», «Страна без дураков», «Юбилей войны», «Пушкин, наденьте шляпу!», «Московские звонари», «Похвала глупости», «Император Всероссийский». Все они написаны райком, вернее, вольным стихом с соблюдением рифмы, но без соблюдения размера, своего рода рифмованная проза, близкая к «раешнику».
«Всероссийская ноздря», впервые исполнявшаяся летом 1924 года. Это было, в сущности, первое произведение, которое и по размеру и по охвату темы смогло быть названо фельетоном. Фельетон был весь направлен против обывателя и обывательщины, в то время довольно сильной противницы всего нового. Начинался он так:
Так уж у нас, у российского обывателя, устроена ноздря:
Все нам кажется вокруг «здря»,
На все мы своей ноздрей фыркаем, на все чихаем
И сами, собственно, не вполне понимаем, чего мы желаем…
Но вот так чихаем, ворчим, все поносим
И никогда этой своей привычки не бросим.
Потому ноздря – такое уж устройство,
И через эту ноздрю большое для нас беспокойство…
Так рисуется «российский обыватель», который всем недоволен, летом – жарой, зимой – холодом, что ему ни предложи – все равно «Очи горе возведет. Ноздрей поведет…».
И дальше:
И ведь бывает недовольство, которое – критика,
И вы этого «недовольца» возьмите-ка!
Что толку в его недовольном скрипении?
Оно подобно комариному пению.
Горбатого, видно, только могила исправит –
И когда это черт этих «недовольцев» на тот свет отправит!
Это дает толчок к завязке фельетона, потому что подобный «недоволец»-обыватель, попав даже на тот свет, и там свою «ноздрю» вовсю развернет, всем будет недоволен. Оказавшись на том свете, он указывает господу богу на недостатки мироздания и тут же дает рецепты, как бы сделал все это сам. Богу он рисует благополучную, полную радостей для обывателя жизнь. Под этим нетрудно угадать чаяния обывателя на земле. Тут и свобода торговли, и истребление фининспекторов, вплоть до возвращения собственного домика обратно, и прочее, и прочее. Когда эти «чаяния» обывателя в воображаемой беседе с богом доходят до абсурда – бог не выдерживает:
Эх, дурак, помолчи! Если и была такая ошибка создателя,
Так только в том, что он сделал тебя, обывателя,
Недовольного не только делами скверными,
Но и хорошими, верными…
К делу, которое светит новой зарей,
Лезешь ты со своей дурацкой «ноздрей»,
Неужели душонка твоя слюнявая не заметит,
Что и тебе, дураку, солнышко светит?
Фельетон заканчивался словами обывателя:
И отыду я, обыватель, со своею ноздрею купно,
Поругавшись с ангелами крупно,
В безвестность мрачную, как помойная дыра,
Куда нам всем, в сущности, – давно пора!
Это уже был не просто монолог «на злобу дня», а произведение, в котором как бы сталкивались и сопоставлялись два мира. Мир советских людей, строящих новую жизнь, и мир обывательщины, людей, тоскующих о прошлом. Я старался столкнуть эти два мира и аргументированно говорить о правоте первых и о никчемности и неминуемом крушении вторых. Этих «вторых» тогда было много. Перестройка сознания даже старой интеллигенции проходила медленно. Методологически фельетон был уже не «на разные темы», а на единую тему, нужную, важную…
В другом фельетоне того же периода – «Роптать желаю!», – написанном двумя годами позже, отмечается сдвиг в мозгу обывателя:
Конечно, на восьмом году Советской власти
Поздновато думать, отчасти,
О том, что большевики-де отобрали дом
И вообще обидели кругом,
Что вместо денег, оставленных папашей,
Выгнали просто из банка взашей,
По-прежнему мечтать об Учредительном собрании
И о том, чтобы было у нас, как в Великобритании…
И я, конечно, смирился, молчу…
От активного, враждебного настроения осталась только привычка роптать ради ропота. Но ропот уже другой. Это подчас уже критика реальных недостатков. Обыватель в этом фельетоне говорит:
Ни спорить, ни судиться давно не хочу…
Но пороптать-то мне можно, хотя бы слегка?
Так, знаете ли, из своего «прекрасного далека»…
Забыть на минуточку детей и жену,
Задрать свою интеллигентную морду на луну –
И роптать, роптать без конца и без краю…
Товарищи, братцы, – роптать желаю!..
…Живу я, можно сказать, никого не беспокоя,
Никаких мыслей у меня против существующего строя,
Наоборот, замечаю я,
Что существующий строй мыслит против меня:
Куда ни пойдешь – любой деятель
Попрекает меня, что я мещанин-обыватель,
Упрекают меня, что у меня канарейка на окошке,
Что у меня кот и кошка,
Что я-де не усваиваю нового быта,
Что во мне вообще собака зарыта!
