Отвечаю чуть слышным „да“. У Мафальды странный, совсем не выступающий зад – прямо не зад, а восьмиугольник какой-то, совершенно плоский, что, впрочем, не исключает его внушительных размеров. Грузно, едва заметно поводя бедрами, она медленно выпячивает могучий усест к моему подбрюшью и, развернувшись вполоборота, вопрошает: – Тебе нравится? – Да.
Вранье. Естественно, мне не нравится, но самое ужасное, что не нравится и «ему»: «он» по-прежнему не хочет взять в толк, что от «него» требуется. После того как Мафальда потерлась об меня, «он»: вместо того чтобы «прибавить в росте», взял, да и вовсе перекрутился жгутом. Желая любой ценой разбудить «его», отваживаюсь на пробную ласку и вытягиваю вперед руки. Увы и ах! Кажется, будто мнешь несколько дряблых, полупустых и разновеликих подушек, кое-как притороченных к скелетному остову. Две подушки болтаются на грудной клетке, третья выпячивается и оседает по бокам, подвешенная на хилых прищепках за краешки газа; еще парочка, продолговатой формы, перекатывается вокруг бедренных костей. Одним словом, Мафальдины телеса прямо ходуном ходят на костях и, не ровен час, совсем отвалятся. Запрокинув голову, Мафальда осведомляется: – Ну, теперь ты уже не боишься? – Нет.
Вместе мы дефилируем к кровати. Неожиданно Мафальда вырывается, сигает на кровать, во всю ширь расставляет ноги и тянет меня за руки, как натягивают на себя одеяло перед сном. И вот я накрепко зажат меж раскоряченных ляжек; пах в пах, грудь в грудь, лицо в подушку, припорошенную прядями Мафальдиных косм. В тисках железных объятий с вящей силой чувствую, как тело Мафальды вихляется на костяном каркасе; и снова чудится мне, что в один прекрасный день оно-таки сползет с него, подобно тому, как сползает мясо с костей братьев наших меньших после продолжительной варки, и тогда на кровати от Мафальды останется лишь голый, сухой скелетик.
Хочешь не хочешь, а подобные мысли все равно лезут в голову, однако особо возбуждающими их не назовешь. Вот и «он» подмечает колко: «– С трупом переспать, браток, – это тебе не раз плюнуть. Тут долго настраиваться надо».
Теперь не отвечаю я. Одновременно испытываю страх, унижение и отчаяние: кожей чувствую, что «он» настроен не на шутку враждебно и совершенно не представляю, что говорить. Мафальда продолжает елозить подо мной в поисках «его», но натыкается на худосочный, обвислый обрубок. Тогда она с пылом укладывает меня на спину, а сама наваливается сверху. Я в крайнем замешательстве, избалованный «его» исключительными возможностями, прекрасно понимаю, что из нас двоих роль мужчины выполняет Мафальда, ибо снует надо мной она, она же и пытается по-своему войти в меня. При каждом мощном взмахе ее таза я осязаю не просто нажим, а чуть ли не яростное наступление, на которое «он» отвечает соответственно вялым оседанием и позорным отходом. Внезапно меня пронизывает необычное, волнующее ощущение, будто я уже не мужчина, а женщина; и на том месте, где когда-то громоздился «он», образовалась пустота, впадина, точнее, даже полость.
Мафальда, видимо, все еще пребывает в плену иллюзии и поэтому решает применить другой способ. Она сдвигает меня вбок, приподнимается, садится рядом, наклоняется над моим животом, повернувшись ко мне спиной, опускает голову и опирается щекой на ладонь. Я, как могу, помогаю ей: вытягиваюсь, расслабляюсь и целиком отдаюсь в ее распоряжение. Одновременно сосредоточиваю мысленные усилия на «нем» и отчаянно призываю: «– В последний раз тебя прошу, выручай».
Не отвечает, продолжает блистать своим отсутствием. Кладу руку на согнутую спину Мафальды: она вся взмокла. Поверх полных плеч, в настойчивом, лихорадочном исступлении ходит вверх-вниз ее маленькая головка в белом матерчатом тюрбане. Напружиниваю тело, выгибаюсь дугой, собираюсь с мыслями – бесполезно. Окидываю взглядом тело Мафальды в надежде завестись хотя бы от его диковинной формы, напоминающей гигантскую грушу из плоти и крови, – все впустую. Наконец со стоном и придыханием пытаюсь вызвать отсутствующее возбуждение на манер нянек, имитирующих голосом звук мочеиспускания, – опять без толку.
Постепенно Мафальда охлаждает свой пыл; еще несколько нырков головой, коротких и резких, как клевок, и она замирает, склонив голову, словно не веря в такое невезение. С внутренним содроганием сознаю, что, когда она распрямится, я окажусь в паскуднейшем положении. Чувствую, что не вынесу этого, и моментально принимаю решение.
