..
Кора изливала на бумаге чувства, и все размашистей становился ее почерк. В самом конце она приписала: «Прости, что я разбила папино сердце. Передай ему, что я его люблю».
Письмо свое Кора помнила всю жизнь, не могла простить себя за него, и всякий раз при воспоминании о нем у нее щемило сердце. Говорят, нет хуже дурака, чем старый дурак; что за ерунда, думала Кора. Нет дурака опасней, чем молодой и твердолобый. Самые большие дураки – молодые.
– И все-таки, – рыдала Кора по ночам, когда воспоминания и боль в душе не давали ей уснуть, – и все-таки что, черт подери, можно ответить, когда твоя собственная мать говорит: «Я ведь женщина»? Как у нее язык повернулся? – И месила кулаками подушку, билась о нее головой, отчаянно пытаясь заснуть.
Через много лет, после очередной бессонной ночи, Кора сидела на кухне с Эллен за вином, сигаретами, сырными чипсами и беседой.
– Мне кажется, – призналась Кора, – что я живу во лжи.
– Ты? Вздор.
– Нет, правда. Моя мама говаривала: «Я-то знаю, я ведь женщина». Понимаешь, о чем я?
Эллен кивнула:
– Да, понимаю. Только сама никогда так не говорю. Ведать не ведаю, что особенного мне полагается знать как женщине.
– На днях я слово в слово именно это и сказала, – вздохнула Кора. – Представляешь, заявила ученикам: «Я ведь женщина как-никак, а потому знаю». С умным видом, даже свысока. Но что должна знать женщина? Как испечь бисквит? Сколько весит моток шерсти? В чем смысл жизни?
Эллен только пожала плечами.
– Не к добру это. Выведут меня на чистую воду. Ничего я не знаю, – продолжала Кора.
– Да ну, брось.
– Ума не приложу, что у женщин за секрет. Хожу по улицам, смотрю на женщин и думаю: а знают ли они то, что им положено? Неужели я одна не знаю, что значит быть женщиной? Я слишком рано ушла из дома. Рано завела детей. Бросалась в омут головой, ничему не научилась. Сейчас у меня работа, двое сыновей, а мне все кажется, будто я ничего не знаю. Мне за многое в жизни стыдно. Неужели это и знают все женщины? Что все мы – позор для наших родителей?
Услышав о ребенке, отец Коры стал каждую неделю присылать деньги. Они приходили по четвергам, в буром конверте, с неизменной запиской: «Все мы тут живы-здоровы и думаем о тебе. Береги себя, Кора, и не волнуйся, мы о тебе не забываем».
Кора так и не выяснила, известно ли было матери об этих деньгах. «Ты разбила отцу сердце». Это, разумеется, неправда. Но дочь понимала, как расстроился бы отец, знай он о том, что она творила. Не отцовское сердце разбила Кора своим беспутством, а свое собственное.
Глава четвертая
Кора и Клод познакомились на вечеринке. Кора подпирала стенку, попивая пиво, дымя косяком и покачивая головой в такт заезженной пластинке. В голове от косяка стоял туман, и все же Кора следила за Клодом, желая познакомиться. И познакомилась. Когда Клод наконец подошел к ней, Кора поняла, до чего одурманена всякой гадостью. Язык ее совсем не слушался. Разговоров почти не было.
– Привет! – сказал Клод.
– Угу, – промычала в ответ Кора.
– Принести еще выпить?
– Угу.
А в голове у Коры вертелось: вот пакость! В самую решительную минуту и мозги, и язык отказываются тебе служить! Но разве выскажешь такую сложную мысль, когда котелок не варит, а язык не слушается? И все же Корины «угу» оказались намного соблазнительней, чем она ожидала. Клод повел ее к себе и научил всему, что знал о сексе (а знал он куда больше, чем она).
Клод обитал в квартире у Сенного рынка, на четвертом этаже. Кора в жизни не видела места грязнее. Там разило затхлым подвалом, а половицы, казалось, вот-вот провалятся. К кровати Кора шла на цыпочках, спьяну решив, что так она меньше весит.
Плита, замызганный коврик, стол, стул, сковородка и крошечная кастрюлька. И кровать, само собой. Неубранная, без простыни, одеяла валялись комом с утра, когда Клод встал. Точнее, со второй половины дня, как позже узнала Кора.
Клод поцеловал ее на выходе из бара, и всю дорогу до его дома они целовались и тискались украдкой. А теперь они наедине и можно целоваться в открытую. И тискаться. Впрочем, Клод ее не тискал. Своими ласками он умел заставить женщину корчиться от наслаждения. В этом ему не было равных. Клод провел руками вдоль ее бедер и снял с нее трусики. А что с ними еще делать? Снимать. Кора застонала: «Еще, еще! Пожалуйста!» Ей было всего восемнадцать. Клод вошел в нее мягко, без толчков и резких движений. Они стояли в прихожей, у самых дверей; Кора прижалась к стене, обвила его ногами. Клод крепче прильнул к ней. От него пахло чесноком.
