– Идем на задание? – допытывался Залевский.
– Поторапливайся, узнаешь.
Пригнувшись, они входили в землянку, где расположилась ротная канцелярия. Коптилка, искусно изготовленная из медной артиллерийской гильзы, рассеивала ровный, чуть желтоватый свет – горсть соли, брошенная в бензин, не давала ему вспыхнуть.
– Подходите ближе, – приглашал вошедших сержант Валясек. – Он взял в руки лист бумаги, густо исписанный каллиграфическим почерком, и, наклонившись к огню, начал читать:
– «Мы, солдаты первого пехотного полка, достигнув Одры, водружаем этот пограничный столб и устанавливаем здесь границу Польши на веки веков». – Пан капитан, извольте, – протянул он ручку командиру роты.
– По-польски или по-русски?
– Лучше по-польски.
– Получай! – отодвинулся тот от стола. – Подходите и расписывайтесь.
– Да пояснее пишите, ведь это войдет в историю, – напомнил им Валясек.
Они с усердием выводили пером буквы. Даже строптивый Залевский, остривший по любому поводу, почувствовал, как по спине у него побежали мурашки. Это Не пустые разговоры, а настоящая История.
– Хорошо бы подписаться и за тех, которые не дошли, – послышался в полумраке чей-то голос.
– Список погибших мы приложим, – заверил солдат старшина роты. – Все это мы свернем, вложим в бутылку, закупорим ее и закопаем возле столба, на вечные времена. Ясно?
– Ясно! – хором отвечали они, глядя, как капли сургуча, украденного из штаба батальона, капают, запекаясь, словно кровь.
– Теперь берите столб да смотрите водружайте осторожно, чтобы швабы не повредили, – напутствовал их Валясек.
– Щебня подсыпьте, чтобы крепче стоял.
– Не раздавите бутылку! – забеспокоился Острейко.
– Не бойся, отец…
Поддерживаемый руками, столб застыл в вертикальном положении. Яму поспешно засыпали землей. Бутылку, как советовал Наруг, закопали донышком вверх, чтобы влага не разъела пробку. Они уже притаптывали сверху землю, когда противник заметил движение у окопа, грянул далекий одиночный выстрел, свист пули полоснул, как бичом. Все скатились в траншею.
И тогда длинная очередь взметнула пыль на бруствере. Пули глухо уходили в песок.
– Растревожили мы их, как осиное гнездо! – усмехнулся, закусив губы, Острейко. – Заметили.
– Погляди, столб стоит?
Залевский высунул голову и с удовлетворением убедился, что столб стоит на месте, даже не задетый пулями.
– Порядок! Стоит!
– И пусть стоит, – неожиданно отозвался Багинский. Его слова восприняли с облегчением – он снова включался в жизнь роты и взвода, превозмогая собственную боль.
– Чтобы его свалить, им придется ударить из орудия и попасть точно, – заметил Острейко. – Зубы себе обломают, но не укусят. Знаете что? Пока мы стоим на этом рубеже, можно каждую ночь по столбу вдоль всего берега ставить, назло им. Ну, что вы на это скажете?
– Здравая мысль! Надо. Хороший хозяин огораживает свои земли, чтобы какая скотина не учинила потравы.
– На, Багинский! – ему первому поднес Бачох свою, постоянно пополняемую флягу.
– Эх, давай! За эту границу и за тех, кто ее охраняет, надо хлебнуть глоток.
Опустив потемневшие веки и запрокинув голову, он дважды хлебнул. Они, не отрываясь, глядели, как ходит его заросший щетиной кадык.
Днем в окопах оставалась лишь небольшая часть личного состава; наблюдатели бдительно следили за вспышками немецкой артиллерии: с высокого берега позиции врага хорошо просматривались.
Перед ними открывалась широкая панорама, начинавшаяся от взорванного железнодорожного моста, рухнувшие пролеты которого темным каркасом возвышались над бурой поверхностью реки, полной водоворотов, вплоть до ее излучины, исчезавшей в глубине леса. За главным руслом Одры пересекала луг другая сверкающая полоска, обнесенная валами с проволочными заграждениями, – Старая Одра и судоходный канал.
Деревушки, серые этернитовые крыши которых возвышались над фруктовыми деревьями, окопавшийся противник тоже, видимо, превратил в систему дотов. Трудно будет взламывать этот глубоко эшелонированный оборонительный рубеж.
– Мы должны приучить солдат к воде, – рассуждал на совещании командир полка. – Послушайте, капитан Поляк, ваши люди пойдут первыми. От того, сумеют ли они захватить хотя бы небольшой плацдарм, будет зависеть многое. С завтрашнего дня приказываю начать учения на лодках. Учитесь мастерски преодолевать водные преграды. Четко и с предельной быстротой производить посадку и высадку из лодок. Необходимо смело прыгать в воду. Выявить, сколько человек действительно умеют плавать. Я загляну к вам: мне самому любопытно, как пойдет дело. А теперь можете идти!
– Есть выполнять приказание! – повторил вслед за капитаном поручик Качмарек. И они упорно отрабатывали форсирование на озере, скрытом в лесу.
С рассвета до поздней ночи эхо разносило отголоски команд, стук топоров и молотков. Саперы сколачивали лодки-плоскодонки, а также готовили понтоны для будущего моста. Строго соблюдалась маскировка: даже щепу и стружки солдаты убирали с поляны и сжигали, радуясь возможности обсушиться. Вода еще сохраняла зимний холод, и вынужденное купанье в мундирах не доставляло удовольствия.
Время еще было слишком ранним, чтобы уходить с луга, закончив тактические занятия. Досыта или даже про запас наевшись (как этому научил их жизненный опыт), они расположились в кустах, одни дремали, другие покуривали, третьи переговаривались, найдя себе собеседника по необходимости или руководствуясь настоящим чувством дружбы.
– Тебя призвали в армию? – допытывался Бачох, подперев свою веснушчатую физиономию обеими руками. Лежа животом на траве, он перебирал в воздухе босыми ногами, как это делают мальчишки на выгоне.
– Я пошел добровольцем, – повел головой Залевский. – Пять лет ждал этой минуты…
– Ты был в Армии Крайовой, а таких берут не очень охотно.
– Да. Но я политикой не занимался, а стрелял, и то слишком мало, только во время восстания. Я хотел в армию, вот и пошел к вам добровольцем, понимаешь?
– Ага, – отозвался Бачох.
– Я должен был пойти, не то впоследствии вы все заслуги припишете себе.
– Ну, вы тоже немало дел понаделали, – поморщился воспитанник Наруга, – уложили уйму народу, погубили Варшаву.
– Не прикидывайся, будто не знаешь, почему так случилось! Не прикидывайся дураком, – возмутился, садясь на траву, Збышек; его привлекательная, несколько мальчишеская физиономия исказилась гримасой внезапного гнева. – Я пошел, чтобы пострелять в Берлине. Я веду свои счеты, которые нужно сравнять. Не тяни за язык, а то еще потом переврешь, когда станешь пересказывать наш разговор Наругу…
– Да ты что?… Ведь ты меня знаешь. И Войтек – тоже свой парень.
– Только все вы ему гораздо больше свои, чем я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25