Тогда дом был в ужасном состояний, но Эштон сразу оценила потенциал поместья с пятью спальнями и шестью ваннами в доме, с коттеджем для гостей и еще одним – для прислуги. В каждой спальне был камин. Жилые комнаты, обеденный зал и библиотека выходили в просторный холл с каменным полом и обшитыми деревянными панелями стенами. Эштон вставила новые итальянские окна и привезла панели из палаццо покойной тети Алессандро.
Она отделала гостиную вощеным мебельным ситцем и позаботилась об установке пары стеклянных канделябров. Мебель в библиотеке была обита кожей, а шкафы, сработанные еще в восемнадцатом веке, были заставлены книгами в тисненых переплетах. Эштон подозревала, что книги эти никем и никогда не читались. Обеденный зал вмещал тридцать человек. Куда ни бросишь взгляд, везде можно было увидеть антикварные произведения искусства из палаццо семейства Монтеверди во Флоренции, а цветущие орхидеи придавали ему особый южный колорит.
Было тяжело вспоминать, сколько надежд она связывала с этим домом, сколько любви вложила в собирание и размещение сокровищ, и осознавать, какой пустотой все обернулось.
Эштон плеснула в бокал еще вина и попыталась сосредоточиться на том, что сказал ей в то утро доктор. Однако ей вспомнился другой день и другой доктор. Это случилось четыре года назад, в промозглый зимний день во Флоренции. От воспоминания озноб еще больше усилился. Эштон до сих пор ощущала холод в приемной того доктора, видела капли дождя, оставляющие разводы на окне. Она хорошо помнила гриву седых волос доктора, его продолговатое, угрюмое лицо и его взгляд в тот момент, когда он задавал вопросы и ожидал ответов на них, – холодный и неодобрительный. Он сделался еще более неприветливым, когда спросил о ее предыдущих беременностях и предпринятых ею мерах. Эштон лгала ему, зная, что он все расскажет Алессандро. Она не могла позволить, чтобы у Алессандро появился козырь, с помощью которого он сможет давить на нее. Доктор ей не поверил. Он знал, что она лжет, к тому же знал и еще кое-что. Он знал, что она сама виновата в том, что не может иметь детей. После осмотра он настоятельно порекомендовал ей по приезде в Соединенные Штаты посетить ее лечащего врача. С того времени Эштон посетила с полдюжины докторов, и никто не обнаружил у нее никаких отклонений, однако она не могла забыть того, что сказал ей самый первый доктор во Флоренции. Она постоянно вспоминала, как он хмуро смотрел на нее, словно пророк из Ветхого Завета, и не могла отделаться от мысли, что ее неспособность зачать была Божьей карой за прежние грехи.
Глава 5
Спенсер ненавидел заседания совета директоров, Особенно если они проходили по утрам после таких ночей, как эта. От героина его носоглотка горела, словно по ней прошлись наждачной бумагой, желудок сводили спазмы от выпитой в избыточном количестве водки. К тому же, проснувшись сегодня утром, он увидел в своей постели на одну девушку больше, чем было вечером, о чем он еще помнил. А уж если он был не в состоянии сосчитать количество голов, то наверняка не пользовался презервативом. Ирония судьбы! Он только что выписал чек на семьдесят пять тысяч долларов в поддержку кампании против СПИДа и в то же время не в состоянии сам принять элементарные меры предосторожности. Даже Эштон говорила ему, что он ведет себя как последний идиот, а ведь она отнюдь не снискала лавров на ниве воздержания.
– Мне наплевать на то, что ты делаешь и с кем, – сказала она ему несколько недель назад, – но я беспокоюсь о тебе, дурачок. Я хочу сказать, что ты единственный из Кенделлов, кто мне нравится. Поэтому ради меня будь благоразумен.
На следующий день она прислала ему ящик «Шато-Марго», баллон веселящего газа и несколько упаковок презервативов. «Я не призываю тебя быть хорошим. Просто будь осторожным. С любовью, твоя Эштон», – было написано в приложенной записке.
Спенсер положил одну из упаковок рядом с кроватью, хотя пользы от этого не было никакой. При воспоминании об этом Спенсер снова почувствовал спазм в желудке и ему вдруг стало страшно.
Господи Боже, куда все подевались? Эштон звонила ему вчера и – это он еще помнил – сказала, что он должен быть на совете.
