тогда он точно так же дрожал, у него точно так же горели уши, а руки стали ледяными. При этом воспоминании он вспыхивает, а Минна неожиданно решается:
– Ну ладно, поцелуй меня. Только мне придётся закрыть глаза.
– Ты считаешь меня таким уродливым? Нисколько не тронутая жалким откровенным вопросом, она качает головой, тряхнув блестящими кудрями:
– Не считаю. Но таковы мои условия.
Она закрывает глаза, выпрямившись в ожидании. Чёрные озёра исчезли, и внезапно она кажется ещё более светленькой, ещё более юной: спящая девочка… Неловко подавшись вперёд, Антуан утыкается в щёку жадными губами, хочет сделать ещё одну попытку… Но две маленькие ручки с острыми ногтями отпихивают его, а мгновенно раскрывшиеся сумрачные глаза безмолвно кричат ему:
«Убирайся! Тебе не удалось обмануть меня! Ты – не он!»
Минна плохо спит в эту ночь, забывшись в беспокойной полудрёме, словно птичка. Когда она ложилась, низкое небо надвигалось на запад, будто чёрная стена, сухой колючий воздух обжигал ноздри… Дядя Поль, чувствуя себя крайне плохо, тщетно пытался найти облегчение от болей в печени на террасе, а затем очень рано поднялся наверх, предоставив Маме обязанность закрыть все окна и двери, ворчливо погоняя Селени: «Калитка? – Да забрала уже! – Слуховое окно на чердаке? – Да кто ж его когда открывает? – Мало ли что… Сейчас сама туда схожу…»
Тем не менее Минна заснула, убаюканная мягким глухим рокотом… Её разбудила короткая вспышка, за которой последовал совершенно особый порыв ветра: начавшись шепчущим дуновением, он вдруг в одно мгновение набрал силу и обрушился на дом, затрещавший до основания… Затем наступила мёртвая тишина. Но Минна знает, что это ещё не конец: она ждёт, ослеплённая синими всполохами, бьющими в ставни…
Страха она не испытывает, но её изнуряет это ожидание, раздражающее тело и душу. В руках и ногах у неё тревожно покалывает, а тоненький носик трепещет, предчувствуя нечто ужасное, ведомое лишь ему одному. Минна сбрасывает с себя простыню, откидывает волосы со лба, ибо их лёгкое паутиночье прикосновение нервирует её так, что она с трудом сдерживает крик.
Ещё один порыв ветра! Он налетает как бешеный, кружит вокруг дома, рвётся вовнутрь, немилосердно сотрясая ставни. Минна слышит, как стонут деревья… Чудовищный грохот накрывает луг; гром ударяет в холмы, рассыпаясь на мелкие осколки… «В Париже гроза совсем не такая, – думает Минна, свернувшись в клубочек на разобранной кровати… – В спальне у Мамы хлопнула дверь… Хотела бы я посмотреть на Антуана! Он храбрится на людях, а на самом деле ему страшно… И ещё хочу увидеть, как сгибаются деревья…»
Она бежит к окну, угадывая его по всполохам. В тот момент, когда распахиваются ставни, ослепительный свет врывается в спальню, и Минне кажется, что она умирает…
Вместе с темнотой к ней возвращается ощущение жизни. Неудержимый ветер вздымает ей волосы, надувает занавески, поднимая их до потолка. Возрождённая Минна видит в фантастическом свете, вспыхивающем через каждую секунду, измученный сад, розы, прибитые к земле сиреневой молнией, умоляюще воздетые к небесам руки платанов с испуганными трепещущими листьями, не знающими, как укрыться от невидимого безжалостного врага…
«Всё изменилось!» – думает Минна: она не узнаёт свой мирный холмистый горизонт в этом нагромождении японских гор, то зеленоватых, то розовых, которые вдруг высвечиваются искристо-красным всполохом на трагическом небе.
Минна, словно одержимая, устремляется навстречу грозе, навстречу театральной иллюминации, навстречу величественному грохоту – устремляется всеми силами своей души, влюблённой в тайну и мощь. Она без страха схватила бы молнию, несущую смерть, нырнула бы в подбитые огнём облака, если бы была вознаграждена за это оскорбительно-лестным взглядом Кудрявого из-под томно полуприкрытых век. Она смутно ощущает, как радостно погибнуть ради кого-то, перед взором кого-то… и мужество это обрести легко, если на помощь приходит немного гордости или немного любви.