Что я-де в мещанстве своем утопаю…
Родные мои, – роптать желаю!
И в качестве одной из иллюстраций:
…Вот ежели я, к примеру, иду вчера по Тверской
Во время неурочной поливки мостовой
И меня обливают с ног до головы
Во имя благоустройства города Москвы,
Так мещанство это или нет, я не знаю,
Но только супротив пожарной кишки роптать желаю!
При чем же здесь, извините за выражение, быт,
Ежели я с ног до головы облит?…
«Роптание» затрагивало самые различные вопросы, поскольку
…Извозчики дорого просят,
Наркомпросы не наркомпросят,
Поэты такие стихи сочиняют,
Что от них матерщиной за версту воняет;
Детей не порют, за волосы не таскают,
А просто бе?ут и совсем не рожают;
Художники говорят: не важно, как рисовать,
Лишь бы на картине фабричные трубы было видать…
Фельетон был построен таким образом, что, говоря о тех или иных неполадках быта, обыватель адресовался непосредственно к самому «Всероссийскому старосте» – Михаилу Ивановичу Калинину:
Прийду это я к Михаилу Ивановичу Калинину,
Все свои жалобы «выниму»,
Так и так, мол, Всероссийский староста, –
Выслушай меня, пожалуйста!
В заключение обыватель говорил:
Но не думайте, что это вам повредит,
Если я, обыватель, на все эти штуки сердит.
Ведь и я хочу, чтоб по-новому было,
И у меня в душе «закрутил гаврило»,
Да так, что и раскрутить его теперь не сумею,
У меня это с детства, может, от геморроя,
Но в душе-то у меня теперь совершенно другое,
Ведь если, Михаил Иванович, вам латынь знакома,
Я же тоже какое ни на есть, но «сапиенс-хомо».
Не держите на меня, на обывателя, обиду,
Погодите, и я в люди выйду.
Возлюбите меня, как и прочих всех,
Михаил Иванович, отче наш, иже еси на небесех!..
В центре фельетона была весьма важная для того времени, значительная тема перевоспитания, перековки. Остальные темы фельетона касались качества продукции, за что боролись тогда яростно и беспощадно. Речь шла при этом не только о качестве производственной продукции, но и о борьбе за качество во всем, что было близко советским людям и что волновало их – в быту и отношениях людей, в литературе и искусстве.
О том, как готовился тогда репертуар и как мной самим понималась в то время борьба за «качество продукции» применительно к своей профессии, я писал в автобиографической заметке «Смирнов-Сокольский о себе»:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
«Всероссийская ноздря», впервые исполнявшаяся летом 1924 года. Это было, в сущности, первое произведение, которое и по размеру и по охвату темы смогло быть названо фельетоном. Фельетон был весь направлен против обывателя и обывательщины, в то время довольно сильной противницы всего нового. Начинался он так:
Так уж у нас, у российского обывателя, устроена ноздря:
Все нам кажется вокруг «здря»,
На все мы своей ноздрей фыркаем, на все чихаем
И сами, собственно, не вполне понимаем, чего мы желаем…
Но вот так чихаем, ворчим, все поносим
И никогда этой своей привычки не бросим.
Потому ноздря – такое уж устройство,
И через эту ноздрю большое для нас беспокойство…
Так рисуется «российский обыватель», который всем недоволен, летом – жарой, зимой – холодом, что ему ни предложи – все равно «Очи горе возведет. Ноздрей поведет…».
И дальше:
И ведь бывает недовольство, которое – критика,
И вы этого «недовольца» возьмите-ка!
Что толку в его недовольном скрипении?
Оно подобно комариному пению.
Горбатого, видно, только могила исправит –
И когда это черт этих «недовольцев» на тот свет отправит!
Это дает толчок к завязке фельетона, потому что подобный «недоволец»-обыватель, попав даже на тот свет, и там свою «ноздрю» вовсю развернет, всем будет недоволен. Оказавшись на том свете, он указывает господу богу на недостатки мироздания и тут же дает рецепты, как бы сделал все это сам. Богу он рисует благополучную, полную радостей для обывателя жизнь. Под этим нетрудно угадать чаяния обывателя на земле. Тут и свобода торговли, и истребление фининспекторов, вплоть до возвращения собственного домика обратно, и прочее, и прочее. Когда эти «чаяния» обывателя в воображаемой беседе с богом доходят до абсурда – бог не выдерживает:
Эх, дурак, помолчи! Если и была такая ошибка создателя,
Так только в том, что он сделал тебя, обывателя,
Недовольного не только делами скверными,
Но и хорошими, верными…
К делу, которое светит новой зарей,
Лезешь ты со своей дурацкой «ноздрей»,
Неужели душонка твоя слюнявая не заметит,
Что и тебе, дураку, солнышко светит?