– Могу хоть всю жизнь так простоять, – похвастал Клод. – До самой смерти.
– А вот и не сможешь, – сказала Кора. Точнее, выдохнула. – Спорим, не сможешь!
– Смогу! – настаивал Клод. Но все же признал: – Пожалуй, нет.
Утром Кора блаженствовала, раскинув руки, с Клодом, пристроившим голову между ее ног. Хорошо-то как! Даже приятней, чем бег! Кора принялась считать молочные бутылки, выстроенные в ряд под окном, возле плиты. Немытые, в пятнах и подтеках, они тускло поблескивали на солнце, от них пахло кислятиной. Тьма-тьмущая бутылок. Целая армия. «Раз, два, три, ох! Четыре, пять, о-ох!» Кора успела досчитать до семи.
Кора переехала к Клоду. Купила простыни и объявила войну бутылкам из-под молока. На лекциях она почти не показывалась. Кора сделала важное открытие, которое изрядно подпортит ей жизнь. Она оказалась большой охотницей до секса.
Уже работая в школе, Кора смотрела на веселые стайки ребятни и думала: «Вот досада, ведь большинство из них подстерегает та же напасть! Проклятые гормоны! Сыграли со мной такую злую шутку, а я даже не представляю, какие они из себя. Господи, до чего же мне хотелось секса! Я думала: зачем учиться или работать, если можно трахаться? Во мне не просто гормоны взыграли, я сама была ходячий гормон».
И хотя Кора не склонна была жалеть о прошлом, она не раз каялась, что слишком рано начала всерьез, по-взрослому, заниматься сексом. Эта мысль не давала ей покоя. Надо было строить карьеру, принимать решения, а она кувыркалась в постели. Должно быть, не она одна попалась в эту ловушку. Недаром люди доживают до сорока и хватаются за голову. А все потому, что пару десятков лет назад занимались не тем, чем надо, и теперь жалеют, что сгоряча наломали дров.
Между тем Кора не просто наломала дров. Что-то с ней случилось. В нее будто вселился бес. Кора сама толком не понимала, что с ней происходило тогда, но при воспоминании о том времени ее трясло. Не от стыда, а от облегчения. Слава тебе господи, что она не загремела за решетку! Мятежный дух пробуждался в ней и сейчас, стоило дать волю своим мыслям. Кора мыла раковину, чистила картошку, пылесосила ковер и думала: какая скука! Тогда-то и вспоминались ей прежние грехи и недолгая совместная жизнь с Клодом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Кора изливала на бумаге чувства, и все размашистей становился ее почерк. В самом конце она приписала: «Прости, что я разбила папино сердце. Передай ему, что я его люблю».
Письмо свое Кора помнила всю жизнь, не могла простить себя за него, и всякий раз при воспоминании о нем у нее щемило сердце. Говорят, нет хуже дурака, чем старый дурак; что за ерунда, думала Кора. Нет дурака опасней, чем молодой и твердолобый. Самые большие дураки – молодые.
– И все-таки, – рыдала Кора по ночам, когда воспоминания и боль в душе не давали ей уснуть, – и все-таки что, черт подери, можно ответить, когда твоя собственная мать говорит: «Я ведь женщина»? Как у нее язык повернулся? – И месила кулаками подушку, билась о нее головой, отчаянно пытаясь заснуть.
Через много лет, после очередной бессонной ночи, Кора сидела на кухне с Эллен за вином, сигаретами, сырными чипсами и беседой.
– Мне кажется, – призналась Кора, – что я живу во лжи.
– Ты? Вздор.
– Нет, правда. Моя мама говаривала: «Я-то знаю, я ведь женщина». Понимаешь, о чем я?
Эллен кивнула:
– Да, понимаю. Только сама никогда так не говорю. Ведать не ведаю, что особенного мне полагается знать как женщине.
– На днях я слово в слово именно это и сказала, – вздохнула Кора. – Представляешь, заявила ученикам: «Я ведь женщина как-никак, а потому знаю». С умным видом, даже свысока. Но что должна знать женщина? Как испечь бисквит? Сколько весит моток шерсти? В чем смысл жизни?
Эллен только пожала плечами.
– Не к добру это. Выведут меня на чистую воду. Ничего я не знаю, – продолжала Кора.
– Да ну, брось.
– Ума не приложу, что у женщин за секрет. Хожу по улицам, смотрю на женщин и думаю: а знают ли они то, что им положено? Неужели я одна не знаю, что значит быть женщиной? Я слишком рано ушла из дома. Рано завела детей. Бросалась в омут головой, ничему не научилась. Сейчас у меня работа, двое сыновей, а мне все кажется, будто я ничего не знаю. Мне за многое в жизни стыдно. Неужели это и знают все женщины? Что все мы – позор для наших родителей?
Услышав о ребенке, отец Коры стал каждую неделю присылать деньги. Они приходили по четвергам, в буром конверте, с неизменной запиской: «Все мы тут живы-здоровы и думаем о тебе. Береги себя, Кора, и не волнуйся, мы о тебе не забываем».
