Грудь ее не обладала ни массой, ни объемом, она удивляла формой. Два совершенных конуса с разведенными в разные стороны вершинками – сиамские близняшки в обиде отворачивали друг от дружки свои курносые мордашки.
Где-то под кадыком у меня протрубила фанфара, и я воспрял:
– Как торговля, Шурик?
Но Шурик погряз в воспоминаниях и повторно упивался пережитым потрясением:
– Паша так и остался в одном сапоге, просто отключился, а может и притворился. Жалко его, совсем опустился.
Наконец, он раскурил свою сигарету. Судя по вони, она была начинена перьями изображенных на пачке райских птичек.
– А я сел в метро и уснул, – продолжал свою эпопею Шурик.
Мне оставалось предоставить в его распоряжение уши, а глаза и помыслы обратить к Незнакомке.
– Будят уже менты. Им естественно документы подавай. Я кричу, с рыбалки еду! Не имеете права! Они вытянули меня на поверхность, завели в темень, стали на бабки трясти.
В этом месте моя соблазнительница, круто обернулась, хвост хлестнул ее по щеке, и с высоты своего роста она глянула мне прямо в глаза. Стрельнула прямой наводкой. Я выстоял. Но огонь изрядно подпалил мои нервы.
Шурик наседал на уши:
– Я рванул на себе рубашку: Берите, суки! Весь ваш! Тогда один меня развернул, въебал поджопник, и все скрылись.
А тем временем, у нас с соседкой складывалась славная игра. Она исполняла жест, я разгадывал смысл. Жестов было много, но смысл оставался один. А я другого и не искал.
– Сориентировался – ночь, – шелестел где-то поверху Шурик. – Где нахожусь – не понять. Наконец, выполз на дорогу, поймал машину. Водила, как адрес услыхал, сразу сто баксов заряди. Я прыгнул с дуру и кричу: «Поехали!» Ну, приехали. Открывает Миша, я у него сейчас живу. Только я про баксы заикнулся, Миша за голову схватился и на кухню ушел. Тогда водила достает тесак, как у Тараса Бульбы и мне под ребра… В общем, влетел я по-крупному! Миша обиделся, видишь на какое дерьмо посадил! – сплюнул Шурик на прилавок.
Нехитрой мимикой лица я попытался отвлечь бедолагу от негативного минувшего и обратить его внимание к позитивному настоящему, но он уже вышел на коду:
– Нет, все. Не знаю, что делать? Как жить?! Зачем? Вчера лежал ночью, музыку слушал, хотел в окно выброситься, не смог – воля атрофировалась! Это болезнь нашего поколения!
– И с атрофированной волей жить можно, главное найти ей верное применение, – обрадовался я долгожданному финалу. – А насчет болезни, так это у тебя хронический психоз. Научный факт. Нам нужно расслабиться, Шурик! Наше поколение это заслужило!
От нахлынувших предчувствий я весь просиял и уже откровенно любовался своей Незнакомкой.
– Это не психоз. Это конец, – не сдавался Шурик. Видно, его преследовало распахнутое окно. Похоже, он уже стоял на подоконнике, раскинув руки, готовый кинуться в объятия мерлихлюндии. Нужно было осторожно приблизиться к нему, ласково взять за руки и не спеша отвести на безопасное расстояние. Но, Боже ж мой! Сейчас было не до сантиментов! Моя игрунья потеряла терпение и совсем расшалилась – закатав маечку под самую грудь, семафорила нам пухленьким брюшком с крохотным крендельком-пупочком.
– Кончай ныть, Шурик! – подскочил я с ящика. – Нам нужно свежее, неординарное решение. Давай сегодня оттянемся по полной программе. Откроем отдушины! Выпустим демонов порезвиться, и обратятся демоны в ангелов! Из ядов своих приготовим себе бальзам: хватит доить корову скорби – пора пить сладкое молоко ее вымени! Так, кажется, завещал нам твой кумир?!
(В студенчестве Шурик увлекался ницшианством)
– Нет, работать надо, – пролепетал Шурик и принялся с деланной озабоченностью ощупывать аляповатые черевички.
– Так мы после работы, Шурик! Я тебе помогу. Смотри какая антилопа у нас под носом гарцует, а ты концы в воду!
Я послал своей Чародейке воздушный поцелуй – она подставило голенькое плечико.
– Да нет, не получится, денег нет ни копейки. На метро занимал, – доносилось до меня сквозь легкое головокружение.
Вот это было скверно. Ох, как скверно это прозвучало! И еще скверней отозвалось.
– Что совсем нет?!
– Ноль.
Такая категоричная конкретность меня взбесила:
– Так ты что, сегодня ничего не продал?!
– А ты попробуй продай! Кому продавать?! Вот ты можешь чего-нибудь купить?!
– Да пошел ты!
– Ну, а хули тогда спрашиваешь!
И мы заткнулись. Это были тягостные минуты. Как передать их физически осязаемую скорбь? О, дикие псы подземелья моего, видно не суждено вам превратиться в звонкоголосых птиц!
