– Почему во множественном числе?
– Эхе-хе! Сейчас в фаворе Рези, а ведь когда-то и я был вам небезразличен!
Какая наглость! Его подводит собственное извращённое кокетство. Совсем недавно я бы влепила ему пощёчину, а теперь не знаю, чем я лучше его. Всё равно! Я смотрю на него в упор, с пристрастием разглядывая его хрупкие виски, кожа на которых до времени увяла, и раннюю морщину на нижнем веке; разобрав его внешность по косточкам, я злобно изрекаю:
– В тридцать лет. Марсель, вы будете похожи на старушку.
Так он заметил! Стало быть, это бросается в глаза? Я не смею успокаивать себя тем, что у Марселя особый нюх. В порыве обречённости, а также от лени я себе говорю: «Раз все так думают, пусть так и будет!»
Легко сказать! Если Рези по-прежнему молча меня обхаживает, изводя своим присутствием и неотступными взглядами, похоже, она отказалась от решительного наступления. В моём присутствии она одевается с таким видом, словно готовит оружие к бою; она кадит своими духами и словно в насмешку выставляет передо мной свои прелести. Проделывает свой фокус с мальчишеской ловкостью, и вместе с тем движения её безупречно-уверенны: мне не на что пожаловаться.
– Взгляните, Клодина, на мои коготки! У меня новый лак – чудо как хорош! Каждый ноготь – как выпуклое зеркальце…
Изящная вызывающе-обнажённая ножка поднимается, словно невзначай обронив туфлю без задника, и бледные пальчики поблёскивают нежно – розовым искусственным блеском… и вдруг нога исчезает как раз в то мгновение, когда я, может быть, готова была вот-вот схватить её и прижаться к ней губами…
Другое искушение – её волосы: Рези лень причёсываться самой, и она поручает причёску моим заботам. Берусь я за дело с воодушевлением. Однако от продолжительного соприкосновения с моими руками эта золотая ткань, каждую нить которой я перебираю с величайшей осторожностью, электризуется, липнет к моему платью, потрескивает под черепаховым гребнем, будто занявшийся пламенем папоротник; меня чаруют, пьянят эти волосы, и я впадаю в оцепенение… Я трусливо бросаю этот сноп волос, а Рези теряет терпение или делает вид, что сердится…
Вчера вечером за столом – во время ужина на пятнадцать персон у Ламбруков – она осмелела и, пока все были заняты толстокожими омарами по-американски, послала мне воздушный поцелуй… поцелуй беззвучный и полный: губы плотно сжимаются, потом приоткрываются, серые глаза широко распахнуты и смотрят властно, потом взгляд затуманивается…
Я задрожала при мысли, что её выходка будет замечена, но ещё больше – от увиденного. Когда она ведёт эту изматывающую игру, случается и ей самой смущаться, как, например, нынче утром у неё дома…
В нижней юбке и корсете соломенного цвета она вертелась перед зеркалом, откидываясь назад всем корпусом под стать испано-монмартрской танцовщице и доставая затылком до поясницы.
– Клодина, вы так умеете?
– Умею, и получше вашего.
– Не сомневаюсь, дорогая. Вы – словно рапира твёрдого закала: упруги и гибки… Ах!
– Что с вами?
– Неужели так рано появились комары? Скорей, скорей взгляните, что там у меня на драгоценной коже, которую я так люблю… а я ещё собиралась сегодня вечером выйти в декольте!..
Она поворачивает голову и пытается разглядеть на оголённом плече укус (воображаемый?). Я наклоняюсь над ней.
– Да, да, повыше лопатки, ещё выше, вот здесь… кто-то меня укусил… Что вы там видите?
Я вижу совсем близко, почти касаясь, безупречную линию плеча, профиль озабоченной Рези, ниже – открытую девичью грудь, расходящиеся и округлые грудки, как те, что изображают на фривольных гравюрах прошлого века… Я вижу всё это, теряюсь, не произношу ни слова и не сразу ловлю на себе пристальный, призывный взгляд своей подруги. Однако продолжаю любоваться её белоснежной кожей без оттенков и теней; бросаются в глаза лишь розовые соски того же цвета, что и лак на её ногтях…
Рези с торжествующим видом следит за моим бегающим взглядом. Наконец я справляюсь с волнением и твёрдо смотрю ей прямо в лицо; теперь смущается она, её ресницы трепещут, словно осиные крылышки… Её внезапно поголубевшие глаза начинают бешено вращаться, она сама просит: «Довольно… спасибо…» – и смущается не меньше моего.
«Спасибо…» Стоило Рези выдохнуть это слово, вобравшее в себя и сладострастие, и ребячество, и я сдаюсь скорее, чем после самой смелой ласки.
– Девочка моя, почему так поздно? И в такой вечер, когда мы можем наконец поужинать вдвоём!.. Иди скорее, ты и так хороша, не уходи к себе под тем предлогом, что хочешь причесаться… Мы вместе отправимся туда попозже. Ну, иди же сюда, садись, прелесть моя. Я заказал нынче к ужину гадкие баклажаны с пармезаном, которые ты так любишь.
– Да…
Я слушаю и не понимаю ни слова. Моя шляпа осталась у Рено в руках; я ерошу волосы на своей разгорячённой голове и падаю на кожаный стул против мужа; свет в столовой неяркий, приглушённый.
– Будешь суп? (Я морщу нос.) Придётся тебе меня подождать. Рассказывай, откуда ты, почему похожа на лунатика, а на лице одни глаза? Ты, верно, только что от Рези, а?
– Да…
– Согласись, Клодина, что я не самый ревнивый муж.
Увы, недостаточно ревнивый! Так следовало бы мне ответить, я же возражаю только в мыслях. Он придвигает ко мне загорелое лицо, будто перечёркнутое светлыми усами; его женственная улыбка проникнута отеческой влюблённостью, и я не смею…
Желая занять чем-нибудь руки, я крошу золотистый хлеб и подношу ко рту, как вдруг моя рука дрогнула: я вдыхаю стойкий запах, впитавшийся в кожу, и бледнею.
– Ты не заболела, девочка моя? – обеспокоенно спрашивает Рено, откладывая салфетку…
– Нет-нет, просто устала. Очень хочется пить…
Он звонит и просит подать моего любимого шипучего вина, асти-муската: когда я его пью, не могу сдержать улыбку. На сей раз я пьянею раньше, чем выпиваю вина.
Да! Да! Я была у Рези! Я хочу крикнуть, с хрустом потянуться всем телом, откинувшись назад.
Я пошла к ней, как обычно, в пять. Она никогда не назначает мне встречи, но непременно ждёт к этому часу, и я ничего не обещаю, но обязательно прихожу в это время.
Я иду к ней быстрым шагом. Отмечаю про себя, что дни становятся всё длиннее, весенние дожди поливают тротуары, а нарциссы из Ниццы, наваленные на тележки, наполняют сырой воздух волнующе-вызывающим весенним ароматом. Во время этого недолгого пути я теперь слежу за сменой времени года, как когда-то ревниво поджидала появление первого клейкого листочка в лесу, первого дикого анемона – тёплого бутона с сиреневыми разводами, ивовых почек– пушистых хвостиков с медовым ароматом. Вольная птаха! Теперь тебя держат в клетке, да и сама ты держишься за неё. Сегодня, как и всегда. Рези ждёт меня в своей бело-зелёной спальне с матово-белой кроватью и большими креслами в стиле Людовика XV позднего периода, обитыми орехового цвета шёлком с бантиками и большими белыми букетами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42