Кора так и не выяснила, известно ли было матери об этих деньгах. «Ты разбила отцу сердце». Это, разумеется, неправда. Но дочь понимала, как расстроился бы отец, знай он о том, что она творила. Не отцовское сердце разбила Кора своим беспутством, а свое собственное.
Глава четвертая
Кора и Клод познакомились на вечеринке. Кора подпирала стенку, попивая пиво, дымя косяком и покачивая головой в такт заезженной пластинке. В голове от косяка стоял туман, и все же Кора следила за Клодом, желая познакомиться. И познакомилась. Когда Клод наконец подошел к ней, Кора поняла, до чего одурманена всякой гадостью. Язык ее совсем не слушался. Разговоров почти не было.
– Привет! – сказал Клод.
– Угу, – промычала в ответ Кора.
– Принести еще выпить?
– Угу.
А в голове у Коры вертелось: вот пакость! В самую решительную минуту и мозги, и язык отказываются тебе служить! Но разве выскажешь такую сложную мысль, когда котелок не варит, а язык не слушается? И все же Корины «угу» оказались намного соблазнительней, чем она ожидала. Клод повел ее к себе и научил всему, что знал о сексе (а знал он куда больше, чем она).
Клод обитал в квартире у Сенного рынка, на четвертом этаже. Кора в жизни не видела места грязнее. Там разило затхлым подвалом, а половицы, казалось, вот-вот провалятся. К кровати Кора шла на цыпочках, спьяну решив, что так она меньше весит.
Плита, замызганный коврик, стол, стул, сковородка и крошечная кастрюлька. И кровать, само собой. Неубранная, без простыни, одеяла валялись комом с утра, когда Клод встал. Точнее, со второй половины дня, как позже узнала Кора.
Клод поцеловал ее на выходе из бара, и всю дорогу до его дома они целовались и тискались украдкой. А теперь они наедине и можно целоваться в открытую. И тискаться. Впрочем, Клод ее не тискал. Своими ласками он умел заставить женщину корчиться от наслаждения. В этом ему не было равных. Клод провел руками вдоль ее бедер и снял с нее трусики. А что с ними еще делать? Снимать. Кора застонала: «Еще, еще! Пожалуйста!» Ей было всего восемнадцать. Клод вошел в нее мягко, без толчков и резких движений. Они стояли в прихожей, у самых дверей; Кора прижалась к стене, обвила его ногами. Клод крепче прильнул к ней. От него пахло чесноком.
– Могу хоть всю жизнь так простоять, – похвастал Клод. – До самой смерти.
– А вот и не сможешь, – сказала Кора. Точнее, выдохнула. – Спорим, не сможешь!
– Смогу! – настаивал Клод. Но все же признал: – Пожалуй, нет.
Утром Кора блаженствовала, раскинув руки, с Клодом, пристроившим голову между ее ног. Хорошо-то как! Даже приятней, чем бег! Кора принялась считать молочные бутылки, выстроенные в ряд под окном, возле плиты. Немытые, в пятнах и подтеках, они тускло поблескивали на солнце, от них пахло кислятиной. Тьма-тьмущая бутылок. Целая армия. «Раз, два, три, ох! Четыре, пять, о-ох!» Кора успела досчитать до семи.
Кора переехала к Клоду. Купила простыни и объявила войну бутылкам из-под молока. На лекциях она почти не показывалась. Кора сделала важное открытие, которое изрядно подпортит ей жизнь. Она оказалась большой охотницей до секса.
Уже работая в школе, Кора смотрела на веселые стайки ребятни и думала: «Вот досада, ведь большинство из них подстерегает та же напасть! Проклятые гормоны! Сыграли со мной такую злую шутку, а я даже не представляю, какие они из себя. Господи, до чего же мне хотелось секса! Я думала: зачем учиться или работать, если можно трахаться? Во мне не просто гормоны взыграли, я сама была ходячий гормон».
И хотя Кора не склонна была жалеть о прошлом, она не раз каялась, что слишком рано начала всерьез, по-взрослому, заниматься сексом. Эта мысль не давала ей покоя. Надо было строить карьеру, принимать решения, а она кувыркалась в постели. Должно быть, не она одна попалась в эту ловушку. Недаром люди доживают до сорока и хватаются за голову. А все потому, что пару десятков лет назад занимались не тем, чем надо, и теперь жалеют, что сгоряча наломали дров.
Между тем Кора не просто наломала дров. Что-то с ней случилось. В нее будто вселился бес. Кора сама толком не понимала, что с ней происходило тогда, но при воспоминании о том времени ее трясло. Не от стыда, а от облегчения. Слава тебе господи, что она не загремела за решетку! Мятежный дух пробуждался в ней и сейчас, стоило дать волю своим мыслям. Кора мыла раковину, чистила картошку, пылесосила ковер и думала: какая скука! Тогда-то и вспоминались ей прежние грехи и недолгая совместная жизнь с Клодом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63