– Ради меня, – тихонько добавила Эштон, и это прозвучало так, словно она доверяет ему какую-то тайну, а он прекрасно понимает, что она имеет в виду. Эштон использовала этот метод общения, потому что знала, что со Спенсером незачем прибегать к уловкам. Еще с того времени, когда оба были детьми, и до того, как сюда приехал жить Меррит, ей достаточно было лишь попросить его, и он делал все, что нужно. Спенсер снова почувствовал острый приступ голов ной боли. Кроме одной вещи, о которой она просила. Тут он ничего не мог поделать.
Спенсер потер виски. Он страшно хотел, чтобы это прошло. Нужна какая-то встряска, чтобы его тело снова вернулось в свою оболочку. Каждый нерв в нем бился и болел. «О, Эштон, – подумал он, – я должен сделать это для тебя».
Дверь в конференц-зал распахнулась, и вошла незнакомая женщина. Мозг Спенсера едва функционировал, но он отметил ее автоматически. Он всегда оценивал женщину, начиная снизу. У этой были длинные ноги, и хотя трудно было сказать наверняка, поскольку женщина была в брюках, у него возникло ощущение, что они весьма красивы. Ноги такой длины должны быть красивыми. Еще у нее была великолепная круглая попка. Груди маленькие, однако и тут все в порядке. Он не был любителем больших грудей. Длинная лебединая шея и сногсшибательной красоты лицо. Полные чувственные губы, которые сулили массу удовольствий, высокие скулы, не нуждающиеся в косметике (да ее и не было видно), и широко расставленные фиалковые глаза, открыто и оценивающе смотревшие на него. Точно так же как и он на нее. Черные волосы коротко подстрижены, костюм строг и элегантен. Движения ее были легкими и уверенными и в то же время женственными. И вообще она была дьявольски женственной. Во всяком случае, воспринималась таковой. Вот только что она здесь делает? Она явно не была женой какого-нибудь знаменитого спортсмена, который сумел пробиться в правление директоров Фонда Кенделлов. Она не принадлежала к этому миру. Спенсер знал об этом, потому что никогда раньше ее здесь не видел. Он запомнил бы ее, если бы хоть раз увидел. Затем Спенсера осенило: Меррит наконец отделался от старой ведьмы, которая вела дела фонда, и нанял эту женщину, потому что она была похожа на немецкую няню, когда он и Эштон были детьми.
Спенсер сидел за длинным массивным столом, разглядывая незнакомку. Нужно будет сказать об этом Святому Мерриту – именно так они с Эштон называли Меррита с того времени, когда вместе росли в разбросанных на большой площади и в то же время вызывающих клаустрофобию домах в Палм-Бич, Ньюпорте и Нью-Йорке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Она отделала гостиную вощеным мебельным ситцем и позаботилась об установке пары стеклянных канделябров. Мебель в библиотеке была обита кожей, а шкафы, сработанные еще в восемнадцатом веке, были заставлены книгами в тисненых переплетах. Эштон подозревала, что книги эти никем и никогда не читались. Обеденный зал вмещал тридцать человек. Куда ни бросишь взгляд, везде можно было увидеть антикварные произведения искусства из палаццо семейства Монтеверди во Флоренции, а цветущие орхидеи придавали ему особый южный колорит.
Было тяжело вспоминать, сколько надежд она связывала с этим домом, сколько любви вложила в собирание и размещение сокровищ, и осознавать, какой пустотой все обернулось.
Эштон плеснула в бокал еще вина и попыталась сосредоточиться на том, что сказал ей в то утро доктор. Однако ей вспомнился другой день и другой доктор. Это случилось четыре года назад, в промозглый зимний день во Флоренции. От воспоминания озноб еще больше усилился. Эштон до сих пор ощущала холод в приемной того доктора, видела капли дождя, оставляющие разводы на окне. Она хорошо помнила гриву седых волос доктора, его продолговатое, угрюмое лицо и его взгляд в тот момент, когда он задавал вопросы и ожидал ответов на них, – холодный и неодобрительный. Он сделался еще более неприветливым, когда спросил о ее предыдущих беременностях и предпринятых ею мерах. Эштон лгала ему, зная, что он все расскажет Алессандро. Она не могла позволить, чтобы у Алессандро появился козырь, с помощью которого он сможет давить на нее. Доктор ей не поверил. Он знал, что она лжет, к тому же знал и еще кое-что. Он знал, что она сама виновата в том, что не может иметь детей. После осмотра он настоятельно порекомендовал ей по приезде в Соединенные Штаты посетить ее лечащего врача. С того времени Эштон посетила с полдюжины докторов, и никто не обнаружил у нее никаких отклонений, однако она не могла забыть того, что сказал ей самый первый доктор во Флоренции. Она постоянно вспоминала, как он хмуро смотрел на нее, словно пророк из Ветхого Завета, и не могла отделаться от мысли, что ее неспособность зачать была Божьей карой за прежние грехи.
