тыктык 2
Еще четыре
Он уже практически на полпути.
Надо лишь набрать остальные цифры, подождать, пока будет звонить телефон, а потом она подойдет, и он услышит ее голос, и вот что на самом деле сказала бы она – свободная от его фантазий о том, что она делает, и кто она такая, и от всего остального, чем его мозг играл в пинг-понг.
У нее был бы очень сонный голос.
Она сказала бы:
– Да, кто это?
А он сказал бы:
– Это я. Я люблю тебя. Я хочу тебя увидеть прямо сейчас. Можно я приеду?
– Нет, я не хочу тебя видеть, – сказала бы она и повесила трубку.
Вот что случилось бы на самом деле.
Она от него устала.
Она хотела снова жить сама по себе.
Она больше не могла тратить на него время.
Она отдала ему всю жизнь, которую могла себе позволить. У нее для него больше не осталось жизни. Она хотела что-то оставить для жизни себе.
Он начал набирать четвертую цифру, но так и не закончил. Повесил трубку. Вернулся к дивану и сел. Потер глаза, будто старик.
Секунд тридцать в голове у него было совершенно пусто – весьма необычно, ибо там почти всегда маршировал парад Четвертого июля.
– Господи, – наконец сказал он вслух самому себе. – Я это чуть не сделал. Я ей чуть не позвонил. Надо взять себя в руки.
Без десяти одиннадцать, и спать ему совершенно не хотелось. Он задумался, чем бы занять остаток ночи.
Ночь удлиняется, когда прокисает любовь.
Замена
Кошка попила в темной кухне и пошла назад по коридору в спальню, где спала ее японская хозяйка.
Посреди коридора кошка вспомнила, что забыла поесть. Она любила сжевать пару кусочков сухого корма среди ночи, попив воды.
Кошка вернулась в кухню.
Снова попила, потом принялась грызть кошачий корм, а японка спала в постели.
Юкико отдыхала в пустоте между снами.
Киото исчез.
Скоро его заменит что-нибудь другое.
Губы Юкико слегка приоткрылись, и дыхание тихонько летало меж них.
Ей нравилось смотреть сны, потому что редко снились кошмары. Сны были приятным развлечением. В жизни у нее не бывало ночной бессонницы, потому что Юкико всегда предвкушала, как уснет и посмотрит сны.
Пусть и горюя, она мгновенно уснула в ночь после отцовского самоубийства много лет назад в Сиэтле, и ей в ту ночь даже снились хорошие сны. Ей снилось, что отец не умер, что утром он разбудит ее в школу, как всегда.
Паутина
Американскому юмористу нужно было куда-то деть ночь, которая разрасталась вокруг в длинноты. Сон его не интересовал. Юморист просто не мог одиноко сидеть в квартире, пока не наступит день. Он так не хотел.
Потом он кое-что надумал.
Подошел к телефону и набрал номер.
Не японкин номер.
Номер стюардессы, с которой юморист годами встречался от случая к случаю. Живя в городе, она часто не ложилась спать подолгу. Она была из тех женщин, которые особо не любят никуда ходить, а любят околачиваться в квартире, занимаясь мелочами, – слушать проигрыватель, или вязать, или найти еще какое крохотное полночное занятие, в самый раз для одиночества в квартире среди ночи.
Может, она хотела сидеть ночами дома, потому что каждые несколько дней летала по всей стране.
Когда зазвонил телефон, она сидела на ковре и читала «Космополитен».
Она знала, что лишь один человек на свете позвонит ей в такой поздний час. Она отложила журнал и проползла по ковру к телефону. Взяла телефон со стола и поставила на пол.
– Привет, сова ночная, – жизнерадостно сказала она.
Она всегда была жизнерадостна.
– Ты чем занята? – спросил он.
– Ничем, – сказала она. – Сижу, читаю про то, как прелестны адюльтеры. Ты в последнее время случайно не женился?
– Нет, – сказал он. – Зачем мне жениться?
– Потому что ты бы тогда гораздо сильнее прельщал одинокую стюардессочку, которая хочет быть девушкой «Космо». В этом месяце нам полагается ложиться в постель только с женатыми.
Он не понял, о чем это она. Он даже не думал, что это смешно, однако выше упоминалось, что он был лишен чувства юмора.
Она широко улыбалась, прижимая к уху трубку. Она понимала, что ничего смешного он в ее словах не видит.
Она очень старалась не расхохотаться.
Он так редко видел смешное – ее всегда забавляла эта ирония.
Ты чем занята? – повторил он.
– Ничем, – сказала она. – Сижу, читаю про то, как прелестны адюльтеры. Ты в последнее время случайно не женился?
В трубке повисла пауза.
Она поняла, что он растерялся.
– Может, заедешь? – спросила она.
– Ладно, – сказал он. – Но сначала – что ты сказала вот только что?
– Я сказала – может, заедешь? – сказала она. – Я ничем не занята. Хотела бы с тобой увидеться. Привези что-нибудь выпить. Хорошо бы вина. У тебя есть вино?
– Да, какое-то есть.
– Вези. Выпьем, поболтаем о прежних временах, а может, новые начнем.
– Через двадцать минут буду, – сказал он.
– Лучше через девятнадцать, – сказала она.
– Ладно, – сказал он. – Постараюсь побыстрее. Белое – нормально?
– Отлично, – сказала она.
Они повесили трубки.
Она широко улыбалась.
Переползла обратно к «Космополитену» и стала дальше читать статью про адюльтер. Ей нравилось, поскольку там не было ни грана смысла.
Она была очень жизнерадостная.
Она приехала из Техаса.
Ее отец был брандмайором в крошечном городке, где однажды три года ничего не загоралось.
Про отца напечатали очерк в журнале «Лайф» с фотографией: отец стоял возле пожарной машины. Машину оплели фальшивой паутиной.
Он широко улыбался.
Он тоже был жизнерадостный.
Наследственное.
Гантель
Температура сомбреро была теперь -23.
Пока толпа бунтовала себе дальше, шляпа согрелась на один градус. Большинство народу в толпе не знали, почему бунтуют. Когда они прибыли на место, бунт уже разгорелся, а они просто влились, вопя лупя крича тузя громя совершенно нипочему – разве потому, что другие так и делали и, видимо, развлекались вовсю.
Большинство людей в толпе не знали, что в круге посреди бунта лежит сомбреро, и, конечно, им неоткуда было знать, что температура сомбреро изначально была 24 градуса ниже нуля, а теперь растет.
Сомбреро согрелось еще на градус до -22, а через несколько минут до -21. Температура уже росла неуклонно и быстро. Потом она стала -20 и все росла.
–19, и все росла
–18, и все росла
–17, и все росла
–16, и все росла
–15, и все росла
–14, и все росла
–13, и все росла
Температура сомбреро все росла и росла, а бунт все больше ожесточался.
Люди уже лупили друг друга всерьез.
Десятилетний мальчик ткнул палкой старухе в глаз.
–12, и все росла
Двое плачущих людей плакали так долго и горько, что едва стояли на ногах.
–11, и все росла
– АЯ четырнадцать девяносто два! – кричал мэр.
–10, и все росла
Школьница из породы спортивных заводил рассекла губу городскому банкиру. Тот в ответ разодрал девице блузку и ударил в грудь. Затем повалил на землю, пытаясь одним, можно сказать, движением содрать с девицы трусы и расстегнуть себе ширинку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22