неожиданно Ирена перестает сопротивляться. Я чувствую, что ее тело больше не бьется и ослабевает подо мной на диване, если не любовно, то во всяком случае призывно. Ирена смотрит на меня нежным, умиротворенным, умоляющим взглядом и выдыхает: – Я не боюсь смерти. Ты хочешь меня убить? Убей.
Этих слов оказывается вполне достаточно, чтобы я освободился от «него» с такой же легкостью и быстротой, с какими недавно «он» освободился от меня. Я спрашиваю ее: – Ты хочешь умереть? – Да.
– Как же так? Ведь ты сама говорила, что счастлива, потому что у тебя есть твоя дочка, твоя работа, твои внутренние фильмы? – Да, говорила. Все верно. Но одновременно я хочу умереть.
– Действительно хочешь? – Действительно.
Разговор возобновляется. Мои руки по-прежнему застыли на шее Ирены, но уже не сжимают ее. Теперь говорю я: «он» окончательно выведен из игры и приговорен к молчанию.
Тихим голосом Ирена повторяет: – Убей меня.
– Я и впрямь чуть было тебя не задушил.
– Я догадалась.
– Теперь у меня ничего не выйдет. Перекипел.
– А может, получится? Сожми еще разок, покрепче: обещаю, что не буду отбиваться.
– Нет, слава богу, все кончено.
– Прошу тебя.
– Не-ет.
– Ну, не хочешь убивать, так хотя бы слезь: ты такой тяжелый – сил нет.
Слезаю, Ирена как ни в чем не бывало садится в прежнюю позу, берет стакан и снова становится секретаршей посольства, принимающей у себя знакомого. Сажусь на диван напротив нее и после короткой паузы соглашаюсь.
– Ладно, так и быть – пользуйся всей этой историей про подарок, делай что хочешь.
Как всегда насмешливо и бесцеремонно, Ирена выпаливает с наигранной заботливостью: – Правда? Нет, серьезно? Ты разрешаешь? – Повторяю, можешь делать с этой небылицей все, что тебе заблагорассудится. И прости за то, что я на тебя навалился. Я как подумал, что меня ждет, так прямо уже ничего не соображал.
– Вовсе ты на меня не наваливался: ты пытался меня убить. А это не одно и то же. Если бы ты просто навалился, уж я бы сумела тебя отшить.
– Влюбленного в тебя мужчину ты отталкиваешь, а убийцу, готового тебя придушить, принимаешь без особых возражений. Разве не так? Отпивая маленькими глотками из стакана, она поднимает на меня глаза и кивает головой в знак согласия.
IX. ТРАВМИРОВАН!
Внезапно просыпаюсь с чувством, что я не один. И точно: сажусь в постели, смотрю перед собой – здрасьте вам, «он» уж тут как тут, расположился в кресле у самой кровати. Явно в приподнятом настроении, судя хотя бы по размерам. В то же время в «его» позе нет ничего вызывающего или неприличного. Воспитанно и вполне пристойно «он» вытянулся, откинул головку на спинку кресла, с благодушным видом, как после сытного ужина. Толстая лиловая вена, обвиваясь вокруг «его» шеи наподобие галстука, создает впечатление, будто «он» одет. Впрочем, окутавший комнату полумрак не позволяет разглядеть «его» досконально. Я скорее лишь угадываю смутные очертания сидящего, который странным образом напоминает огромного осьминога в колпаке, примостившегося на собственных щупальцах.
Весьма сухо, как бы между прочим, «он» роняет: «– Я вообще-то попрощаться пришел. Ты своего добился. Я ухожу. Так что тебе больше не придется жаловаться на меня. По той простой причине, что меня уже не будет».
При этих словах я испытываю чувство невыразимой горечи и даже начинаю чего-то бояться. Но стараюсь этого не показывать и говорю себе, что главное в таких случаях – сохранять спокойствие.
«– Сам виноват, если я на тебя жаловался, – замечаю я словно в шутку. – Нечего было дурака валять. Вот и сейчас: явился чин по чину, а ведешь себя… Ну скажи, разве в таком виде принято показываться? Смотрите, мол, все, какой я: стою дыбом, сам себя готов переплюнуть. Просто неловко за тебя.
– А иначе я и не могу, – отвечает «он» упавшим голосом. – Я или такой, или вообще никакой. Если ты упрекаешь меня в похоти, так это единственная форма моего существования. Без нее я ничто.
– Увы! – Ты хотел бы, чтобы страсть выглядела пресыщенной, – чепуха. Мне незнакомо это чувство. Насытиться для меня все равно что превратиться в ничто. Пока есть я, нет сытости. Пока есть сытость, нет меня».