Глава 5
Спенсер ненавидел заседания совета директоров, Особенно если они проходили по утрам после таких ночей, как эта. От героина его носоглотка горела, словно по ней прошлись наждачной бумагой, желудок сводили спазмы от выпитой в избыточном количестве водки. К тому же, проснувшись сегодня утром, он увидел в своей постели на одну девушку больше, чем было вечером, о чем он еще помнил. А уж если он был не в состоянии сосчитать количество голов, то наверняка не пользовался презервативом. Ирония судьбы! Он только что выписал чек на семьдесят пять тысяч долларов в поддержку кампании против СПИДа и в то же время не в состоянии сам принять элементарные меры предосторожности. Даже Эштон говорила ему, что он ведет себя как последний идиот, а ведь она отнюдь не снискала лавров на ниве воздержания.
– Мне наплевать на то, что ты делаешь и с кем, – сказала она ему несколько недель назад, – но я беспокоюсь о тебе, дурачок. Я хочу сказать, что ты единственный из Кенделлов, кто мне нравится. Поэтому ради меня будь благоразумен.
На следующий день она прислала ему ящик «Шато-Марго», баллон веселящего газа и несколько упаковок презервативов. «Я не призываю тебя быть хорошим. Просто будь осторожным. С любовью, твоя Эштон», – было написано в приложенной записке.
Спенсер положил одну из упаковок рядом с кроватью, хотя пользы от этого не было никакой. При воспоминании об этом Спенсер снова почувствовал спазм в желудке и ему вдруг стало страшно.
Господи Боже, куда все подевались? Эштон звонила ему вчера и – это он еще помнил – сказала, что он должен быть на совете.
– Ради меня, – тихонько добавила Эштон, и это прозвучало так, словно она доверяет ему какую-то тайну, а он прекрасно понимает, что она имеет в виду. Эштон использовала этот метод общения, потому что знала, что со Спенсером незачем прибегать к уловкам. Еще с того времени, когда оба были детьми, и до того, как сюда приехал жить Меррит, ей достаточно было лишь попросить его, и он делал все, что нужно. Спенсер снова почувствовал острый приступ голов ной боли. Кроме одной вещи, о которой она просила. Тут он ничего не мог поделать.
Спенсер потер виски. Он страшно хотел, чтобы это прошло. Нужна какая-то встряска, чтобы его тело снова вернулось в свою оболочку. Каждый нерв в нем бился и болел. «О, Эштон, – подумал он, – я должен сделать это для тебя».
Дверь в конференц-зал распахнулась, и вошла незнакомая женщина. Мозг Спенсера едва функционировал, но он отметил ее автоматически. Он всегда оценивал женщину, начиная снизу. У этой были длинные ноги, и хотя трудно было сказать наверняка, поскольку женщина была в брюках, у него возникло ощущение, что они весьма красивы. Ноги такой длины должны быть красивыми. Еще у нее была великолепная круглая попка. Груди маленькие, однако и тут все в порядке. Он не был любителем больших грудей. Длинная лебединая шея и сногсшибательной красоты лицо. Полные чувственные губы, которые сулили массу удовольствий, высокие скулы, не нуждающиеся в косметике (да ее и не было видно), и широко расставленные фиалковые глаза, открыто и оценивающе смотревшие на него. Точно так же как и он на нее. Черные волосы коротко подстрижены, костюм строг и элегантен. Движения ее были легкими и уверенными и в то же время женственными. И вообще она была дьявольски женственной. Во всяком случае, воспринималась таковой. Вот только что она здесь делает? Она явно не была женой какого-нибудь знаменитого спортсмена, который сумел пробиться в правление директоров Фонда Кенделлов. Она не принадлежала к этому миру. Спенсер знал об этом, потому что никогда раньше ее здесь не видел. Он запомнил бы ее, если бы хоть раз увидел. Затем Спенсера осенило: Меррит наконец отделался от старой ведьмы, которая вела дела фонда, и нанял эту женщину, потому что она была похожа на немецкую няню, когда он и Эштон были детьми.
Спенсер сидел за длинным массивным столом, разглядывая незнакомку. Нужно будет сказать об этом Святому Мерриту – именно так они с Эштон называли Меррита с того времени, когда вместе росли в разбросанных на большой площади и в то же время вызывающих клаустрофобию домах в Палм-Бич, Ньюпорте и Нью-Йорке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74