Наверное, мы с Шуриком стали настолько ординарны и жалки, как два пенсионера в очереди к урологу, что полунагая Фурия извлекла из-под своего прилавка золотистую банку пива Хольстен, сорвала кольцо и, изогнувшись как кобра, сдула хлынувшую пену в нашу сторону.
– А эта ебется, но только через ресторан, – глухо отозвался Шурик. И я уловил в его «но» язвительный манок – призыв к порицанию извечных устоев.
Нет, я не откликнулся. Мне не хотелось ни полемизировать, ни вторить. Нужно принимать жизнь такой, какая она есть и точно знать, что тебе от нее надо. А уж какую цену придется выложить за желаемое? Я был согласен на любые условия!
И значит нужно было расставаться. Я протянул руку, Шурик вяло пожал.
– Ты не пропадай, – вдруг спохватился бедолага. – Одна надежда на тебя, когда прославишься может и меня вытянешь…
Я пообещал быстрыми кивками и пошел прочь, не оглядываясь.
Контрастные переживания опустошили меня, я шел не спеша, всецело отдавшись грязному тротуару. Вдруг потянуло ладаном, я поднял голову. Так и есть – Храм Господний на Земле.
На паперти под недавно отреставрированной дубовой дверью, подостлав под глыбообразный зад картонку, сидела нищенка и бойко сортировала милостыню – железо в холщовый мешочек, сотки к соткам, двухсотки к двухсоткам, пятисотки к пятисоткам, а тысячные купюры в карман под юбку. Сортировала и приговаривала: «Пошла на хуй… пошла на хуй…» Эта присказка относилась к другой нищенке, что стояла неподалеку. Та (погрязнее и постарше) истово молилась и, низко кланяясь Храму, перечила: «Тебе хуй… тебе хуй…»
Я запрокинул голову и осмотрел купола, покрытые свежей позолотой. Предвечернее солнце, скатываясь с их округлых боков, больно плескалось в глаза. Я прищурился. Стены храма были тщательно выбелены и отливали синевой. «Уютное жилище,» – подумал я и пошел своей дорогой.
Пустота во мне постепенно восполнялась. Вернулось ощущение времени. Заработало сознание, включилась память. И я решил подаваться к Паше. На деньги рассчитывать уже не приходилось, но была надежда выпить. А выпивший человек и человек трезвый, это совсем разные ипостаси.
7
Когда-то (не так уж и давно) Паша пробовал стать клоуном. Примерял парики, приставлял разновеликие носы, экспериментировал с гримом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Где-то под кадыком у меня протрубила фанфара, и я воспрял:
– Как торговля, Шурик?
Но Шурик погряз в воспоминаниях и повторно упивался пережитым потрясением:
– Паша так и остался в одном сапоге, просто отключился, а может и притворился. Жалко его, совсем опустился.
Наконец, он раскурил свою сигарету. Судя по вони, она была начинена перьями изображенных на пачке райских птичек.
– А я сел в метро и уснул, – продолжал свою эпопею Шурик.
Мне оставалось предоставить в его распоряжение уши, а глаза и помыслы обратить к Незнакомке.
– Будят уже менты. Им естественно документы подавай. Я кричу, с рыбалки еду! Не имеете права! Они вытянули меня на поверхность, завели в темень, стали на бабки трясти.
В этом месте моя соблазнительница, круто обернулась, хвост хлестнул ее по щеке, и с высоты своего роста она глянула мне прямо в глаза. Стрельнула прямой наводкой. Я выстоял. Но огонь изрядно подпалил мои нервы.
Шурик наседал на уши:
– Я рванул на себе рубашку: Берите, суки! Весь ваш! Тогда один меня развернул, въебал поджопник, и все скрылись.
А тем временем, у нас с соседкой складывалась славная игра. Она исполняла жест, я разгадывал смысл. Жестов было много, но смысл оставался один. А я другого и не искал.
– Сориентировался – ночь, – шелестел где-то поверху Шурик. – Где нахожусь – не понять. Наконец, выполз на дорогу, поймал машину. Водила, как адрес услыхал, сразу сто баксов заряди. Я прыгнул с дуру и кричу: «Поехали!» Ну, приехали. Открывает Миша, я у него сейчас живу. Только я про баксы заикнулся, Миша за голову схватился и на кухню ушел. Тогда водила достает тесак, как у Тараса Бульбы и мне под ребра… В общем, влетел я по-крупному! Миша обиделся, видишь на какое дерьмо посадил! – сплюнул Шурик на прилавок.
Нехитрой мимикой лица я попытался отвлечь бедолагу от негативного минувшего и обратить его внимание к позитивному настоящему, но он уже вышел на коду:
– Нет, все. Не знаю, что делать? Как жить?! Зачем? Вчера лежал ночью, музыку слушал, хотел в окно выброситься, не смог – воля атрофировалась! Это болезнь нашего поколения!