Антуан, уткнувшись лицом в подушку, сжимает челюсти с такой силой, что едва не трескается эмаль зубов. Предчувствие грозы доводит его до безумия. Он совершенно один, а потому может содрогаться, не боясь чужих глаз. Он готов скорее задохнуться в тёплых перьях, нежели поднять голову, чтобы взглянуть на молнию, напряжённо ожидая, будто путешественник, умирающий от жажды, первые капли умиротворяющего ливня…
Он не боится, нет, конечно, не боится. Но это сильнее его… Однако сама необыкновенная свирепость грозы вдруг побеждает эгоистичный ужас. Сев на постели, он прислушивается: «Ударит в виноградник, это точно! Минна! Должно быть, умирает от страха!» Явственно увидев перед собой испуганную бледную Минну в белой ночной рубашке, в золоте и серебре рассыпавшихся волос, Антуан ощущает прилив сил, и в его влюблённую душу вторгается вихрь героических мыслей. Спасти Минну! Бежать к ней, обнять её в ту самую минуту, когда она беззвучно раскрывает рот, не в силах даже позвать на помощь… Лечь рядом с ней, оживить ласками это маленькое холодное тельце, едва-едва обретающее женственные формы… Антуан, спустив ноги с кровати, пригнувшись, чтобы уберечь лицо от хлещущих молний, уже и сам не знает, бежит ли он от грозы или мчится к Минне, – но тут взор его падает на длинные ноги, худые, жилистые, волосатые, как у фавна… И порыв гаснет: трудно представить себе полуголого героя!
Он всё ещё колеблется, то приходя в возбуждение, то замирая от робости, а гроза между тем удаляется, постепенно стихает в отдалённых артиллерийских раскатах… Падают первые капли, подпрыгивают на измученных листьях, как на барабане. Восхитительная апатия овладевает Антуаном, проливая на его напряжённое тело расслабляющий бальзам трусости…
Минна является ему теперь не в облике испуганной жертвы, а в не менее волнующем виде девушки, едва прикрытой ночной одеждой… Продлить чудесным образом её сон, развести в стороны мягкие руки, целовать прозрачные веки, чуть синеющие от укрытых ими чёрных зрачков…
Угнездившись вновь в тёплой ложбине постели, Антуан трепещет от нового возбуждения и засыпает лишь на рассвете, когда занимается серый мирный день. Перед тем как закрыть глаза, он долго владел спящей Минной, самой юной и самой хрупкой гурией из его сераля, где мирно соседствуют Селени, сильная смуглая горничная, Полэр с короткой стрижкой, мадемуазель Мутардо, царица прачек Сент-Амбруаза, и Дидона, бывшая некогда владычицей Карфагена…
Антуан и Минна, одни в гулкой столовой, полдничают, стоя у окна, и меланхолично следят за струйками дождя, чья тонкая густая пелена постепенно сползает к востоку, чуть колыхаясь под порывами ветра, как полы разлетающегося газового платья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Ну ладно, поцелуй меня. Только мне придётся закрыть глаза.
– Ты считаешь меня таким уродливым? Нисколько не тронутая жалким откровенным вопросом, она качает головой, тряхнув блестящими кудрями:
– Не считаю. Но таковы мои условия.
Она закрывает глаза, выпрямившись в ожидании. Чёрные озёра исчезли, и внезапно она кажется ещё более светленькой, ещё более юной: спящая девочка… Неловко подавшись вперёд, Антуан утыкается в щёку жадными губами, хочет сделать ещё одну попытку… Но две маленькие ручки с острыми ногтями отпихивают его, а мгновенно раскрывшиеся сумрачные глаза безмолвно кричат ему:
«Убирайся! Тебе не удалось обмануть меня! Ты – не он!»
Минна плохо спит в эту ночь, забывшись в беспокойной полудрёме, словно птичка. Когда она ложилась, низкое небо надвигалось на запад, будто чёрная стена, сухой колючий воздух обжигал ноздри… Дядя Поль, чувствуя себя крайне плохо, тщетно пытался найти облегчение от болей в печени на террасе, а затем очень рано поднялся наверх, предоставив Маме обязанность закрыть все окна и двери, ворчливо погоняя Селени: «Калитка? – Да забрала уже! – Слуховое окно на чердаке? – Да кто ж его когда открывает? – Мало ли что… Сейчас сама туда схожу…»
Тем не менее Минна заснула, убаюканная мягким глухим рокотом… Её разбудила короткая вспышка, за которой последовал совершенно особый порыв ветра: начавшись шепчущим дуновением, он вдруг в одно мгновение набрал силу и обрушился на дом, затрещавший до основания… Затем наступила мёртвая тишина. Но Минна знает, что это ещё не конец: она ждёт, ослеплённая синими всполохами, бьющими в ставни…
Страха она не испытывает, но её изнуряет это ожидание, раздражающее тело и душу. В руках и ногах у неё тревожно покалывает, а тоненький носик трепещет, предчувствуя нечто ужасное, ведомое лишь ему одному. Минна сбрасывает с себя простыню, откидывает волосы со лба, ибо их лёгкое паутиночье прикосновение нервирует её так, что она с трудом сдерживает крик.
