боялся, боялся, как никого из людишек за все эти долгие, долгие годы… Но теперь все: у Змеи нет больше Жала. Ты не опасен больше, Ким, и жить тебе осталось недолго. Или, напротив, долго… это надо обдумать. Я мог бы продлить твою жизнь на столетия, столетия медленных и страшных страданий в самых темных подземельях Нижнего Мира… Что ты скажешь о том, чтобы послужить кладовой яиц для сколопендр? Или о том, чтобы твое сознание поместили в мозг гигантского червя? Впрочем, с тебя, возможно, хватит и столетнего погружения в бездонные топи Амара… и все это время ты будешь знать, что в моих силах уничтожить не только твое тело, но и твою душу… Бессмертную душу, Ким, мой мальчик…
Он поднял голову и выпрямился во весь свой огромный рост. В лице его был темный огонь, и камень светился в кольце Железной Короны, словно третий глаз.
— А перед тем, как я обрушу на тебя свою кару, ты узнаешь, какой смерти заслужила твоя девка.
«Он убил Наташу», — успел подумать я, и это было все, что я успел подумать. В следующее мгновение я прыгнул вперед, словно собираясь преодолеть те десять метров, что нас разделяли. Какую-то секунду Хромец колебался — встретить меня ударом или подобрать прежде Чашу. В конце концов он сделал выбор и быстро, словно огромная змея, устремился к Чаше, но его промедления мне оказалось достаточно. Я упал на колени перед кубом и схватил выроненный рысьеглазым автомат. Мы выпрямились одновременно: я — с автоматом в скованных руках и Хромец с Чашей Грааль. А потом из Чаши ударила вертикально вверх нестерпимо белая молния, глаза Хрустального Черепа, стоявшего на кубе, вспыхнули ослепительными сверкающими точками, и время остановилось…
То есть оно не то чтобы остановилось вовсе, оно как бы раскололось на сотни текущих с разной скоростью времен, и в одном его слое мы с Хромцом стояли друг против друга, парализованные странным напряжением, заставлявшим хрустеть суставы и наливаться кровью глаза, а в другом я медленно летел через зал, видя перед собой на глазах увеличивающееся черное пятно автомата, в третьем падал навзничь рысьеглазый капитан, а Хромец вынимал из его живота окровавленную руку, в четвертом неслась сквозь звездные просторы мертвая, лишенная атмосферы планета, в пятом с быстротою мультфильма возводились сами собой гигантские пирамиды и рушились, рассыпаясь в пыль, циклопические стены крепостей, в шестом был только безбрежный океан под равнодушными серыми небесами, а в седьмом люди в белоснежных тогах недвижно стояли вокруг распростертого на земле бронзовокожего юноши с кинжалом под левой лопаткой… Времена множились и дробились, они падали на меня сверху, как падает снежный сугроб с еловых ветвей на неосторожно тронувшего зимнее дерево путника — мягко и в то же время оглушая. Они проходили сквозь меня: столетия, холодные как лед, и раскаленные, как пыточные щипцы, соленые от морских ветров и пахнущие хвоей, словно прогретые солнцем июльские дни, до отвращения чужие и до боли близкие… Они расходились концентрическими кругами, захватывая странные дальние земли и лежащие за морями острова, и межзвездные просторы, и радужные миры за границей великой пустоты, и крохотные бусинки неродившихся еще солнц, исток света и завесу ночи… А в центре, как в яблочке бесконечной мишени, неизменно был глубокий подземный зал и застывшие в безмолвной схватке фигуры. И я понял, что Триада заработала, и мы с Хромцом оба оказались в поле ее действия, скованные, словно наручниками, нашей всепоглощающей обоюдной ненавистью. А значит то, чего так боялся старик Лопухин, все же произошло.
Я попытался двинуться с места, и у меня это неожиданно получилось, но в то же мгновение я испытал обжигающе-болезненное чувство раздвоения сознания. Полутемный подземный зал стремительно отдалился и потерял четкие очертания — теперь он воспринимался как сон или галлюцинация. Место же, в котором я обрел способность двигаться, было реальным до рези в глазах. Это была огромная сфера, идеально гладкая и безупречно белая, абсолютно самодостаточная и абсолютно замкнутая. Шарик на елке богов. Воздух здесь был холодным и разряженным, как на вершинах высоких гор, и колол легкие тонкими алмазными иглами. Почему-то хотелось плакать.
Я был здесь не один. Шагах в двадцати стоял спиною ко мне высокий худощавый человек в выцветшей гимнастерке, перетянутой широким кожаным ремнем. На ремне висела расстегнутая кобура.
