Что об этом думает Грейндж? Ни слова сказано не было. Он занятой человек. Он привык, что дом находится в его полном распоряжении, что, когда ему нужно, в нем тихо. Вряд ли ему понравится, если она застрянет здесь на несколько недель… месяцев.
Месяцев? Нет, конечно. Она скоро найдет работу, жилье… что-то.
Сирена тяжело вздохнула, выключила свет и забралась в постель. Она слышала шум воды в ванной и представила себе, как Грейндж готовится ко сну. К завтрашнему вечеру она будет точно знать, что у нее в багажнике, и тогда можно будет строить планы.
Вся эта история выбила у нее почву из-под ног.
Художественный музей Сан-Франциско находился неподалеку от Рыбачьей гавани. Это было внушительное четырехэтажное кирпичное здание, на вид куда более прочное, чем его более современные соседи. Следуя указаниям Грейнджа, она объехала здание. Если бы он мог не пойти на работу. Если бы он был здесь, с ней. Но когда она видела его час назад, на нем был синий костюм и шелковый галстук, и он казался таким красивым, деловым и далеким, что она просто сказала «до вечера». Он бросил на нее вопросительный взгляд, но она не стала ничего объяснять и сказала, что проголодалась. Когда Сирена выходила из кухни с бананом в руках, он уже расстегивал портфель. Потом он, как прошлым вечером, коснулся губами кончика ее носа и направился к двери, но обернулся.
– Я буду о тебе думать.
Во всяком случае, она о нем думала, когда звонила в массивную железную дверь музея. Через несколько секунд она открылась, и Сирена увидела – для этого ей пришлось задрать голову – человека, который мог бы быть профессиональным баскетболистом. Брюс Томпсон оказался моложе, чем она думала. У него была кудрявая рыжая борода и такие же вьющиеся усы. Одежда состояла из свободных мятых слаксов и бесформенного пуловера. Руки казались огромными. Когда он улыбался, а это случалось довольно часто, становился виден глазной зуб, который рос куда-то вбок.
– Сирена Айсом, – Брюс так сжал ее руку, что она чуть не отвалилась, – счастлив познакомиться с вами. Давайте я вам помогу отнести вещи.
Она согласно кивнула, открыла багажник, и, прежде чем успела сообразить, что ее способ обращения с антиквариатом может показаться ему странным, они уже оказались в огромном помещении с доходящими до самого потолка стеллажами.
– Я действительно не слишком вас утруждаю? – спросила Сирена, хотя Грейндж и говорил ей, что Брюс сегодня днем не занят. – Я могу приехать когда-нибудь в другой раз…
– Нет, что вы, все в порядке. – Брюс поставил одну из коробок на стол и потер ладони, как специалист по кражам драгоценностей, предвкушающий богатую добычу. – Грейндж рассказал мне вашу историю, и я сгораю от нетерпения. Теперь… Вы не возражаете, если я начну?
Начинайте. А я сейчас просто уйду .
Сирена жадно вдохнула воздух, обрадованная, что Брюс так поглощен коробкой, что не обращает на нее внимания. Он аккуратно развязал узел и достал небрежно завернутый в газету предмет. Сирене снова не хватило воздуха.
Он держал в руке кружку для эля, из чистого серебра, по словам тети Герти, и внимательно разглядывал толстую ручку.
– «ДЖО», – вслух произнес он. – Джосайя Остин.
– Джосайя Остин? – переспросила Сирена.
– Он жил в Чарльстоне в 1700-х. При жизни особой известностью не пользовался, скорее всего, потому что его работы не продавались в других городах. Но в последние пятьдесят лет его мастерство привлекло внимание специалистов. Наверное, ваш отец об этом знал.
– Должно быть.
Брюс достал бланк и что-то на нем нацарапал.
– Я составлю каталог, чтобы вам было удобнее, – объяснил он. – Буду придерживаться текущих цен. Скажем, пять тысяч долларов.
Пять тысяч долларов за то, из чего пили пиво ?
В голове у Сирены зазвенело, и звон становился все громче по мере того, как Брюс заполнял лист. Фарфоровая ваза с цветами и птицами, которая так нравилась Сирене, оказалась походной флягой начала XVIII века работы китайских мастеров. Брюс сказал, что она превосходит по качеству девяносто девять процентов из того, что ему доводилось видеть. Два ирландских графина – бристольское стекло – стоили двадцать тысяч, потому что были единичными экземплярами. Низкая плоская стеклянная чаша с двумя ручками превратилась в «редкий сосуд для поссета XVI века». Тогда мастера впервые стали добавлять в расплавленное стекло окись свинца, чтобы стекло блестело и переливалось. Нож, вилка и ложка – XIV век, Италия… Когда Брюс написал сумму, Сирена постаралась не смотреть на нее.
Полюбившаяся Гэлламу серебряная табакерка стоила немного – всего три тысячи долларов. Сирене хотелось крикнуть, что три тысячи долларов – это невероятная цена за безделушку, которая умещается на ладони. Добравшись до золотых с эмалью часов, Брюс притих и сосредоточился. Их сделали в Женеве в 1835-м, и серия была небольшая. Швейцарская музыкальная шкатулка. Брюс долго не выпускал ее из рук, бормоча «невероятно». Сирена опять не стала глядеть, что он пишет.
Потом перед их глазами предстали шахматы ручной работы. Краска, которой были расписаны фигурки, довольно сильно поблекла. Даже тетя Герти ничего не знала о их происхождении. Брюс рассматривал фигурки так дотошно, так бережно прикасался к тонкой кожаной доске, что Сирена чуть не стонала от нетерпения.
– Это… Вы имеете представление, когда они были изготовлены?
Сирена покачала головой, которая вдруг закружилась.
– В средние века.
Сирена слышала его слова, но они казались лишенными смысла. Даже когда Брюс, понизив голос, стал рассказывать о том, как слоновую кость покрывали золотом, о фигурках, каждая из которых изображала участника знаменитой битвы, Сирена почти не слушала его. Ради всего святого, как они могли попасть к ее отцу? Пытаясь ответить на осторожные вопросы Брюса, она напрягала память, но безрезультатно. Она тогда была молоденькой девушкой и не интересовалась шахматами.
– Как много я потеряла, – прошептала она.
– Не ругайте себя. Вы же помните, когда и откуда появилось большинство предметов из коллекции вашего отца, вернее, вашей коллекции.
Он был прав. Надо было думать об этом, а не изводить себя раскаянием.
Герти правильно оценила двух мейсенских лошадок. Такие же статуэтки были проданы за шестьдесят тысяч долларов 2 октября 1969 года в Женеве. Сегодня они стоили, по крайней мере, в два раза дороже.
После этого Сирена вообще перестала слышать Брюса. Он продолжал разворачивать вещи, иногда сверялся с каталогами, которые лежали на том же столе. Каждый раз, как он делал очередную запись, Сирена старалась думать об автомобильных цепях, горячем шоколаде, о чем угодно. И о Грейндже.
Наконец Брюс встал. Он стоял в окружении вещей, каждая из которых была частью жизни ее отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55