Пока Мафальда, не разгибаясь, полулежит ко мне спиной, хватаюсь рукой за грудь и, застонав, валюсь на постель. Старый трюк под названием «приступ». Я прибегаю к нему всякий раз, когда, поддавшись «его» уговорам, снимаю какую-нибудь шлюху в темной аллее пригорода, а чуть позже, при свете, обнаруживаю перед собой старую гарпию. Постанывая, я мямлю: – Мне плохо, мне плохо. Скорее что-нибудь покрепче, коньяк… Прихватило, я так и знал, я чувствовал, как оно накатывает… Скорее, мне плохо! Несмотря на эти жалобные просьбы, Мафальда особо не торопится. Она медленно приподнимается, поворачивается, упирается ладонями по обе стороны моего обмякшего тела, наклоняется надо мной и смотрит на меня в упор недоброжелательным взглядом: – Коньяку можешь выпить внизу сколько душе угодно. Только кому ты лапшу на уши вешаешь, Рико? Тон ее голоса изменился: это уже не мелодичное щебетание, а сухое, насмешливое шипение. Пробую взбрыкнуть: – Ты что, мне не веришь? – Конечно, нет.
– Думаешь, я импотент? – А что прикажешь думать? Предпочитаю промолчать. Мафальда продолжает ядовито: – Сначала мы все из себя такие донжуаны и казановы, руки распускаем под столом, целоваться лезем за дверью. А как до дела доходит, так сразу нам плохо. Никак, сердечко прихватило? А, Рико? – Ты же сама почувствовала в тот день, что я не импотент, разве нет? – Ладно, пусть не импотент. Назовем это по-другому. Заторможенный. Так тебя больше устраивает? – Хорошо, но клянусь… – Вот где у меня ваши клятвы. На словах вы все половые гиганты, а на деле – едва стоит, соплей перешибешь. И причин у вас хоть отбавляй: Протти – тот от рождения женилкой не вышел: щекотун вот такусенький; у тебя – и вовсе голяк. Так какого вы вообще женитесь? Чего пыжитесь? Когда, наконец, оставите меня в покое? – Прости, я сегодня действительно, как ты сказала, заторможенный. С кем не бывает. Может, еще разок попробуем? – Убирайся, чтоб ноги твоей здесь не было, убирайся, убирайся, убирайся! Неожиданно на меня обрушивается целый шквал шлепков, пощечин, тумаков, царапин. Взгромоздившись на меня, Мафальда непрестанно выкрикивает: «Убирайся», хотя сама при этом не выпускает меня, прижав махиной своей туши. В конце концов я с силой отталкиваю ее, соскакиваю с кровати, вихрем вылетаю из спальни (вдогонку мне несутся заключительные проклятия, переходящие напоследок в отчаянные, душераздирающие рыдания).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Вранье. Естественно, мне не нравится, но самое ужасное, что не нравится и «ему»: «он» по-прежнему не хочет взять в толк, что от «него» требуется. После того как Мафальда потерлась об меня, «он»: вместо того чтобы «прибавить в росте», взял, да и вовсе перекрутился жгутом. Желая любой ценой разбудить «его», отваживаюсь на пробную ласку и вытягиваю вперед руки. Увы и ах! Кажется, будто мнешь несколько дряблых, полупустых и разновеликих подушек, кое-как притороченных к скелетному остову. Две подушки болтаются на грудной клетке, третья выпячивается и оседает по бокам, подвешенная на хилых прищепках за краешки газа; еще парочка, продолговатой формы, перекатывается вокруг бедренных костей. Одним словом, Мафальдины телеса прямо ходуном ходят на костях и, не ровен час, совсем отвалятся. Запрокинув голову, Мафальда осведомляется: – Ну, теперь ты уже не боишься? – Нет.
Вместе мы дефилируем к кровати. Неожиданно Мафальда вырывается, сигает на кровать, во всю ширь расставляет ноги и тянет меня за руки, как натягивают на себя одеяло перед сном. И вот я накрепко зажат меж раскоряченных ляжек; пах в пах, грудь в грудь, лицо в подушку, припорошенную прядями Мафальдиных косм. В тисках железных объятий с вящей силой чувствую, как тело Мафальды вихляется на костяном каркасе; и снова чудится мне, что в один прекрасный день оно-таки сползет с него, подобно тому, как сползает мясо с костей братьев наших меньших после продолжительной варки, и тогда на кровати от Мафальды останется лишь голый, сухой скелетик.
Хочешь не хочешь, а подобные мысли все равно лезут в голову, однако особо возбуждающими их не назовешь. Вот и «он» подмечает колко: «– С трупом переспать, браток, – это тебе не раз плюнуть. Тут долго настраиваться надо».