Он обернулся, и я увидел, что это Роман Сергеевич Лопухин — молодой, загорелый, коротко стриженный, сильный и ловкий. Таким он, наверное, был в Туве, во время своего первого столкновения с Хромцом. Я всегда представлял Романа Сергеевича в молодости похожим на ДД, и почему-то не задумывался над тем, как же, собственно, ему удалось тогда одержать пусть временную, но победу над бессмертным убийцей, и вырвать из его рук драгоценный Грааль. Но такому человеку это было по силам. Он улыбнулся и сделал шаг мне навстречу.
(На далекой периферии моего сознания, в призрачной глубине подземного зала, гигантская фигура в золотом тяжелом одеянии медленно, словно преодолевая сопротивление воздуха, воздела к потолку костлявые руки, и на кончиках длинных шевелящихся пальцев зажглись колючие фиолетовые огоньки. Запахло озоном. Аннунаки подняли свои факелы).
— Приветствую тебя, Ким, — сказал Роман Сергеевич Лопухин.
— Вы… не умерли? — спросил я, понимая, что сказал глупость. И он тоже это понял.
— Умер, — ответил он просто. — Но это не имеет значения.
— А Наташа? — спросил я.
Он чуть нахмурился, словно пытаясь вспомнить, о ком идет речь, потом пожал плечами.
— Не знаю.
— Где мы? — спросил я.
— Вне времени, — сказал он.
Я замолчал. Задавать дальнейшие вопросы казалось бессмысленным. Я чувствовал, что теряю драгоценные секунды, что там, в моем далеком сне, происходит что-то намного более важное, а я нахожусь неизвестно где и разговариваю с мертвецом.
— Там ты не можешь сражаться с ним, — сказал Роман Сергеевич Лопухин. — Но ты можешь желать.
(Хромец — если это был он — чертил в воздухе какие-то знаки, и воздух шипел и плавился под его пальцами. Зал за его спиной расплывался, словно мираж, пространство колебалось, раздираемое изнутри непонятной силой, а сияние Чаши Грааль становилось все нестерпимее).
— Раз уж так получилось, ты должен попробовать. Постарайся доказать, что твои желания сильнее. В конце концов, Итеру старались быть свободными от желаний. Может быть, в этом и была их слабость.
— Им все время приходилось бороться с самими собой, — сказал Лопухин. — Знать, что ты можешь положить конец бессмысленной, бесконечной пьесе… пьесе, которую защищаешь не потому, что она тебе нравится, а потому, что тебе поручено ее защищать… это выдержит не всякий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Он поднял голову и выпрямился во весь свой огромный рост. В лице его был темный огонь, и камень светился в кольце Железной Короны, словно третий глаз.
— А перед тем, как я обрушу на тебя свою кару, ты узнаешь, какой смерти заслужила твоя девка.
«Он убил Наташу», — успел подумать я, и это было все, что я успел подумать. В следующее мгновение я прыгнул вперед, словно собираясь преодолеть те десять метров, что нас разделяли. Какую-то секунду Хромец колебался — встретить меня ударом или подобрать прежде Чашу. В конце концов он сделал выбор и быстро, словно огромная змея, устремился к Чаше, но его промедления мне оказалось достаточно. Я упал на колени перед кубом и схватил выроненный рысьеглазым автомат. Мы выпрямились одновременно: я — с автоматом в скованных руках и Хромец с Чашей Грааль. А потом из Чаши ударила вертикально вверх нестерпимо белая молния, глаза Хрустального Черепа, стоявшего на кубе, вспыхнули ослепительными сверкающими точками, и время остановилось…
То есть оно не то чтобы остановилось вовсе, оно как бы раскололось на сотни текущих с разной скоростью времен, и в одном его слое мы с Хромцом стояли друг против друга, парализованные странным напряжением, заставлявшим хрустеть суставы и наливаться кровью глаза, а в другом я медленно летел через зал, видя перед собой на глазах увеличивающееся черное пятно автомата, в третьем падал навзничь рысьеглазый капитан, а Хромец вынимал из его живота окровавленную руку, в четвертом неслась сквозь звездные просторы мертвая, лишенная атмосферы планета, в пятом с быстротою мультфильма возводились сами собой гигантские пирамиды и рушились, рассыпаясь в пыль, циклопические стены крепостей, в шестом был только безбрежный океан под равнодушными серыми небесами, а в седьмом люди в белоснежных тогах недвижно стояли вокруг распростертого на земле бронзовокожего юноши с кинжалом под левой лопаткой… Времена множились и дробились, они падали на меня сверху, как падает снежный сугроб с еловых ветвей на неосторожно тронувшего зимнее дерево путника — мягко и в то же время оглушая. Они проходили сквозь меня: столетия, холодные как лед, и раскаленные, как пыточные щипцы, соленые от морских ветров и пахнущие хвоей, словно прогретые солнцем июльские дни, до отвращения чужие и до боли близкие… Они расходились концентрическими кругами, захватывая странные дальние земли и лежащие за морями острова, и межзвездные просторы, и радужные миры за границей великой пустоты, и крохотные бусинки неродившихся еще солнц, исток света и завесу ночи… А в центре, как в яблочке бесконечной мишени, неизменно был глубокий подземный зал и застывшие в безмолвной схватке фигуры. И я понял, что Триада заработала, и мы с Хромцом оба оказались в поле ее действия, скованные, словно наручниками, нашей всепоглощающей обоюдной ненавистью. А значит то, чего так боялся старик Лопухин, все же произошло.
