия…
– Она похожа на одного человека… человека, которого я когда-то знала…
– Какого-нибудь жиголо?
– Нет… Его звали Кудрявый.
– Это один из моих псевдонимов, – заявляет Можи, поглаживая свою розовую лысину.
Минна хохочет, запрокинув голову назад, но вдруг резко замолкает, потому что Можи с жадностью глядит на восхитительную впадинку у основания шеи, открытую поднятым подбородком… Она кокетливо закрывается рукой:
– Смотрите на что-нибудь другое, господин Можи!
– Послушайте, не называйте меня «господин»!
– А как следует говорить?
Толстый романист стыдливо потупляет глаза:
– Меня зовут Анри.
– Верно! Это известно всем, потому что вы подписываетесь Анри Можи! Странно, никогда не подумаешь, что вас можно называть просто Анри без добавления Можи…
– Я уже не так молод, чтобы меня звали по имени… В голосе Можи прозвучала искренняя грусть. В сердце Минны вспыхивает какое-то новое чувство, которому она ещё не нашла названия в своих мыслях и которое называется жалостью… «Бедный, бедный, он никогда не будет больше молодым!..» Она прислоняется к плечу Можи, великодушно ему улыбается, предлагает в дар своё тонкое лицо без единой морщинки, свои чёрные глаза, в которых пляшут жёлтые блики от газовых занавесок, ровную безупречную линию зубов… Это первая бескорыстная милостыня, поданная Минной, – очаровательная милостыня, но принята она лишь наполовину, ибо Можи, этот слишком гордый нищий, целует бархатистую щёку, пушистую ограду опущенных ресниц, однако не впивается губами в маленький покорный рот…
Минна начинает чувствовать себя неловко. Это любовное приключение ставит её в тупик, невзирая на приобретённый уже опыт, ибо не было случая, чтобы Минна, переступив порог холостяцкой квартирки, не услышала бы сначала благодарный крик: «Наконец-то вы пришли!», а затем не ощутила бы, как её обнимают, целуют, раздевают, любят и разочаровывают – и всё это прежде, чем пробьёт полпятого. Сдержанность этого сорокалетнего мужчины могла бы показаться ей оскорбительной, если бы он не обезоружил её нежным восхищением, которое угадывается в трепетных жестах, в быстро мутнеющем взоре…
Кроме того, Минна никак не может решить, как ей держать себя. Со всеми мужчинами, которые увлекали её на ложе изнеможения (и Антуан не был здесь исключением), она могла обращаться как с послушными кузенами, как с собратьями по пороку, властно приказывая им, даже не приведя себя в порядок: «Если ты не застегнёшь мне ботинки, я больше не приду!» или «Мне плевать на дождь, беги за фиакром!». С Можи она так вести себя не смеет… разница в возрасте принижает её, одновременно внушая успокоение. Вести беседу с мужчиной в его квартире – сидя, одетой! И не раскинуть перед ним сразу же гладкую серебристую волну волос, распустив чёрную бархатную ленту, скрепляющую их!
А Можи говорит, показывает старинные переплёты, гравюры, статуэтку Богоматери из слоновой кости – «Германия, пятнадцатый век, дитя моё», – что стоит рядышком с похотливым фавном, позеленевшим, проржавевшим в земле, где спал тысячу лет… Она смеётся, заслоняя ладонью, будто веером, глаза…
– Каково? Тысяча лет! Вот уже тысячу лет сей крохотный козлоногий господин неотступно думает только об одном! В наше время этого уже нет…
– Слава Богу! – вздыхает Минна с такой искренней убеждённостью, что Можи искоса подозрительно взглядывает на неё: «Неужели эта язва Ирен Шолье сказала правду? Неужели мужчины не интересуют Минну?»
Он ставит фавна на место, возле Богоматери, оправляет жилет, который морщит на животе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46