Стало приподнимать Бригадира - страшно-то как! До самых цыпочек приподняло… а дальше ни в какую. Единственного добился, что застрял в воздухе, аккурат в задних воротах Амбара, вверх тряпки тянут, внизу где-то под ногами, Арестант калачом вроде якоря. А сам Бригадир словно растянутая на раме уховертка для копчения. Во, попал! Чур вылез из-за ворота, осмотрелся, нырнул в штанину, вылез на сапог, стал грызть ремень, что к Арестанту. Сзади шевеленение - чьи-то копченые рожи над оружием, недоуменные, как и положено к такому случаю - когда ворвались, а увидели, что те, кого так жаждут, сами связались, а один даже, для пущего удобства, уже и подвесился. Бригадир улыбнулся, и те заулыбались. Вот в тот самый момент Арестант, должно быть, очухался. Рожи увидел, чура, грызущего непонятно что - может так быть, что уже и его - Арестанта, решил, что лучше катиться от всего этого подальше. И покатился…
Сорвавшись с кручи не бога поминай и не вторую его срамную половину, а хватайся за все, что хватается, ногти выламывай, а держись!…
За что держаться, когда в воздухе висишь?
Чур, опять же сквозь штанину, дорогой дергая все что ни попадя, забрался на голову, стал ручонками молотить по щекам, словно барабанам, перегибаться и в ноздри дуть.
Очухался Бригадир. Красота-то какая! Вот только бы подальше бы унесло от всей этой красоты! Арестант что-то снизу верещит - указывает за какую из веревок тянуть. До него ли сейчас? Бригадир еще думает - как будет приземляться, если ничего конкретного не видно, еще не разыгралось воображение, что очень запросто можно и на кол сесть, острую вершинку какого-нибудь сухостоя, или обломыш сосны - все это позже, и даже представит себе эту торчащую острой щепой и примется ерзать в своей подвеске, стараясь свести и заправить ноги поглубже под седалище, чуточку радуясь, что подвязал Арестанта ниже… все это потом. А сейчас…
Шут с ним, лишь бы отнесло подальше!
/конец второй книги/
ПРИЛОЖЕНИЕ
– Нужно ли вам знать, что память у меня, невозможно сказать, что за дрянь; хоть говори, хоть не говори, все одно… - изрек старый, сеченый жизнью полусвятой бригадир-отшельник, так вихрато начал речь свою, рассыпаясь словесами забытого классика, а продолжил на иной лад: - Особо когда про то дерьмоглочу, что и не сбылось еще - тут я сильно путаюсь, иной раз такое залеплю… и верно, столько тропинок набросано - которую из них дорогой делать? иному рассказчику сказать о чужом, как сплюнуть, а для других судьба, пусть и чужая…
…Как хорош летний вечер! - и звуки благородные соответствующие - он еще не испорчен воплем нерадивого путешественника, что расположился на ночлег, не замечая припорошенный костяк своего предшественника. Ой, напрасно он пожадничал и взял простое разовое сопровождалово без печати! Любой упырек, поднаторевший в казустике, докажет, что его универсальная сезонная охотничья лицензия козырем бьет эту филькину грамоту… со всеми вытекающими из клиента. Зря! Неосмотрительно! И уже готовы сторговать его пустую оболочку барышники, а ростовщики дать ссуду под аукцион, где мигом разойдется каждая мозговая косточка не ведающего о худом бедолаги…
Вечереет… Неправильная рыба новейшего времени - ляхпрострация (а в просторечии "говнодавка") - бич этих мест, вышла на охоту в шальном расчете застать запозднившегося купальщика и так натыркать ему в брюхо, что… мда, любит она оправдывать свое просторечивое название. Но это (по-чести) невинное создание всего лишь жертва своей вкусовой привязанности, оно выгоднейшим образом отличается от своей старшей сестренки, что занимается делами похуже. За чье зубастое чучело коллекционеры и аптекари когда-то давали - аж! - до осьмушки серебром. (Но мало ли что было во времена давние, когда, поднявшись всем миром, еще хватало силенок истребить у себя не только сей опыт скрещивания, но и удержать в пределах естественных границ иные порождения прокатившихся биовойн…) Теперь, распространившаяся, дневалящая в тухлых озерах, сплошь покрытых слоем плавающего кактуса, что спустил свои вонючие тонкие корни-паутины в слой донного ила, ждет своего шанса, надеется.