Фельетон заканчивался словами обывателя:
И отыду я, обыватель, со своею ноздрею купно,
Поругавшись с ангелами крупно,
В безвестность мрачную, как помойная дыра,
Куда нам всем, в сущности, – давно пора!
Это уже был не просто монолог «на злобу дня», а произведение, в котором как бы сталкивались и сопоставлялись два мира. Мир советских людей, строящих новую жизнь, и мир обывательщины, людей, тоскующих о прошлом. Я старался столкнуть эти два мира и аргументированно говорить о правоте первых и о никчемности и неминуемом крушении вторых. Этих «вторых» тогда было много. Перестройка сознания даже старой интеллигенции проходила медленно. Методологически фельетон был уже не «на разные темы», а на единую тему, нужную, важную…
В другом фельетоне того же периода – «Роптать желаю!», – написанном двумя годами позже, отмечается сдвиг в мозгу обывателя:
Конечно, на восьмом году Советской власти
Поздновато думать, отчасти,
О том, что большевики-де отобрали дом
И вообще обидели кругом,
Что вместо денег, оставленных папашей,
Выгнали просто из банка взашей,
По-прежнему мечтать об Учредительном собрании
И о том, чтобы было у нас, как в Великобритании…
И я, конечно, смирился, молчу…
От активного, враждебного настроения осталась только привычка роптать ради ропота. Но ропот уже другой. Это подчас уже критика реальных недостатков. Обыватель в этом фельетоне говорит:
Ни спорить, ни судиться давно не хочу…
Но пороптать-то мне можно, хотя бы слегка?
Так, знаете ли, из своего «прекрасного далека»…
Забыть на минуточку детей и жену,
Задрать свою интеллигентную морду на луну –
И роптать, роптать без конца и без краю…
Товарищи, братцы, – роптать желаю!..
…Живу я, можно сказать, никого не беспокоя,
Никаких мыслей у меня против существующего строя,
Наоборот, замечаю я,
Что существующий строй мыслит против меня:
Куда ни пойдешь – любой деятель
Попрекает меня, что я мещанин-обыватель,
Упрекают меня, что у меня канарейка на окошке,
Что у меня кот и кошка,
Что я-де не усваиваю нового быта,
Что во мне вообще собака зарыта!
Что я-де в мещанстве своем утопаю…
Родные мои, – роптать желаю!
И в качестве одной из иллюстраций:
…Вот ежели я, к примеру, иду вчера по Тверской
Во время неурочной поливки мостовой
И меня обливают с ног до головы
Во имя благоустройства города Москвы,
Так мещанство это или нет, я не знаю,
Но только супротив пожарной кишки роптать желаю!
При чем же здесь, извините за выражение, быт,
Ежели я с ног до головы облит?…
«Роптание» затрагивало самые различные вопросы, поскольку
…Извозчики дорого просят,
Наркомпросы не наркомпросят,
Поэты такие стихи сочиняют,
Что от них матерщиной за версту воняет;
Детей не порют, за волосы не таскают,
А просто бе?ут и совсем не рожают;
Художники говорят: не важно, как рисовать,
Лишь бы на картине фабричные трубы было видать…
Фельетон был построен таким образом, что, говоря о тех или иных неполадках быта, обыватель адресовался непосредственно к самому «Всероссийскому старосте» – Михаилу Ивановичу Калинину:
Прийду это я к Михаилу Ивановичу Калинину,
Все свои жалобы «выниму»,
Так и так, мол, Всероссийский староста, –
Выслушай меня, пожалуйста!
В заключение обыватель говорил:
Но не думайте, что это вам повредит,
Если я, обыватель, на все эти штуки сердит.
Ведь и я хочу, чтоб по-новому было,
И у меня в душе «закрутил гаврило»,
Да так, что и раскрутить его теперь не сумею,
У меня это с детства, может, от геморроя,
Но в душе-то у меня теперь совершенно другое,
Ведь если, Михаил Иванович, вам латынь знакома,
Я же тоже какое ни на есть, но «сапиенс-хомо».
Не держите на меня, на обывателя, обиду,
Погодите, и я в люди выйду.
Возлюбите меня, как и прочих всех,
Михаил Иванович, отче наш, иже еси на небесех!..
В центре фельетона была весьма важная для того времени, значительная тема перевоспитания, перековки. Остальные темы фельетона касались качества продукции, за что боролись тогда яростно и беспощадно. Речь шла при этом не только о качестве производственной продукции, но и о борьбе за качество во всем, что было близко советским людям и что волновало их – в быту и отношениях людей, в литературе и искусстве.
О том, как готовился тогда репертуар и как мной самим понималась в то время борьба за «качество продукции» применительно к своей профессии, я писал в автобиографической заметке «Смирнов-Сокольский о себе»:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127