Я нежно обхватил Бьянку за плечи, велел не разговаривать.
– Луи!
– Все хорошо, только молчи.
Она обвила мою руку слабыми детскими пальчиками.
– Луи!
– Я здесь, детка!
И тогда ее указательный палец отделился от остальных и медленно согнулся в крючок, словно перст самой смерти; девушка медленно указала на себя и беззвучно произнесла одно слово. Меня как будто потянула за этим пальцем невидимая нить, и когда мое ухо приблизилось к губам Бьянки так, что я ощутил тепло ее дыхания, она заговорила вновь. Каждое слово вызывало корчи в ее раздавленном теле, словно она рожала ребенка.
– Луи!
– Все нормально, не разговаривай!
– Я… люблю… тебя!..
– Ну что ты, что ты!..
– Сочинение…
– Нет, не надо, не напрягайся!
И тут, как бы в миг расставания души и тела, Бьянка вцепилась в меня с пугающей новой силой.
– Сочинение… – отчаянно задохнувшись, проговорила она, – в печной трубе…
Хватка ослабла, и ее голова стукнулась об асфальт, блестящий от крови.
Полицейская машина юзом влетела на дальний конец набережной, а я поглядел на автомобиль убийцы – его двигатель продолжал работать – и осознал, где видел его раньше. Машина была моя.
Глава 16
Я потягивал кофе и читал передовицу Мейриона, посвященную Бьянке:
Почти неделя миновала со времени трагической гибели Шонед Пенмайнмаур, более известной обитателям нашего знаменитого квартала развлечений как Бьянка. Девушки, которая в последний раз натянула нос отвергшему ее обществу, будучи похороненной в своем сценическом костюме. К нынешнему моменту многие уже стали забывать ее; а прочим она и с самого начала была до лампочки. Тем глупее с их стороны. Фото печальных похорон на кладбище Лланба-дарн во вторник содержит важное послание для всех нас. На траурной церемонии было всего четверо скорбящих. Ее близкая подруга Мивануи Монтес; детектив-инспектор Ллинос; фотограф нашей газеты; и одинокая фигура прохожего, который остановился, тронутый сердечным сочувствием. В грязной шинели, подпоясанной бечевкой, с грязным, изрезанным морщинами от долгих лет страданий лицом, этот человек и сам, как никто другой, понимал, что значит быть отрешенным от очага благополучной жизни Аберистуита: то был ветеран Патагонской войны. Ему на долю выпало в тот день не только преподать нам урок сочувствия, но и, увы, научить нас значению слова «стыд».
Ветераном войны в шинелишке, подпоясанной бечевкой, был я. Знал ли о том Мейрион? Трудно сказать. Откуда бы? Я отправился на похороны в надежде переговорить с Мивануи, однако та простояла все время подле Ллиноса, а после мгновенно скрылась в машине. Ллинос сообщил газете, что отчаянно хотел побеседовать со мной по поводу этой смерти – «трагического происшествия, виновник которого скрылся», – однако не упомянул о том, что я закрыл его в туалете.
С той ночи, когда она умерла, я прятался в трейлере. До сих пор не знаю, как выжил: я стоял над трупом, у машины убийцы – моей машины – двигатель еще работал, и до появления полиции оставались секунды. В такой ситуации остается только одно – принять решение. Любое, почти не важно какое. И я принял решение запрыгнуть в машину, чей радиатор был по-прежнему перепачкан кровью и плотью Бьянки, и дать газ. Бьянка была мертва, это я видел. А если она каким-то чудом не погибла, ей будет больше проку от полиции, чем от меня. Так что я позаботился о своей шкуре. Под визг тормозов полицейского автомобиля я развернулся, вырулил направо у Замка, переехал мост Тревехан; притормозил я только у дороги на Тан-и-Булхский пляж. Здесь я бросил машину и пошел пешком через темные поля к горной крепости Железного века. У меня сложился план, как запутать следы – объехать город по дуге и пешком добраться до трейлера в Инисласе. Я шел четыре часа, но я дошел.
Погода успела испортиться – пласты сизых туч заволокли небо; было промозгло и ветрено, а в воздухе висела влага, готовая то и дело плюнуть в окна трейлера. Я выходил наружу нечасто, но когда это случалось, маскировка под ветерана войны не подводила меня. Как от прокаженных, большинство людей просто отводит от них взгляд.
Стучали в дверь трейлера. Я открыл ее, влетела Амба:
– Что – не торопишься?
– Извини, я тебя не слышал.
– Там холодища, как среди зимы.
– Все в порядке, я сварил кофе – согреешься.
Она сняла куртку с капюшоном и прошла к столу.
– Есть некоторые успехи.
– Да ну?
– Не исключено, что дело наконец сдвинулось с мертвой точки.
Она открыла школьный рюкзачок и вынула оттуда три книжки. Я прочел названия. Джойс Мунвезер, «Об озерах страсти»; «Управление шлюпом» капитана Маркуса Трелони; «Опыт новой патологии неряшества» д-ра Хайнца З. Нюслина. Я положил книги.
