Ког-да-то жил в Нор-ман-ди-и…
Поначалу меня смущает что у кого-то такое же, как у меня, чувство ритма. Однако мало-помалу я привыкаю. Теперь мне это не мешает… скорее наоборот
Ког-да-то жил в Нор-ман…
Если бы кто-нибудь мне раньше сказал, что один такт из «Робера-Дьявола» произведёт на меня такое впечатление, что у меня перехватит от волнения горло… Впрочем, для этого необходимо особое стечение обстоятельств.
Около шести часов, когда умиротворённая Рези засыпает, обвив мою шею руками, у входа раздаётся требовательный звон колокольчика; мы так и подскакиваем. Обезумев, Рези с трудом сдерживает крик и вонзает коготки мне в затылок. Я приподнимаюсь на локте и прислушиваюсь.
– Дорогая! Успокойся, не бойся ничего, кто-то ошибся дверью… или это какой-нибудь приятель Марселя: не мог же он их всех предупредить, что его не будет дома…
Она приходит в себя, отнимает руки от побелевшего лица, озирается; в комнате царит беспорядок в стиле восемнадцатого века, самый большой беспорядок, какой только можно себе представить… и вдруг – снова: тр-р-р…
Она вскакивает и начинает одеваться, причём, несмотря на то, что она в панике, её ловкие пальчики знают своё дело. Звон не умолкает, он гремит неспроста: за верёвку дёргает чья-то умная рука, она дразнит, выводит какую-то мелодию… От нервного напряжения я сжимаю челюсти.
Моя бедная подруга, бледная, готовая упорхнуть, зажимает уши. Всякий раз как снова раздаётся звонок, уголки её губ вздрагивают. Мне её жалко.
– Рези! Это, очевидно, приятель Марселя…
– Приятель Марселя! Вы разве не слышите, с какой злобой, с каким смыслом названивает этот невыносимый человек!… Нет, этот «кто-то» знает, что мы здесь. Если мой муж…
– Какая же вы трусиха!
– Благодарю! Легко быть храброй с таким мужем, как у вас!
Умолкаю. К чему препираться? Застёгиваю корсет. Одевшись, я неслышно подхожу к двери и прислушиваюсь. Ничего не разобрать из-за этого звона!
Вот, наконец, последняя долгая трель, после которой звучит нечто вроде восклицательного знака, – и я слышу легкие удаляющиеся шаги.
– Рези! Он ушёл.
– Наконец-то! Подождём немного: возможно, нас выслеживают… Чтобы я ещё когда-нибудь сюда пришла!..
Какой печальный финал для свидания без будущего! Моя трусливая подруга так торопится со мной расстаться, подальше уйти от этого дома, из этого квартала, что я не смею предложить ей возвращаться вместе… Она выходит первой, пока я гашу опрокинутый цветок и собираю разбросанные подушки. Марсель смотрит на меня с портрета, высокомерно задрав подбородок и поджав накрашенные губы…
Сегодня передо мной сидит в чёрном коротком пиджаке оригинал компрометирующей византийской пастели. Он искрится от любопытства, как в те времена, когда его занимала история с Люс.
– Как прошёл вчерашний день?
– Спасибо. У вас там настоящий храм, достойный вас.
Он кивает.
– И вас – тоже.
– Нет, пожалуй, слишком изысканно. В особенности ваш портрет меня… заинтересовал. Мне было приятно узнать, что вам близка эпоха византийского императора Константина.
– Это скорее веление сегодняшнего дня… Так вы, стало быть, обе не лакомки: мой Шато-Икем, подарок бабушки, не соблазнил вас?
– Нет. Любопытство затмило все другие инстинкты.
– О, любопытство, – улыбается он той же улыбкой, что на портрете. – Какие вы хорошие хозяйки: когда я вернулся, всё было в идеальном порядке! Надеюсь, вас никто не побеспокоил?
Улыбка вспыхивает и мгновенно гаснет на его лице, он быстро взглядывает на меня и сейчас же опускает глаза… Ах ты, негодник! Так вот кто трезвонил в дверь или же нанял кого-нибудь с этой целью! Как же я сразу не догадалась?! Ну, ты меня не поймаешь, гадкий мальчишка!
– Отнюдь нет. Как и полагается в приличном доме. Кажется, один раз кто-то позвонил… впрочем, не могу утверждать. Я в это время целиком была поглощена… вашей богиней-гермафродитом со скрещёнными руками…
Это послужит ему уроком! Поскольку мы с ним оба отличные актёры, он напускает на себя довольный вид гостеприимного хозяина.
Письмо из Монтиньи я вынуждена прочесть вслух, чтобы понять, о чём говорится: сплошные каракули!
Что же ты к нам не едешь, девочка? Большой куст «каретных» роз вот-вот распустится. А молодой «ясень-капальщик» окреп. Наш господин всё такой же.
Что господин всё такой же – в этом я ничуть не сомневаюсь. И что ясень-плакальщик окреп – тоже хорошо. Большой куст инкарнатных роз скоро распустится… До чего же он хорош: разросся во всю стену… Зацветает он рано, пышно цветёт всё лето, то и дело выбрасывает благоухающие бутоны и увядает только к осени; деревце это умрёт, так и не исполнив своего предназначения… Куст инкарнатных роз вот-вот распустится. Эта мысль заставила меня вновь почувствовать, как крепко я связана с Монтиньи. Он вот-вот распустится!.. Я испытываю почти материнскую гордость, словно мне сказали: «Ваш сын завоюет все призы!»
Ко мне взывает вся дружная семья растений. Мой прадедушка, старый орешник, состарился в ожидании моего приезда. Под ломоносом скоро пойдёт звёздный дождь…
Нет, не могу я, не могу! Что станется без меня с Рези? Я не хочу оставлять на неё Рено; мой несчастный папуля такой любвеобильный, а она такая… любезная!
Увезти с собой Рено? Оставить Рези совсем одну в знойном Париже, это с её-то фантазией и страстью к интриге!.. Она мне изменит.
Боже мой! Неужели вот так час за часом, от поцелуя к ссоре, прошло уже четыре месяца? За это время я не сделала ничего, я провела четыре месяца в ожидании. Прощаясь с ней, жду новой встречи; встречаясь, жду, что удовольствие, растянутое или краткое, сделает её ещё красивее и хоть немного искреннее. Когда Рено с нами, жду его ухода; жду ухода Рези, чтобы поговорить спокойно, без горечи и ревности, со своим Рено; со времени нашей связи с Рези он, как мне кажется, стал любить меня ещё больше.
Всё к этому шло! Я заболела, и вот уже три недели выброшены коту под хвост. Инфлюэнца, переохлаждение, переутомление – пусть мой лечащий врач называет это как хочет: у меня был сильный жар и очень болела голова. Но я же крепкая!
Дорогой папочка Рено, до чего вы были со мной ласковы! Никогда ещё я не была вам так признательна за то, как предупредительно вы со мной говорили, тщательно подбирая выражения и обходя острые углы…
Рези тоже за мной ухаживала, несмотря на моё опасение показаться ей некрасивой: Я закрывала руками пылающее лицо. Несколько раз меня шокировали и её манера взглядывать на Рено, садиться «для него» на край моей постели, приподняв одно колено, и сама эта грациозная амазонка в соломенной шляпе, в платье, отделанном английской вышивкой, с бархатным поясом, и все её уловки, слишком кокетливые при посещении больной. Прикрываясь тем, что у меня жар, я как-то ей крикнула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42