Немного помолчав, «он» продолжает, уже не так доверительно: «– Короче говоря, я пришел проститься. Может, хочешь мне что-нибудь сказать?» Чувство острого разочарования и все нарастающего страха не покидает меня. Однако я по-прежнему стараюсь скрыть его и небрежно бросаю: «– Да куда ты пойдешь? Неужели не понимаешь, что без меня ты как слепой котенок? Кому ты нужен, кто тебя возьмет? – Как бы не так. Именно без тебя я наконец-то выйду из полосы неудач и стану тем, кем являюсь на самом деле. Тогда меня уже не будут сдерживать разные ограничения, присущие твоей тонкой натуре. Подумать только, до чего я с тобой дошел: украдкой листаю журналы для мужчин! Хватит! Ухожу! Меня ждет полнокровная жизнь.
– Ой, не надо! Полнокровная жизнь! Нечего мне лапшу на уши вешать. Ты уходишь от меня, чтобы навязаться кому-нибудь посговорчивее, кто стал бы сносить твои выкрутасы. Вроде этой гнусной скотины Кутики.
– Кутики?! Ну вот еще! Я выбираю не между тобой и Кутикой, а между тобой и… космосом.
– Снова-здорово! Знаем мы эти разговоры.
– Были разговоры, да прошли. А это – чистая правда.
– Ну и в чем она, по-твоему? – В том, что не я нуждаюсь в тебе, как ты возомнил, а ты во мне. В том, что не ты сделал мне великое одолжение и приютил меня, а, наоборот, я снизошел до жизни с тобой. В том, что, как ни крути, а вся твоя хваленая индивидуальность – сущая пытка для меня, прокрустово ложе, сплошные передряги да проколы. Ладно бы ты хоть ценил мою жертву, уж я бы как-нибудь стерпел все тяготы совместной жизни с тобой. Так нет, ты не только не ценишь моей жертвы, но и обвиняешь меня в самоуправстве. Мало того, еще и обзываешься: выдумал кучу заумных названий и рад. Я у него, видишь ли, и потаскун, и барахольщик, и выскочка, и садист, и мазохист, и онанист, и гомосексуалист, и старушками не брезгую, и черт знает что еще. Нет уж, хватит с меня. Я ухожу, возвращаюсь в космос, да-да, именно в космос. Мне нечего стыдиться, ибо космос и есть самое подходящее для меня место.
– Ни в какой космос ты не вернешься, ты отправишься к Кутике.
– Все ясно. Ты неисправим. Я ему космос, а он мне – Кутику. Ну как тут оставаться? Прощай».
С этими словами «он» пытается встать, но из-за своего особенного сложения съезжает на пол; на моих глазах этот огромный, обезглавленный ствол перекатывается, подобно безногому нищему на тележке. Неожиданно, видя такую «его» решимость, я не выдерживаю: горечь и страх берут надо мной верх, и я кричу: «– Нет, не бросай меня, не уходи! Останься, обещаю, что отныне я буду выполнять любое твое желание. Только останься. Без тебя мне не жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Этих слов оказывается вполне достаточно, чтобы я освободился от «него» с такой же легкостью и быстротой, с какими недавно «он» освободился от меня. Я спрашиваю ее: – Ты хочешь умереть? – Да.
– Как же так? Ведь ты сама говорила, что счастлива, потому что у тебя есть твоя дочка, твоя работа, твои внутренние фильмы? – Да, говорила. Все верно. Но одновременно я хочу умереть.
– Действительно хочешь? – Действительно.
Разговор возобновляется. Мои руки по-прежнему застыли на шее Ирены, но уже не сжимают ее. Теперь говорю я: «он» окончательно выведен из игры и приговорен к молчанию.
Тихим голосом Ирена повторяет: – Убей меня.
– Я и впрямь чуть было тебя не задушил.
– Я догадалась.
– Теперь у меня ничего не выйдет. Перекипел.
– А может, получится? Сожми еще разок, покрепче: обещаю, что не буду отбиваться.
– Нет, слава богу, все кончено.
– Прошу тебя.
– Не-ет.
– Ну, не хочешь убивать, так хотя бы слезь: ты такой тяжелый – сил нет.
Слезаю, Ирена как ни в чем не бывало садится в прежнюю позу, берет стакан и снова становится секретаршей посольства, принимающей у себя знакомого. Сажусь на диван напротив нее и после короткой паузы соглашаюсь.
– Ладно, так и быть – пользуйся всей этой историей про подарок, делай что хочешь.
Как всегда насмешливо и бесцеремонно, Ирена выпаливает с наигранной заботливостью: – Правда? Нет, серьезно? Ты разрешаешь? – Повторяю, можешь делать с этой небылицей все, что тебе заблагорассудится. И прости за то, что я на тебя навалился. Я как подумал, что меня ждет, так прямо уже ничего не соображал.
– Вовсе ты на меня не наваливался: ты пытался меня убить. А это не одно и то же. Если бы ты просто навалился, уж я бы сумела тебя отшить.
– Влюбленного в тебя мужчину ты отталкиваешь, а убийцу, готового тебя придушить, принимаешь без особых возражений. Разве не так? Отпивая маленькими глотками из стакана, она поднимает на меня глаза и кивает головой в знак согласия.