– Я их взяла в школьной библиотеке. Ты не поверишь, кто их брал последний.
– Мозгли?
– Нет. Вторая попытка.
– Извини, дружище, на большее я не способен.
– Ты не поверишь.
– Ошарашь меня.
– Эванс-Башмак!
Я взял «Новую патологию неряшества» и осмотрел форзац.
– Может, мы его недооценивали.
– Не думаю. Посмотри на титульный лист.
Я покорно раскрыл книгу. Из титульного листа ножницами были грубо вырезаны буквы – остались пожеванные края.
– Ему, кстати, за это влетело. Почему я и узнала. Помню, слышала эту историю сто лет назад: он как-то пришел в библиотеку и набрал всяких странных книжек. А вернул порезанными. И я проверила по его формуляру, какие были книжки.
Я открыл остальные две книги; обе изуродованы одинаково.
– О'кей, ума палата, и что это значит?
Как будто насилу дождавшись этого вопроса, Амба вынула листок бумаги и развернула его.
– Вот какие буквы вырезаны: С.Л.У.П.Н.У.В.А.
– Все равно не въезжаю.
– Переставь.
Я секунду потаращился на бумажку, и тут меня оглоушило.
– Лавспуну!
– То-то и оно!
– Так и что это все значит?
– Для чего нужны вырезанные буквы?
Я пожал плечами.
– Для вымогательских писем. Он шантажировал учителя валлийского. Не удивительно, что с ним разделались.
Я несколько секунд размышлял над значимостью этого факта, но из депрессии выйти не смог.
– Что, сердце не поет?
– Извини, Амба, я торчу здесь, потому что меня разыскивают за убийство проститутки. Какие уж тут песни.
– Но это обелит твое имя.
– Не понимаю как.
– Эванс шантажировал Лавспуна. Почему? Потому что он списал сочинение и нашел там что-то изобличающее учителя. Что еще нам известно об Эвансе? Он стащил из Музея редкостную попонку для чайника. Я подозреваю, что эти два факта взаимосвязаны.
– Само собой, только в чем связь?
– Не знаю. Мы собрали еще не все части головоломки.
– Но это значит, что мы топчемся на месте. Мы уже знаем, что Лавспун убил Эванса.
Она поглядела на меня, и слезы огорчения выступили у нее на глазах.
– Нам нужно рассмотреть все под разными углами, Луи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
– Луи!
– Все хорошо, только молчи.
Она обвила мою руку слабыми детскими пальчиками.
– Луи!
– Я здесь, детка!
И тогда ее указательный палец отделился от остальных и медленно согнулся в крючок, словно перст самой смерти; девушка медленно указала на себя и беззвучно произнесла одно слово. Меня как будто потянула за этим пальцем невидимая нить, и когда мое ухо приблизилось к губам Бьянки так, что я ощутил тепло ее дыхания, она заговорила вновь. Каждое слово вызывало корчи в ее раздавленном теле, словно она рожала ребенка.
– Луи!
– Все нормально, не разговаривай!
– Я… люблю… тебя!..
– Ну что ты, что ты!..
– Сочинение…
– Нет, не надо, не напрягайся!
И тут, как бы в миг расставания души и тела, Бьянка вцепилась в меня с пугающей новой силой.
– Сочинение… – отчаянно задохнувшись, проговорила она, – в печной трубе…
Хватка ослабла, и ее голова стукнулась об асфальт, блестящий от крови.
Полицейская машина юзом влетела на дальний конец набережной, а я поглядел на автомобиль убийцы – его двигатель продолжал работать – и осознал, где видел его раньше. Машина была моя.
Глава 16
Я потягивал кофе и читал передовицу Мейриона, посвященную Бьянке:
Почти неделя миновала со времени трагической гибели Шонед Пенмайнмаур, более известной обитателям нашего знаменитого квартала развлечений как Бьянка. Девушки, которая в последний раз натянула нос отвергшему ее обществу, будучи похороненной в своем сценическом костюме. К нынешнему моменту многие уже стали забывать ее; а прочим она и с самого начала была до лампочки. Тем глупее с их стороны. Фото печальных похорон на кладбище Лланба-дарн во вторник содержит важное послание для всех нас. На траурной церемонии было всего четверо скорбящих. Ее близкая подруга Мивануи Монтес; детектив-инспектор Ллинос; фотограф нашей газеты; и одинокая фигура прохожего, который остановился, тронутый сердечным сочувствием. В грязной шинели, подпоясанной бечевкой, с грязным, изрезанным морщинами от долгих лет страданий лицом, этот человек и сам, как никто другой, понимал, что значит быть отрешенным от очага благополучной жизни Аберистуита: то был ветеран Патагонской войны. Ему на долю выпало в тот день не только преподать нам урок сочувствия, но и, увы, научить нас значению слова «стыд».