Я попытался двинуться с места, и у меня это неожиданно получилось, но в то же мгновение я испытал обжигающе-болезненное чувство раздвоения сознания. Полутемный подземный зал стремительно отдалился и потерял четкие очертания — теперь он воспринимался как сон или галлюцинация. Место же, в котором я обрел способность двигаться, было реальным до рези в глазах. Это была огромная сфера, идеально гладкая и безупречно белая, абсолютно самодостаточная и абсолютно замкнутая. Шарик на елке богов. Воздух здесь был холодным и разряженным, как на вершинах высоких гор, и колол легкие тонкими алмазными иглами. Почему-то хотелось плакать.
Я был здесь не один. Шагах в двадцати стоял спиною ко мне высокий худощавый человек в выцветшей гимнастерке, перетянутой широким кожаным ремнем. На ремне висела расстегнутая кобура.
Он обернулся, и я увидел, что это Роман Сергеевич Лопухин — молодой, загорелый, коротко стриженный, сильный и ловкий. Таким он, наверное, был в Туве, во время своего первого столкновения с Хромцом. Я всегда представлял Романа Сергеевича в молодости похожим на ДД, и почему-то не задумывался над тем, как же, собственно, ему удалось тогда одержать пусть временную, но победу над бессмертным убийцей, и вырвать из его рук драгоценный Грааль. Но такому человеку это было по силам. Он улыбнулся и сделал шаг мне навстречу.
(На далекой периферии моего сознания, в призрачной глубине подземного зала, гигантская фигура в золотом тяжелом одеянии медленно, словно преодолевая сопротивление воздуха, воздела к потолку костлявые руки, и на кончиках длинных шевелящихся пальцев зажглись колючие фиолетовые огоньки. Запахло озоном. Аннунаки подняли свои факелы).
— Приветствую тебя, Ким, — сказал Роман Сергеевич Лопухин.
— Вы… не умерли? — спросил я, понимая, что сказал глупость. И он тоже это понял.
— Умер, — ответил он просто. — Но это не имеет значения.
— А Наташа? — спросил я.
Он чуть нахмурился, словно пытаясь вспомнить, о ком идет речь, потом пожал плечами.
— Не знаю.
— Где мы? — спросил я.
— Вне времени, — сказал он.
Я замолчал. Задавать дальнейшие вопросы казалось бессмысленным. Я чувствовал, что теряю драгоценные секунды, что там, в моем далеком сне, происходит что-то намного более важное, а я нахожусь неизвестно где и разговариваю с мертвецом.
— Там ты не можешь сражаться с ним, — сказал Роман Сергеевич Лопухин. — Но ты можешь желать.
(Хромец — если это был он — чертил в воздухе какие-то знаки, и воздух шипел и плавился под его пальцами. Зал за его спиной расплывался, словно мираж, пространство колебалось, раздираемое изнутри непонятной силой, а сияние Чаши Грааль становилось все нестерпимее).
— Раз уж так получилось, ты должен попробовать. Постарайся доказать, что твои желания сильнее. В конце концов, Итеру старались быть свободными от желаний. Может быть, в этом и была их слабость.
— Им все время приходилось бороться с самими собой, — сказал Лопухин. — Знать, что ты можешь положить конец бессмысленной, бесконечной пьесе… пьесе, которую защищаешь не потому, что она тебе нравится, а потому, что тебе поручено ее защищать… это выдержит не всякий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103