– И с атрофированной волей жить можно, главное найти ей верное применение, – обрадовался я долгожданному финалу. – А насчет болезни, так это у тебя хронический психоз. Научный факт. Нам нужно расслабиться, Шурик! Наше поколение это заслужило!
От нахлынувших предчувствий я весь просиял и уже откровенно любовался своей Незнакомкой.
– Это не психоз. Это конец, – не сдавался Шурик. Видно, его преследовало распахнутое окно. Похоже, он уже стоял на подоконнике, раскинув руки, готовый кинуться в объятия мерлихлюндии. Нужно было осторожно приблизиться к нему, ласково взять за руки и не спеша отвести на безопасное расстояние. Но, Боже ж мой! Сейчас было не до сантиментов! Моя игрунья потеряла терпение и совсем расшалилась – закатав маечку под самую грудь, семафорила нам пухленьким брюшком с крохотным крендельком-пупочком.
– Кончай ныть, Шурик! – подскочил я с ящика. – Нам нужно свежее, неординарное решение. Давай сегодня оттянемся по полной программе. Откроем отдушины! Выпустим демонов порезвиться, и обратятся демоны в ангелов! Из ядов своих приготовим себе бальзам: хватит доить корову скорби – пора пить сладкое молоко ее вымени! Так, кажется, завещал нам твой кумир?!
(В студенчестве Шурик увлекался ницшианством)
– Нет, работать надо, – пролепетал Шурик и принялся с деланной озабоченностью ощупывать аляповатые черевички.
– Так мы после работы, Шурик! Я тебе помогу. Смотри какая антилопа у нас под носом гарцует, а ты концы в воду!
Я послал своей Чародейке воздушный поцелуй – она подставило голенькое плечико.
– Да нет, не получится, денег нет ни копейки. На метро занимал, – доносилось до меня сквозь легкое головокружение.
Вот это было скверно. Ох, как скверно это прозвучало! И еще скверней отозвалось.
– Что совсем нет?!
– Ноль.
Такая категоричная конкретность меня взбесила:
– Так ты что, сегодня ничего не продал?!
– А ты попробуй продай! Кому продавать?! Вот ты можешь чего-нибудь купить?!
– Да пошел ты!
– Ну, а хули тогда спрашиваешь!
И мы заткнулись. Это были тягостные минуты. Как передать их физически осязаемую скорбь? О, дикие псы подземелья моего, видно не суждено вам превратиться в звонкоголосых птиц!
Наверное, мы с Шуриком стали настолько ординарны и жалки, как два пенсионера в очереди к урологу, что полунагая Фурия извлекла из-под своего прилавка золотистую банку пива Хольстен, сорвала кольцо и, изогнувшись как кобра, сдула хлынувшую пену в нашу сторону.
– А эта ебется, но только через ресторан, – глухо отозвался Шурик. И я уловил в его «но» язвительный манок – призыв к порицанию извечных устоев.
Нет, я не откликнулся. Мне не хотелось ни полемизировать, ни вторить. Нужно принимать жизнь такой, какая она есть и точно знать, что тебе от нее надо. А уж какую цену придется выложить за желаемое? Я был согласен на любые условия!
И значит нужно было расставаться. Я протянул руку, Шурик вяло пожал.
– Ты не пропадай, – вдруг спохватился бедолага. – Одна надежда на тебя, когда прославишься может и меня вытянешь…
Я пообещал быстрыми кивками и пошел прочь, не оглядываясь.
Контрастные переживания опустошили меня, я шел не спеша, всецело отдавшись грязному тротуару. Вдруг потянуло ладаном, я поднял голову. Так и есть – Храм Господний на Земле.
На паперти под недавно отреставрированной дубовой дверью, подостлав под глыбообразный зад картонку, сидела нищенка и бойко сортировала милостыню – железо в холщовый мешочек, сотки к соткам, двухсотки к двухсоткам, пятисотки к пятисоткам, а тысячные купюры в карман под юбку. Сортировала и приговаривала: «Пошла на хуй… пошла на хуй…» Эта присказка относилась к другой нищенке, что стояла неподалеку. Та (погрязнее и постарше) истово молилась и, низко кланяясь Храму, перечила: «Тебе хуй… тебе хуй…»
Я запрокинул голову и осмотрел купола, покрытые свежей позолотой. Предвечернее солнце, скатываясь с их округлых боков, больно плескалось в глаза. Я прищурился. Стены храма были тщательно выбелены и отливали синевой. «Уютное жилище,» – подумал я и пошел своей дорогой.
Пустота во мне постепенно восполнялась. Вернулось ощущение времени. Заработало сознание, включилась память. И я решил подаваться к Паше. На деньги рассчитывать уже не приходилось, но была надежда выпить. А выпивший человек и человек трезвый, это совсем разные ипостаси.
7
Когда-то (не так уж и давно) Паша пробовал стать клоуном. Примерял парики, приставлял разновеликие носы, экспериментировал с гримом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62