Ждут и колючки плавающего кактуса, растопырив в стороны свои рыболовные крючки, ожидающие отнюдь не рыбу… И рыбарь, рискнувший положиться на свой новый защитный костюм, на особую его смазку, но в азарте не рассчитавший ни расстояния, ни времени, ни жадности своего поставщика, зря грузит набедренную сеть ореховыми головастиками - не ходить ему больше за этим смачным планктоном, фантастически продлевающим потенцию и жизнь. Вскоре встанет задуматься - сколько ему той жизни? как скоро станут откусывать с него кусок за кусочком, начав с самого лакомого - того, что привел сюда. Уже подцепился к шву костюма, стерпел ожог смазки и вот-вот доберется до тела молоденький кактусеночек…
Знаете ли вы псковский лес? О, вы не знаете Псковского Леса! Славный, необыкновенный, что внезапно пошел в рост после Третьей Биологической. Туристы-экстремалы от последней экспедиции, развешанные гроздьями в верховьях реки Великой прямо над водой, чертят по ней объеденными ступнями, оставляя в гладком потоке замысловатый след - все составляет его волнующую красоту. Хорошо и звездное небо, особо если нет луны, с особой кровожадной любопытностью способной высвечивать недостатки земных декораций. При луне звезд не считают. Из зависти ли глушит своих товарок, коих по ошибке считает дальними родственницами?
Но и не всякая луна - луна. Не каждый прохожий - прохожий. Иные вовсе отношения к людям не имеют. При встрече, на "здравствуй" отвечают - "спаси себя!" и, действительно, в иных случаях приходится спасать, и уж совсем не "здоровится".
Вот напуганный до полусмерти заяц, оставляя за собой пахнущее многоточие, влетел в кусты, напоролся на сук и заорал страшно, по-человечьи, будто кричит ребенок, из которого делают пиплака на жертвенном камне. И сразу стало шумно во всех болотных и лесных концах.
Так совпало, что в этот момент и человек обнаружил - с кем "соседился" и заорал по-звериному, совсем как заяц…
Болотник, которого отвлекли от важнейшего дела (впрямую зависящего от духовного настроя) проорал страшенное и пошел выяснять - вывернуть ему паскуду-зайца наизнанку, либо того лоботряса, которому не хватило ума заночевать в другом месте. Тут нашли еще одного крайнего - обвиноватили ростовщика-вурдолака, что взялся ломить по данному случаю совсем уж безбожный процент; сам же через подставных взвинчивая ставки. Любому ясно - в такую ночь не выспишься.
Наиболее трусоватые зашептались, а не послать ли гонца к дежурному по урочищу лешаку, либо самому бригадиру (волею случая гостившего в этих местах), чтобы уладил, разрулил вопрос с принадлежностью бесхозных кормов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Сорвавшись с кручи не бога поминай и не вторую его срамную половину, а хватайся за все, что хватается, ногти выламывай, а держись!…
За что держаться, когда в воздухе висишь?
Чур, опять же сквозь штанину, дорогой дергая все что ни попадя, забрался на голову, стал ручонками молотить по щекам, словно барабанам, перегибаться и в ноздри дуть.
Очухался Бригадир. Красота-то какая! Вот только бы подальше бы унесло от всей этой красоты! Арестант что-то снизу верещит - указывает за какую из веревок тянуть. До него ли сейчас? Бригадир еще думает - как будет приземляться, если ничего конкретного не видно, еще не разыгралось воображение, что очень запросто можно и на кол сесть, острую вершинку какого-нибудь сухостоя, или обломыш сосны - все это позже, и даже представит себе эту торчащую острой щепой и примется ерзать в своей подвеске, стараясь свести и заправить ноги поглубже под седалище, чуточку радуясь, что подвязал Арестанта ниже… все это потом. А сейчас…
Шут с ним, лишь бы отнесло подальше!