Теперь не отвечаю я. Одновременно испытываю страх, унижение и отчаяние: кожей чувствую, что «он» настроен не на шутку враждебно и совершенно не представляю, что говорить. Мафальда продолжает елозить подо мной в поисках «его», но натыкается на худосочный, обвислый обрубок. Тогда она с пылом укладывает меня на спину, а сама наваливается сверху. Я в крайнем замешательстве, избалованный «его» исключительными возможностями, прекрасно понимаю, что из нас двоих роль мужчины выполняет Мафальда, ибо снует надо мной она, она же и пытается по-своему войти в меня. При каждом мощном взмахе ее таза я осязаю не просто нажим, а чуть ли не яростное наступление, на которое «он» отвечает соответственно вялым оседанием и позорным отходом. Внезапно меня пронизывает необычное, волнующее ощущение, будто я уже не мужчина, а женщина; и на том месте, где когда-то громоздился «он», образовалась пустота, впадина, точнее, даже полость.
Мафальда, видимо, все еще пребывает в плену иллюзии и поэтому решает применить другой способ. Она сдвигает меня вбок, приподнимается, садится рядом, наклоняется над моим животом, повернувшись ко мне спиной, опускает голову и опирается щекой на ладонь. Я, как могу, помогаю ей: вытягиваюсь, расслабляюсь и целиком отдаюсь в ее распоряжение. Одновременно сосредоточиваю мысленные усилия на «нем» и отчаянно призываю: «– В последний раз тебя прошу, выручай».
Не отвечает, продолжает блистать своим отсутствием. Кладу руку на согнутую спину Мафальды: она вся взмокла. Поверх полных плеч, в настойчивом, лихорадочном исступлении ходит вверх-вниз ее маленькая головка в белом матерчатом тюрбане. Напружиниваю тело, выгибаюсь дугой, собираюсь с мыслями – бесполезно. Окидываю взглядом тело Мафальды в надежде завестись хотя бы от его диковинной формы, напоминающей гигантскую грушу из плоти и крови, – все впустую. Наконец со стоном и придыханием пытаюсь вызвать отсутствующее возбуждение на манер нянек, имитирующих голосом звук мочеиспускания, – опять без толку.
Постепенно Мафальда охлаждает свой пыл; еще несколько нырков головой, коротких и резких, как клевок, и она замирает, склонив голову, словно не веря в такое невезение. С внутренним содроганием сознаю, что, когда она распрямится, я окажусь в паскуднейшем положении. Чувствую, что не вынесу этого, и моментально принимаю решение.
Пока Мафальда, не разгибаясь, полулежит ко мне спиной, хватаюсь рукой за грудь и, застонав, валюсь на постель. Старый трюк под названием «приступ». Я прибегаю к нему всякий раз, когда, поддавшись «его» уговорам, снимаю какую-нибудь шлюху в темной аллее пригорода, а чуть позже, при свете, обнаруживаю перед собой старую гарпию. Постанывая, я мямлю: – Мне плохо, мне плохо. Скорее что-нибудь покрепче, коньяк… Прихватило, я так и знал, я чувствовал, как оно накатывает… Скорее, мне плохо! Несмотря на эти жалобные просьбы, Мафальда особо не торопится. Она медленно приподнимается, поворачивается, упирается ладонями по обе стороны моего обмякшего тела, наклоняется надо мной и смотрит на меня в упор недоброжелательным взглядом: – Коньяку можешь выпить внизу сколько душе угодно. Только кому ты лапшу на уши вешаешь, Рико? Тон ее голоса изменился: это уже не мелодичное щебетание, а сухое, насмешливое шипение. Пробую взбрыкнуть: – Ты что, мне не веришь? – Конечно, нет.
– Думаешь, я импотент? – А что прикажешь думать? Предпочитаю промолчать. Мафальда продолжает ядовито: – Сначала мы все из себя такие донжуаны и казановы, руки распускаем под столом, целоваться лезем за дверью. А как до дела доходит, так сразу нам плохо. Никак, сердечко прихватило? А, Рико? – Ты же сама почувствовала в тот день, что я не импотент, разве нет? – Ладно, пусть не импотент. Назовем это по-другому. Заторможенный. Так тебя больше устраивает? – Хорошо, но клянусь… – Вот где у меня ваши клятвы. На словах вы все половые гиганты, а на деле – едва стоит, соплей перешибешь. И причин у вас хоть отбавляй: Протти – тот от рождения женилкой не вышел: щекотун вот такусенький; у тебя – и вовсе голяк. Так какого вы вообще женитесь? Чего пыжитесь? Когда, наконец, оставите меня в покое? – Прости, я сегодня действительно, как ты сказала, заторможенный. С кем не бывает. Может, еще разок попробуем? – Убирайся, чтоб ноги твоей здесь не было, убирайся, убирайся, убирайся! Неожиданно на меня обрушивается целый шквал шлепков, пощечин, тумаков, царапин. Взгромоздившись на меня, Мафальда непрестанно выкрикивает: «Убирайся», хотя сама при этом не выпускает меня, прижав махиной своей туши. В конце концов я с силой отталкиваю ее, соскакиваю с кровати, вихрем вылетаю из спальни (вдогонку мне несутся заключительные проклятия, переходящие напоследок в отчаянные, душераздирающие рыдания).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92