Он получил от британцев титул «Раи-Багадура» и орден Индийской империи. А теперь Дарджилинг и весь Сикким были под ударом.
В Дарджилинге в 1886 году появился британский офицер Аустин Уоддель. Он, как сам признался потом в своей книге, познакомился в Сиккиме «со многими изыскателями». Но год Огненной Собаки надолго остался памятным для дарджилингских британцев и любителей «великой игры», как называл Уоддель Чандра Даса и других людей тайны. Правда, выражение «великая игра» было взято напрокат у Киплинга...
Новый, 1887 год Пржевальскому не давали провести спокойно! Депеша за депешей летели из Петербурга в Слободу. Ворча, Пржевальский подходил к шкафу, дергал ручку дверцы. Макарьевна благоговейно берегла его новый генеральский сюртук с жирными, как дунганская лапша, эполетами, прикрывая его от пыли хотанским шелком. И тут же над сюртуком в шкафу висел окутанный какой-то другой цветной тряпкой... лавровый венок. Святая простота! Он смеялся так, что звенели оконные стекла. Хорош бы он был в драном полушубке и меховых лаптях, увенчанный этими лаврами!
В письмах к друзьям он горько сетовал на то, как душит его застегнутая на все крючки почетная одежда. Но ничего не поделаешь! Генеральский сюртук трещал по всем швам, когда он натягивал его на могучие плечи. Он поехал в Петербург. Там ему вручили новые награды и попросили скорее устроить выставку.
Раздавшийся вширь, с золотыми буграми на плечах, он бродил по залам выставки, изумленно рассматривая свои богатства. Чучела антилоп, горных баранов стояли на уступах в четыре яруса от пола до потолка. Лошадь его имени – дикий джунгарский скакун Пржевальского – красовалась в центре выставки.
Теперь пора поговорить о ней, об Equus Przewalskyi – славе и гордости русской зоологии. Открытие лошади Пржевальского необычайно помогло делу пропаганды дарвинизма. Ученый мир убедился в существовании нового вида, промежуточной формы между ослом и домашней лошадью. В ней было кое-что ослиное – большая голова, наполовину мохнатый хвост; но Equus Przewalskyi на зоологической лестнице ставилась рядом с домашней лошадью. Возможно, что жительница джунгарских пустынь – живой предок обычной лошади. Пока человек приручал дикого скакуна, вид лошади мог постепенно измениться.
Когда Пржевальский привез на родину шкуру джунгарской лошади, за ее научное описание взялся магистр зоологии И. С. Поляков. Этот замечательный и упорный человек забыт, и о нем надо сказать хотя бы несколько слов. По происхождению забайкальский казак, он, кое-как добравшись до Петербурга, уже взрослым начал учиться и проявил блестящие способности. Ко времени возвращения Пржевальского из джунгарского похода он был уже хранителем Зоологического музея Академии наук. За плечами у забайкальского казака были славные дела – участие в походах П. А. Кропоткина, исследование Саянских гор, зимовки на Сахалине. И хотя Иван Поляков торопился в поход вокруг света, он взялся за описание важной находки. Он терпеливо начал разбирать по косточкам дикого скакуна. Иван Поляков сообщил всему ученому миру приметы и образ жизни Equus Przewalskyi. И вот в зале выставки стоит невысокая лошадь чалой масти, но почти белая в нижней части тела, грива ее коротка и не лежит, а стоит прямо. Киргизы зовут скакуна кэртаг, а монголы – таге.
Вот как будто и все приметы. Но надо самому пережить джунгарскую горячую мглу, дыханье потрескавшихся солончаков, самому увидеть, как по мерцающим пескам проносятся тени; косяк кэртагов мчится к далекому водопою – и сердце Великого Охотника замирает от ржанья волшебных коней пустыни.
Поляков, описав кэртага, принялся изучать верблюда Пржевальского. О существовании дикого верблюда сообщал Марко Поло, о верблюде писал Петр Симон Паллас, но никто до Пржевальского не мог заполучить двугорбого дикого верблюда. Теперь два таких верблюда, как живые, стояли возле чучела лошади Пржевальского. Они водились в пустынях Южной Джунгарии, по Нижнему Тариму, у Лобнора, в просторах Цайдама. У дикого верблюда горбы меньше, чем у его домашнего собрата; в остальном разницы как будто нет. Но сила, осторожность, хитрость, злоба живут в этих двугорбых зверях, быстрых, несмотря на кажущуюся неуклюжесть. Один путешественник говорил про диких верблюдов: «Они так хорошо знакомы с положением ключей, как будто бы они пользовались картой и компасом...»
