– Ну да, где-то час. Если повезет.
– Если? .. – переспросил Хэл, будто не верил собственным ушам, и уставился на подушку. – Хочешь сказать, что может и не получиться и она останется в дерьме?
Зачем же так грубо о подушке? – Давай пойдем прямо сейчас, – сказала я, стягивая перчатки. – Потом займусь…
– Да ради бога, возись с ней, коли есть охота! – гаркнул он. – Просто… для тебя это важно, да?
Важно? Да, наверное, важно. А может, и нет. Подушка была свадебным подарком – кажется, от его мамы. Но может, это и правда не так уж важно. Или…
– Просто ради интереса. – Хэла понесло, теперь не остановишь. – Сколько ты зарабатываешь в час? Примерно. Двадцать баксов? Тридцать?
– Почасовую оплату я не высчитывала…
– Н-да? Странно. Ну, допустим, точная сумма роли не играет. Я вот что хочу сказать: ты зарабатываешь икс долларов в час. Хреновенько, конечно – хватает только на коктейли, орешки и за парковку заплатить. Но по сравнению с тем, что получают женщины в других странах, это целое состояние. А значит, в каком-нибудь Китае живет уйма женщин, которые смастрячили бы тебе такую же подушку, а то и получше этой, за десятую часть твоего часового заработка. За двадцатую часть! Так вот, стою я сейчас тут, смотрю на тебя и думаю: что она делает? Зачем она гробит свое время? Ведь в этом нет ни капли смысла. Ни капли. Мне не раз приходило в голову, что многие твои занятия совершенно бессмысленны.
Последние слова, кажется, потрясли даже его самого, но я не думаю, что они относились ко мне лично. Они относились ко всем женщинам, которые тратят время на мытье посуды, бесконечную стирку одежды, чистку плиты – вместо того чтобы зарабатывать деньги, двигать прогресс или заниматься другими стоящими делами. Мы с Хэлом частенько спорили по этому поводу. Менялись только детали.
– Это звучит грубо, Джу, – признал он. – Но иногда мне кажется, ты вообще не въезжаешь, что творится в нашем мире. И это меня просто бесит. Понимаешь, да? Меня бесят такие штуки.
Да, наверное, толика правды в этом была, наверное, во мне есть много такого, что может взбесить. Но интересно, понимал ли он, ЧТО меня в нем тоже кое-что бесит и что мне как-то приходится с этим жить?
Вот что вертелось у меня в голове, пока я сидела во французской кафешке в пять часов вечера пятницы, в компании полоумного шеф-повара и рюмки коньяку. Мой мобильник зарегистрировал двенадцать пропущенных звонков. Я не сомневалась, что настырный звонивший – сам маэстро психоанализа, решивший отменить нашу встречу и осложнить мне жизнь. Телефон снова зазвонил: вызов номер тринадцать.
Но звонил вовсе не Арт. Звонила мамина партнерша Марджи, и голос у нее был убитый, совсем убитый.
– Джули, я тебе сразу скажу – ты не волнуйся. С Деборой все в порядке. То есть мы думаем, что в порядке, – она еще у врача. – Голос Марджи набряк слезами, расплылся, как газетные строчки под дождем, и все слова в нем слились.
– Алло? Джули, мы в больнице. – Трубку перехватила Триш. – На Деб напали какие-то подонки.
Она не стала вдаваться в подробности, просто сказала, чтобы я срочно ехала в больницу. Я подхватила сумку и стала озираться в поисках плаща. Солнце ушло из кафе во дворик, и от этого все посетители изрядно поблекли и подурнели. Марсель в том числе.
– Мадемуазель? – Он был весь исполнен заботы и коньяка, когда снимал с крючка мой плащ и подавал мне. – Мадемуазель, ви о'кей, oui?
– Простите, но моя мама… она…
Она – что? Я не знала. Ранена, без сознания, умирает, мертва: нужное подчеркнуть. Марсель прочел у меня на лице последний вариант и взвился:
– Oh, non, mon Dieu! Она мертвая, oui? Votre maman est morte? И ви узнать это тут? У Марселя в кафе? – У него запали щеки: потрясение высасывало из бедняги жизнь. Голос упал до шепота: он готовился сказать непроизносимое. – Люди, они говорить: этот стол у Марселя – проклятый стол. Это стол мертвих.
Едва эта мысль сверкнула в его голове, как Марсель ощутил нестерпимую потребность заслониться от нее. Я пошла к двери, а он подпрыгнул и помчался за мной.
– Конечно, это совпадений, мадемуазель, просто совпадений. Ми это никому не сказать. Если клиента, они узнать, то Марселю кришка. Ви не знаете обичный клиент, как его знать Марсель. Обичный клиент, он слабак, он трус, он девчонка. Он боится мертвих… смерть… капут.
Моя машина стояла во дворике. Мне нужно было только сесть в нее, завести, глянуть в зеркало, повернуть руль…
– Мадемуазель, помните: это все Бог сделаль, это не Марсель! Мамы, они все время умирают! Вот моя дорогая мамочка быль на ринке, абрикоси покупаль, и рраз!
Он высовывался из дверей и все увещевал меня, пока я выруливала со стоянки:
– Мадемуазель, ви никому не сказать, oui?
Я посмотрела в зеркало и увидела, что на освобожденное мной место втискивается старый «ситроен». Машина купалась в солнечном свете. Золотые стрелы отлетали от хромированного бампера и плясали на серебристом капоте.
Когда Марсель поднял глаза и тоже увидел машину, он разом прекратил взывать ко мне и махать руками. Он знал этот «ситроен», и oh, non, mon Dieu ! О да, он знал его владельца. Неужели Марселю и его кафе еще мало было несчастий?
– Мари, еще коньяк! – заорал он.
– Мама, я уже еду! – заорала я.
– Марсель, друг, как дела? – заорал Арт.
12
Арт
Солнце светит одинаково и в окно замка, и в оконце бедной хижины.
Г. Д. Торо
Смысл, во всяком случае, таков. Мне очень нравится эта мысль. Мне нравится, что в конце концов всем достается поровну. Мне нравится, что ни один богатенький жлоб, у которого денег больше чем у Господа Бога, не может купить больше солнца, чем я. Неважно, богат ты или беден. Неважно, сколько у тебя акций, сколько ночей ты проводишь в одиночестве в чужих городах, какую часть своей жизни ты распродаешь каждый день. Есть кое-что такое, чего ты все равно не купишь больше, чем я. Кое-что действительно важное. То, что гонит кровь по твоим жилам. Что смягчает твое сердце и заставляет раскрыть объятия. Что дарит покой и чувство безопасности в темноте.
Потому что темнота – хорошая проверка. При свете любой дурак сможет внушить себе, что у него все в порядке. Но по ночам, когда весь остальной мир спит, этот фокус не проходит. Разоренные счета. Нудная работа. Нелюбимая жена. Стареющее тело. Непонятные боли в груди. Молодые жеребцы на твоей дорожке. Ускользающая жизнь. Чувство, что все вот-вот рассыплется в прах. Паника. От нее не откупишься никакими деньгами.
Был яркий, звездный вечер, и я сбежал из неонового куба больницы за ежечасной дозой никотина.
– Ты куда, Артур? – спросил Тони, как спрашивал каждый час. – В кафе?
– Нет, он не в кафе, папа, – сухо сообщила Мишель, не отрываясь от журнала. – Он собирается еще больше отравить свой погибающий организм.
– Что? – Тони растерялся. Это случалось все чаще по мере того, как стресс от ожидания подтачивал его силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64