IX. ТРАВМИРОВАН!
Внезапно просыпаюсь с чувством, что я не один. И точно: сажусь в постели, смотрю перед собой – здрасьте вам, «он» уж тут как тут, расположился в кресле у самой кровати. Явно в приподнятом настроении, судя хотя бы по размерам. В то же время в «его» позе нет ничего вызывающего или неприличного. Воспитанно и вполне пристойно «он» вытянулся, откинул головку на спинку кресла, с благодушным видом, как после сытного ужина. Толстая лиловая вена, обвиваясь вокруг «его» шеи наподобие галстука, создает впечатление, будто «он» одет. Впрочем, окутавший комнату полумрак не позволяет разглядеть «его» досконально. Я скорее лишь угадываю смутные очертания сидящего, который странным образом напоминает огромного осьминога в колпаке, примостившегося на собственных щупальцах.
Весьма сухо, как бы между прочим, «он» роняет: «– Я вообще-то попрощаться пришел. Ты своего добился. Я ухожу. Так что тебе больше не придется жаловаться на меня. По той простой причине, что меня уже не будет».
При этих словах я испытываю чувство невыразимой горечи и даже начинаю чего-то бояться. Но стараюсь этого не показывать и говорю себе, что главное в таких случаях – сохранять спокойствие.
«– Сам виноват, если я на тебя жаловался, – замечаю я словно в шутку. – Нечего было дурака валять. Вот и сейчас: явился чин по чину, а ведешь себя… Ну скажи, разве в таком виде принято показываться? Смотрите, мол, все, какой я: стою дыбом, сам себя готов переплюнуть. Просто неловко за тебя.
– А иначе я и не могу, – отвечает «он» упавшим голосом. – Я или такой, или вообще никакой. Если ты упрекаешь меня в похоти, так это единственная форма моего существования. Без нее я ничто.
– Увы! – Ты хотел бы, чтобы страсть выглядела пресыщенной, – чепуха. Мне незнакомо это чувство. Насытиться для меня все равно что превратиться в ничто. Пока есть я, нет сытости. Пока есть сытость, нет меня».
Немного помолчав, «он» продолжает, уже не так доверительно: «– Короче говоря, я пришел проститься. Может, хочешь мне что-нибудь сказать?» Чувство острого разочарования и все нарастающего страха не покидает меня. Однако я по-прежнему стараюсь скрыть его и небрежно бросаю: «– Да куда ты пойдешь? Неужели не понимаешь, что без меня ты как слепой котенок? Кому ты нужен, кто тебя возьмет? – Как бы не так. Именно без тебя я наконец-то выйду из полосы неудач и стану тем, кем являюсь на самом деле. Тогда меня уже не будут сдерживать разные ограничения, присущие твоей тонкой натуре. Подумать только, до чего я с тобой дошел: украдкой листаю журналы для мужчин! Хватит! Ухожу! Меня ждет полнокровная жизнь.
– Ой, не надо! Полнокровная жизнь! Нечего мне лапшу на уши вешать. Ты уходишь от меня, чтобы навязаться кому-нибудь посговорчивее, кто стал бы сносить твои выкрутасы. Вроде этой гнусной скотины Кутики.
– Кутики?! Ну вот еще! Я выбираю не между тобой и Кутикой, а между тобой и… космосом.
– Снова-здорово! Знаем мы эти разговоры.
– Были разговоры, да прошли. А это – чистая правда.
– Ну и в чем она, по-твоему? – В том, что не я нуждаюсь в тебе, как ты возомнил, а ты во мне. В том, что не ты сделал мне великое одолжение и приютил меня, а, наоборот, я снизошел до жизни с тобой. В том, что, как ни крути, а вся твоя хваленая индивидуальность – сущая пытка для меня, прокрустово ложе, сплошные передряги да проколы. Ладно бы ты хоть ценил мою жертву, уж я бы как-нибудь стерпел все тяготы совместной жизни с тобой. Так нет, ты не только не ценишь моей жертвы, но и обвиняешь меня в самоуправстве. Мало того, еще и обзываешься: выдумал кучу заумных названий и рад. Я у него, видишь ли, и потаскун, и барахольщик, и выскочка, и садист, и мазохист, и онанист, и гомосексуалист, и старушками не брезгую, и черт знает что еще. Нет уж, хватит с меня. Я ухожу, возвращаюсь в космос, да-да, именно в космос. Мне нечего стыдиться, ибо космос и есть самое подходящее для меня место.
– Ни в какой космос ты не вернешься, ты отправишься к Кутике.
– Все ясно. Ты неисправим. Я ему космос, а он мне – Кутику. Ну как тут оставаться? Прощай».
С этими словами «он» пытается встать, но из-за своего особенного сложения съезжает на пол; на моих глазах этот огромный, обезглавленный ствол перекатывается, подобно безногому нищему на тележке. Неожиданно, видя такую «его» решимость, я не выдерживаю: горечь и страх берут надо мной верх, и я кричу: «– Нет, не бросай меня, не уходи! Останься, обещаю, что отныне я буду выполнять любое твое желание. Только останься. Без тебя мне не жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92