В конце зимы самцы устраивали дикие побоища, и тогда пустыня оглашалась долгим ревом соперников, грызущих друг друга. Маленьких диких верблюжат можно приручить, и они покорно понесут вьюки. Взрослый дикий верблюд – непримиримый враг человека. Он злобен, храбр и чуток, и больших трудов стоило добыть желто-бурую шкуру быстрого зверя. Вопрос о существовании дикого верблюда был окончательно решен. Покорный и задумчивый горбатый зверь, блестя стеклянными глазами, стоял посреди выставки, и на его боку, носившем следы старых кровавых драк, белел ярлык, наклеенный рукой Полякова.
На выставке было собрано великое стадо – семьсот млекопитающих: от дикого осла, могучего яка, тибетского медведя до пеструшки – маленького степного грызуна. Звериная страна Гуресу-Гадзыр смотрела на людей, наполнявших залы. Пржевальский показал еще далеко не все. Где разместить, например, все шестнадцать тысяч экземпляров растений? Пусть смотрят на добрую тысячу пресмыкающихся, на пятьсот птиц, замерших как будто только на мгновение.
Исполинский гриф-монах – бурая летающая сажень, аисты Ганьсу, сотни птиц с Кукунора, монгольских озер, Лобнора, виды новых рыб из холодных вод великого нагорья, крестоцветные растения, открытые в гиблых дебрях, и парнолистники, похожие на растения Сахары.
Пржевальский смущался, когда ему так часто приходилось встречать здесь свою фамилию. Пищуха, антилопа, сурок, верблюд, змеи, цветы, рыбы, степные травы, величайшие горы – все это носило его имя. Как много лишних почестей и славы! Он украдкой пробирался мимо витрин к выходу, на весенний ветер, дующий с Невы. И как болят ноги, прошедшие тридцать тысяч верст, когда-то железные ноги, взявшие двести тридцать высот.
В Слободе он устраивался в новом доме, справлял новоселье и по этому случаю давал обеды гостям. Он требовал от своих соратников, чтобы они обязательно прибавляли в весе за время пребывания в Слободе. Для того чтобы его не обманули, он нашел легкий и простой способ. Он ставил человека на весы и успокаивался только тогда, когда вторичное взвешивание показывало, что гость даром в Слободе за обеденным столом не сидел.
Он собрал большую библиотеку, украсил комнаты чучелами тибетского медведя, фазанов и антилопы далай-ламы, развесил карты Азиатского материка и поставил изваяние «Будды на алмазном престоле».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
В Дарджилинге в 1886 году появился британский офицер Аустин Уоддель. Он, как сам признался потом в своей книге, познакомился в Сиккиме «со многими изыскателями». Но год Огненной Собаки надолго остался памятным для дарджилингских британцев и любителей «великой игры», как называл Уоддель Чандра Даса и других людей тайны. Правда, выражение «великая игра» было взято напрокат у Киплинга...
Новый, 1887 год Пржевальскому не давали провести спокойно! Депеша за депешей летели из Петербурга в Слободу. Ворча, Пржевальский подходил к шкафу, дергал ручку дверцы. Макарьевна благоговейно берегла его новый генеральский сюртук с жирными, как дунганская лапша, эполетами, прикрывая его от пыли хотанским шелком. И тут же над сюртуком в шкафу висел окутанный какой-то другой цветной тряпкой... лавровый венок. Святая простота! Он смеялся так, что звенели оконные стекла. Хорош бы он был в драном полушубке и меховых лаптях, увенчанный этими лаврами!
В письмах к друзьям он горько сетовал на то, как душит его застегнутая на все крючки почетная одежда. Но ничего не поделаешь! Генеральский сюртук трещал по всем швам, когда он натягивал его на могучие плечи. Он поехал в Петербург. Там ему вручили новые награды и попросили скорее устроить выставку.
Раздавшийся вширь, с золотыми буграми на плечах, он бродил по залам выставки, изумленно рассматривая свои богатства. Чучела антилоп, горных баранов стояли на уступах в четыре яруса от пола до потолка. Лошадь его имени – дикий джунгарский скакун Пржевальского – красовалась в центре выставки.
Теперь пора поговорить о ней, об Equus Przewalskyi – славе и гордости русской зоологии. Открытие лошади Пржевальского необычайно помогло делу пропаганды дарвинизма. Ученый мир убедился в существовании нового вида, промежуточной формы между ослом и домашней лошадью. В ней было кое-что ослиное – большая голова, наполовину мохнатый хвост; но Equus Przewalskyi на зоологической лестнице ставилась рядом с домашней лошадью. Возможно, что жительница джунгарских пустынь – живой предок обычной лошади. Пока человек приручал дикого скакуна, вид лошади мог постепенно измениться.