Ещё один порыв ветра! Он налетает как бешеный, кружит вокруг дома, рвётся вовнутрь, немилосердно сотрясая ставни. Минна слышит, как стонут деревья… Чудовищный грохот накрывает луг; гром ударяет в холмы, рассыпаясь на мелкие осколки… «В Париже гроза совсем не такая, – думает Минна, свернувшись в клубочек на разобранной кровати… – В спальне у Мамы хлопнула дверь… Хотела бы я посмотреть на Антуана! Он храбрится на людях, а на самом деле ему страшно… И ещё хочу увидеть, как сгибаются деревья…»
Она бежит к окну, угадывая его по всполохам. В тот момент, когда распахиваются ставни, ослепительный свет врывается в спальню, и Минне кажется, что она умирает…
Вместе с темнотой к ней возвращается ощущение жизни. Неудержимый ветер вздымает ей волосы, надувает занавески, поднимая их до потолка. Возрождённая Минна видит в фантастическом свете, вспыхивающем через каждую секунду, измученный сад, розы, прибитые к земле сиреневой молнией, умоляюще воздетые к небесам руки платанов с испуганными трепещущими листьями, не знающими, как укрыться от невидимого безжалостного врага…
«Всё изменилось!» – думает Минна: она не узнаёт свой мирный холмистый горизонт в этом нагромождении японских гор, то зеленоватых, то розовых, которые вдруг высвечиваются искристо-красным всполохом на трагическом небе.
Минна, словно одержимая, устремляется навстречу грозе, навстречу театральной иллюминации, навстречу величественному грохоту – устремляется всеми силами своей души, влюблённой в тайну и мощь. Она без страха схватила бы молнию, несущую смерть, нырнула бы в подбитые огнём облака, если бы была вознаграждена за это оскорбительно-лестным взглядом Кудрявого из-под томно полуприкрытых век. Она смутно ощущает, как радостно погибнуть ради кого-то, перед взором кого-то… и мужество это обрести легко, если на помощь приходит немного гордости или немного любви.
Антуан, уткнувшись лицом в подушку, сжимает челюсти с такой силой, что едва не трескается эмаль зубов. Предчувствие грозы доводит его до безумия. Он совершенно один, а потому может содрогаться, не боясь чужих глаз. Он готов скорее задохнуться в тёплых перьях, нежели поднять голову, чтобы взглянуть на молнию, напряжённо ожидая, будто путешественник, умирающий от жажды, первые капли умиротворяющего ливня…
Он не боится, нет, конечно, не боится. Но это сильнее его… Однако сама необыкновенная свирепость грозы вдруг побеждает эгоистичный ужас. Сев на постели, он прислушивается: «Ударит в виноградник, это точно! Минна! Должно быть, умирает от страха!» Явственно увидев перед собой испуганную бледную Минну в белой ночной рубашке, в золоте и серебре рассыпавшихся волос, Антуан ощущает прилив сил, и в его влюблённую душу вторгается вихрь героических мыслей. Спасти Минну! Бежать к ней, обнять её в ту самую минуту, когда она беззвучно раскрывает рот, не в силах даже позвать на помощь… Лечь рядом с ней, оживить ласками это маленькое холодное тельце, едва-едва обретающее женственные формы… Антуан, спустив ноги с кровати, пригнувшись, чтобы уберечь лицо от хлещущих молний, уже и сам не знает, бежит ли он от грозы или мчится к Минне, – но тут взор его падает на длинные ноги, худые, жилистые, волосатые, как у фавна… И порыв гаснет: трудно представить себе полуголого героя!
Он всё ещё колеблется, то приходя в возбуждение, то замирая от робости, а гроза между тем удаляется, постепенно стихает в отдалённых артиллерийских раскатах… Падают первые капли, подпрыгивают на измученных листьях, как на барабане. Восхитительная апатия овладевает Антуаном, проливая на его напряжённое тело расслабляющий бальзам трусости…
Минна является ему теперь не в облике испуганной жертвы, а в не менее волнующем виде девушки, едва прикрытой ночной одеждой… Продлить чудесным образом её сон, развести в стороны мягкие руки, целовать прозрачные веки, чуть синеющие от укрытых ими чёрных зрачков…
Угнездившись вновь в тёплой ложбине постели, Антуан трепещет от нового возбуждения и засыпает лишь на рассвете, когда занимается серый мирный день. Перед тем как закрыть глаза, он долго владел спящей Минной, самой юной и самой хрупкой гурией из его сераля, где мирно соседствуют Селени, сильная смуглая горничная, Полэр с короткой стрижкой, мадемуазель Мутардо, царица прачек Сент-Амбруаза, и Дидона, бывшая некогда владычицей Карфагена…
Антуан и Минна, одни в гулкой столовой, полдничают, стоя у окна, и меланхолично следят за струйками дождя, чья тонкая густая пелена постепенно сползает к востоку, чуть колыхаясь под порывами ветра, как полы разлетающегося газового платья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46