/конец второй книги/
ПРИЛОЖЕНИЕ
– Нужно ли вам знать, что память у меня, невозможно сказать, что за дрянь; хоть говори, хоть не говори, все одно… - изрек старый, сеченый жизнью полусвятой бригадир-отшельник, так вихрато начал речь свою, рассыпаясь словесами забытого классика, а продолжил на иной лад: - Особо когда про то дерьмоглочу, что и не сбылось еще - тут я сильно путаюсь, иной раз такое залеплю… и верно, столько тропинок набросано - которую из них дорогой делать? иному рассказчику сказать о чужом, как сплюнуть, а для других судьба, пусть и чужая…
…Как хорош летний вечер! - и звуки благородные соответствующие - он еще не испорчен воплем нерадивого путешественника, что расположился на ночлег, не замечая припорошенный костяк своего предшественника. Ой, напрасно он пожадничал и взял простое разовое сопровождалово без печати! Любой упырек, поднаторевший в казустике, докажет, что его универсальная сезонная охотничья лицензия козырем бьет эту филькину грамоту… со всеми вытекающими из клиента. Зря! Неосмотрительно! И уже готовы сторговать его пустую оболочку барышники, а ростовщики дать ссуду под аукцион, где мигом разойдется каждая мозговая косточка не ведающего о худом бедолаги…
Вечереет… Неправильная рыба новейшего времени - ляхпрострация (а в просторечии "говнодавка") - бич этих мест, вышла на охоту в шальном расчете застать запозднившегося купальщика и так натыркать ему в брюхо, что… мда, любит она оправдывать свое просторечивое название. Но это (по-чести) невинное создание всего лишь жертва своей вкусовой привязанности, оно выгоднейшим образом отличается от своей старшей сестренки, что занимается делами похуже. За чье зубастое чучело коллекционеры и аптекари когда-то давали - аж! - до осьмушки серебром. (Но мало ли что было во времена давние, когда, поднявшись всем миром, еще хватало силенок истребить у себя не только сей опыт скрещивания, но и удержать в пределах естественных границ иные порождения прокатившихся биовойн…) Теперь, распространившаяся, дневалящая в тухлых озерах, сплошь покрытых слоем плавающего кактуса, что спустил свои вонючие тонкие корни-паутины в слой донного ила, ждет своего шанса, надеется.
Ждут и колючки плавающего кактуса, растопырив в стороны свои рыболовные крючки, ожидающие отнюдь не рыбу… И рыбарь, рискнувший положиться на свой новый защитный костюм, на особую его смазку, но в азарте не рассчитавший ни расстояния, ни времени, ни жадности своего поставщика, зря грузит набедренную сеть ореховыми головастиками - не ходить ему больше за этим смачным планктоном, фантастически продлевающим потенцию и жизнь. Вскоре встанет задуматься - сколько ему той жизни? как скоро станут откусывать с него кусок за кусочком, начав с самого лакомого - того, что привел сюда. Уже подцепился к шву костюма, стерпел ожог смазки и вот-вот доберется до тела молоденький кактусеночек…
Знаете ли вы псковский лес? О, вы не знаете Псковского Леса! Славный, необыкновенный, что внезапно пошел в рост после Третьей Биологической. Туристы-экстремалы от последней экспедиции, развешанные гроздьями в верховьях реки Великой прямо над водой, чертят по ней объеденными ступнями, оставляя в гладком потоке замысловатый след - все составляет его волнующую красоту. Хорошо и звездное небо, особо если нет луны, с особой кровожадной любопытностью способной высвечивать недостатки земных декораций. При луне звезд не считают. Из зависти ли глушит своих товарок, коих по ошибке считает дальними родственницами?
Но и не всякая луна - луна. Не каждый прохожий - прохожий. Иные вовсе отношения к людям не имеют. При встрече, на "здравствуй" отвечают - "спаси себя!" и, действительно, в иных случаях приходится спасать, и уж совсем не "здоровится".
Вот напуганный до полусмерти заяц, оставляя за собой пахнущее многоточие, влетел в кусты, напоролся на сук и заорал страшно, по-человечьи, будто кричит ребенок, из которого делают пиплака на жертвенном камне. И сразу стало шумно во всех болотных и лесных концах.
Так совпало, что в этот момент и человек обнаружил - с кем "соседился" и заорал по-звериному, совсем как заяц…
Болотник, которого отвлекли от важнейшего дела (впрямую зависящего от духовного настроя) проорал страшенное и пошел выяснять - вывернуть ему паскуду-зайца наизнанку, либо того лоботряса, которому не хватило ума заночевать в другом месте. Тут нашли еще одного крайнего - обвиноватили ростовщика-вурдолака, что взялся ломить по данному случаю совсем уж безбожный процент; сам же через подставных взвинчивая ставки. Любому ясно - в такую ночь не выспишься.
Наиболее трусоватые зашептались, а не послать ли гонца к дежурному по урочищу лешаку, либо самому бригадиру (волею случая гостившего в этих местах), чтобы уладил, разрулил вопрос с принадлежностью бесхозных кормов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65