Когда Пржевальский привез на родину шкуру джунгарской лошади, за ее научное описание взялся магистр зоологии И. С. Поляков. Этот замечательный и упорный человек забыт, и о нем надо сказать хотя бы несколько слов. По происхождению забайкальский казак, он, кое-как добравшись до Петербурга, уже взрослым начал учиться и проявил блестящие способности. Ко времени возвращения Пржевальского из джунгарского похода он был уже хранителем Зоологического музея Академии наук. За плечами у забайкальского казака были славные дела – участие в походах П. А. Кропоткина, исследование Саянских гор, зимовки на Сахалине. И хотя Иван Поляков торопился в поход вокруг света, он взялся за описание важной находки. Он терпеливо начал разбирать по косточкам дикого скакуна. Иван Поляков сообщил всему ученому миру приметы и образ жизни Equus Przewalskyi. И вот в зале выставки стоит невысокая лошадь чалой масти, но почти белая в нижней части тела, грива ее коротка и не лежит, а стоит прямо. Киргизы зовут скакуна кэртаг, а монголы – таге.
Вот как будто и все приметы. Но надо самому пережить джунгарскую горячую мглу, дыханье потрескавшихся солончаков, самому увидеть, как по мерцающим пескам проносятся тени; косяк кэртагов мчится к далекому водопою – и сердце Великого Охотника замирает от ржанья волшебных коней пустыни.
Поляков, описав кэртага, принялся изучать верблюда Пржевальского. О существовании дикого верблюда сообщал Марко Поло, о верблюде писал Петр Симон Паллас, но никто до Пржевальского не мог заполучить двугорбого дикого верблюда. Теперь два таких верблюда, как живые, стояли возле чучела лошади Пржевальского. Они водились в пустынях Южной Джунгарии, по Нижнему Тариму, у Лобнора, в просторах Цайдама. У дикого верблюда горбы меньше, чем у его домашнего собрата; в остальном разницы как будто нет. Но сила, осторожность, хитрость, злоба живут в этих двугорбых зверях, быстрых, несмотря на кажущуюся неуклюжесть. Один путешественник говорил про диких верблюдов: «Они так хорошо знакомы с положением ключей, как будто бы они пользовались картой и компасом...»
В конце зимы самцы устраивали дикие побоища, и тогда пустыня оглашалась долгим ревом соперников, грызущих друг друга. Маленьких диких верблюжат можно приручить, и они покорно понесут вьюки. Взрослый дикий верблюд – непримиримый враг человека. Он злобен, храбр и чуток, и больших трудов стоило добыть желто-бурую шкуру быстрого зверя. Вопрос о существовании дикого верблюда был окончательно решен. Покорный и задумчивый горбатый зверь, блестя стеклянными глазами, стоял посреди выставки, и на его боку, носившем следы старых кровавых драк, белел ярлык, наклеенный рукой Полякова.
На выставке было собрано великое стадо – семьсот млекопитающих: от дикого осла, могучего яка, тибетского медведя до пеструшки – маленького степного грызуна. Звериная страна Гуресу-Гадзыр смотрела на людей, наполнявших залы. Пржевальский показал еще далеко не все. Где разместить, например, все шестнадцать тысяч экземпляров растений? Пусть смотрят на добрую тысячу пресмыкающихся, на пятьсот птиц, замерших как будто только на мгновение.
Исполинский гриф-монах – бурая летающая сажень, аисты Ганьсу, сотни птиц с Кукунора, монгольских озер, Лобнора, виды новых рыб из холодных вод великого нагорья, крестоцветные растения, открытые в гиблых дебрях, и парнолистники, похожие на растения Сахары.
Пржевальский смущался, когда ему так часто приходилось встречать здесь свою фамилию. Пищуха, антилопа, сурок, верблюд, змеи, цветы, рыбы, степные травы, величайшие горы – все это носило его имя. Как много лишних почестей и славы! Он украдкой пробирался мимо витрин к выходу, на весенний ветер, дующий с Невы. И как болят ноги, прошедшие тридцать тысяч верст, когда-то железные ноги, взявшие двести тридцать высот.
В Слободе он устраивался в новом доме, справлял новоселье и по этому случаю давал обеды гостям. Он требовал от своих соратников, чтобы они обязательно прибавляли в весе за время пребывания в Слободе. Для того чтобы его не обманули, он нашел легкий и простой способ. Он ставил человека на весы и успокаивался только тогда, когда вторичное взвешивание показывало, что гость даром в Слободе за обеденным столом не сидел.
Он собрал большую библиотеку, украсил комнаты чучелами тибетского медведя, фазанов и антилопы далай-ламы, развесил карты Азиатского материка и поставил изваяние «Будды на алмазном престоле».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34