Ветераном войны в шинелишке, подпоясанной бечевкой, был я. Знал ли о том Мейрион? Трудно сказать. Откуда бы? Я отправился на похороны в надежде переговорить с Мивануи, однако та простояла все время подле Ллиноса, а после мгновенно скрылась в машине. Ллинос сообщил газете, что отчаянно хотел побеседовать со мной по поводу этой смерти – «трагического происшествия, виновник которого скрылся», – однако не упомянул о том, что я закрыл его в туалете.
С той ночи, когда она умерла, я прятался в трейлере. До сих пор не знаю, как выжил: я стоял над трупом, у машины убийцы – моей машины – двигатель еще работал, и до появления полиции оставались секунды. В такой ситуации остается только одно – принять решение. Любое, почти не важно какое. И я принял решение запрыгнуть в машину, чей радиатор был по-прежнему перепачкан кровью и плотью Бьянки, и дать газ. Бьянка была мертва, это я видел. А если она каким-то чудом не погибла, ей будет больше проку от полиции, чем от меня. Так что я позаботился о своей шкуре. Под визг тормозов полицейского автомобиля я развернулся, вырулил направо у Замка, переехал мост Тревехан; притормозил я только у дороги на Тан-и-Булхский пляж. Здесь я бросил машину и пошел пешком через темные поля к горной крепости Железного века. У меня сложился план, как запутать следы – объехать город по дуге и пешком добраться до трейлера в Инисласе. Я шел четыре часа, но я дошел.
Погода успела испортиться – пласты сизых туч заволокли небо; было промозгло и ветрено, а в воздухе висела влага, готовая то и дело плюнуть в окна трейлера. Я выходил наружу нечасто, но когда это случалось, маскировка под ветерана войны не подводила меня. Как от прокаженных, большинство людей просто отводит от них взгляд.
Стучали в дверь трейлера. Я открыл ее, влетела Амба:
– Что – не торопишься?
– Извини, я тебя не слышал.
– Там холодища, как среди зимы.
– Все в порядке, я сварил кофе – согреешься.
Она сняла куртку с капюшоном и прошла к столу.
– Есть некоторые успехи.
– Да ну?
– Не исключено, что дело наконец сдвинулось с мертвой точки.
Она открыла школьный рюкзачок и вынула оттуда три книжки. Я прочел названия. Джойс Мунвезер, «Об озерах страсти»; «Управление шлюпом» капитана Маркуса Трелони; «Опыт новой патологии неряшества» д-ра Хайнца З. Нюслина. Я положил книги.
– Я их взяла в школьной библиотеке. Ты не поверишь, кто их брал последний.
– Мозгли?
– Нет. Вторая попытка.
– Извини, дружище, на большее я не способен.
– Ты не поверишь.
– Ошарашь меня.
– Эванс-Башмак!
Я взял «Новую патологию неряшества» и осмотрел форзац.
– Может, мы его недооценивали.
– Не думаю. Посмотри на титульный лист.
Я покорно раскрыл книгу. Из титульного листа ножницами были грубо вырезаны буквы – остались пожеванные края.
– Ему, кстати, за это влетело. Почему я и узнала. Помню, слышала эту историю сто лет назад: он как-то пришел в библиотеку и набрал всяких странных книжек. А вернул порезанными. И я проверила по его формуляру, какие были книжки.
Я открыл остальные две книги; обе изуродованы одинаково.
– О'кей, ума палата, и что это значит?
Как будто насилу дождавшись этого вопроса, Амба вынула листок бумаги и развернула его.
– Вот какие буквы вырезаны: С.Л.У.П.Н.У.В.А.
– Все равно не въезжаю.
– Переставь.
Я секунду потаращился на бумажку, и тут меня оглоушило.
– Лавспуну!
– То-то и оно!
– Так и что это все значит?
– Для чего нужны вырезанные буквы?
Я пожал плечами.
– Для вымогательских писем. Он шантажировал учителя валлийского. Не удивительно, что с ним разделались.
Я несколько секунд размышлял над значимостью этого факта, но из депрессии выйти не смог.
– Что, сердце не поет?
– Извини, Амба, я торчу здесь, потому что меня разыскивают за убийство проститутки. Какие уж тут песни.
– Но это обелит твое имя.
– Не понимаю как.
– Эванс шантажировал Лавспуна. Почему? Потому что он списал сочинение и нашел там что-то изобличающее учителя. Что еще нам известно об Эвансе? Он стащил из Музея редкостную попонку для чайника. Я подозреваю, что эти два факта взаимосвязаны.
– Само собой, только в чем связь?
– Не знаю. Мы собрали еще не все части головоломки.
– Но это значит, что мы топчемся на месте. Мы уже знаем, что Лавспун убил Эванса.
Она поглядела на меня, и слезы огорчения выступили у нее на глазах.
– Нам нужно рассмотреть все под разными углами, Луи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52