Кроме того, начальство подбросило моей шефине Ваневой идею послать меня на специализированные курсы с отрывом от работы – ступенька выше по сравнению с обычной фармацевтикой.
После обеда Анетта отсыпалась, компенсируя ночную бессонницу. Обошла всех родственников, наведалась и к старым подругам. У одних уже были дети, другие недавно обзавелись семьями, но всех без исключения поглотили заботы и мелкие радости повседневья – выглядели все располневшими и, казалось, смирились с жизнью. Взять, например, Веси – какая тебе Веси, встретила ее раздавшаяся Ве-еса – за семьдесят кило, двое малышей, летняя прачечная, зимняя прачечная, пристройки к мужниному дому, мебель неведомого стиля, ковры, вышитые салфетки, муж работает у военных, хорошие деньги гребет, а она бросила работу в торговле, так что все в норме, а ты как, Ани? – Веса оглядела ее с макушки до пят оценивающе-завистливым взглядом. – Все еще одна?.. Что значит одна? – ощетинилась Анетта, задетая за живое. – Один – тот, кто решил остаться в одиночестве… Так-то оно так, только… И эта гусыня осмеливается меня жалеть, вскипала Анетта, да у самой талию днем с огнем не сыщешь…
Угощались домашней вишневкой, дедовским напитком, она даже позабыла его вкус. Что знает Веса о жизни – ни черта не знает: дети, пеленки и вишневка… Не бывала в Софии со времени учебы в гимназии, помнишь, как нас возили на экскурсию?.. Анетта помнила бестолково организованные посещения музеев и беглое ознакомление с памятниками культуры. Веса была тогда в школьной форме, ее родители с трудом сводили концы с концами, а Анетта вырядилась в новый туалет – слегка «фантазийный», как выразилась портниха. Столица произвела на нее сильное впечатление, днем – элегантно одетой молодежью и автомобилями, вечером – увеселительными заведениями. Да, здесь текла другая жизнь, бился другой пульс – созвучный ее собственному. Здесь, только здесь…
Она шагала рядом с Веселиной в ее школьном одеянии и белых носочках – неотесанная деревенщина. И Анетта не подозревала о том, что творилось в душе ее соученицы, смущенной пестрыми улицами, разодетым и напыщенным людом, летевшим в машинах и расхаживающим в предвечерние часы. Чем больше она наблюдала этот мир, тем больше сжималась, замыкалась в себе и считала часы, чтобы скорее переступить порог отцовского дома, почувствовать себя по-свойски, засунуть уставшие ноги под благодатную струю из чешмы…
Заглянула Анетта и в больницу в надежде повидаться со своим старым обожателем и учителем танцев – доктором, однако он подался в другие края. Но тут к ней стал клеиться молодой докторишка, психиатр, щеголь с бегающими глазками. Они отправились поужинать в единственный приличный ресторан – оркестр, бархат и просиженная мягкая мебель, певичка выламывалась, выдавая какой-то компот из балканской эстрады, вокруг расположились шумные компании, целый табун молодых жеребцов – кто с отцовскими, кто с собственными денежками.
Поначалу доктор пил умеренно, старался произвести благоприятное впечатление, только молол вздор. Ужасно пестрая компания – его пациенты, от проворовавшихся торговцев до шарлатанов и гадалок. Он их раскусывает с первого взгляда, с полуслова: этот придуривается, этому место в милиции, а не в дурдоме, а этому – взять лопату да землю копать. Наиболее занудным выпаливает на латыни замысловатый диагноз, тот и уставится, как баран на новые ворота, а в это время он-де прописывает ему валерьянку с витамином Це, тоже на латыни, все сходит… Кроме того, нет отбоя от обожательниц. Женский пол здесь голодный, что те волки. Чем тут мужики занимаются? Особенно гимназистки, дерзкие и жадные, как Пенелопа… Пенелопа не была дерзкой, возразила Анетта, хотя сама точно не знала, какой была супруга Одиссея. Однако докторишко, который тоже не знал ничего об этой мифической героине, кроме имени, не согласился… Женщина – дерзкое по природе создание, мозжечок, то бишь маленький мозг, заменяет ей большой. Была у них в институте одна студентка из Нова-3агоры, сущий зверь, на практическом занятии влепила пощечину ассистенту, тот подскочил, как ужаленный, а она, оказывается, разыгрывала этюд по маниакальности, как раз по теме семинара. И пока ассистент лихорадочно соображал, выгнать ее али не стоит, она наградила его таким голивудским поцелуем, что у бедняги аж поджилки затряслись и он весь обмяк, как подогретый воск…
Компания в углу расшумелась, кто-то высоким голосом фальшиво подхватил мелодию, зазвенели стаканы… Я же тебе говорил, воодушевился докторишко, delirium tremens… И сам схватил стакан. Анетта пожалела о своем легкомыслии, стараясь улучить момент, чтобы сбежать. Но это оказалось совсем непросто. Психиатр надрался и заявил, что работа в этой дыре – лишь эпизод в его судьбе, а вообще клиническая практика – это глупость, без которой, увы, ему сейчас не обойтись… Глубоко в душе он чувствовал себя психиатром высокого класса, по ночам лишь два-три часа уделял сну, в остальное время исследовал мании полководцев. Начал с Аттилы и сейчас уже добрался до Наполеона, накатал девятьсот страниц клинического анализа, анализа исторического периода и в его рамках – истории болезней именитых пациентов. После падения Бастилии Франция была сексуально истощена, так как изначальная энергия трансформировалась в социальную. Повсюду – немыслимые менструальные смущения, проявлявшиеся в митингах и эшафотах. Аристократия впала в «меланхолиа прогрессива хроника», а народ – в «делириум тременс историка». А к тому времени потенция славянства растет. Вот тебе еще девятьсот страниц мелким шрифтом…
Верная своим привычкам, Анетта вытерпела доктора до конца и почти на плечах вытащила его из заведения, ко всему прочему и заплатив по счету, – психиатр безуспешно рылся в своих карманах, так ничего из них и не выудив. Но тут их постигло неожиданное кораблекрушение: они даже не успели ступить на аллею парка – кратчайший путь к дому Анеттиных родителей, как великий психиатр, израсходовавший всю накопленную энергию, каким-то фантастическим образом запутался в собственных ногах и шлепнулся, увлекая за собой опешившую Анетту. Они свалились в песок, снизу доктор, сверху – она, со сбитыми локтями и коленями. Не промолвив ни слова, Анетта выкарабкалась из глупой и постыдной позы, врезала своему гениальному собеседнику ногою в пах и кинулась бегом в сторону дома.
На следующий день после обеда, с пластырем на колене, она направилась за город. Тропинка вилась меж усеянных цветами и пчелами кустов, сквозь ветки которых стыдливо выглядывали фиалки. Пахло молодой зеленью и пыльцой, звучал голосок певчей пташки. Здесь, в этих местах, она любила бродить в детстве, с венком на голове и неясными порывами в груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
После обеда Анетта отсыпалась, компенсируя ночную бессонницу. Обошла всех родственников, наведалась и к старым подругам. У одних уже были дети, другие недавно обзавелись семьями, но всех без исключения поглотили заботы и мелкие радости повседневья – выглядели все располневшими и, казалось, смирились с жизнью. Взять, например, Веси – какая тебе Веси, встретила ее раздавшаяся Ве-еса – за семьдесят кило, двое малышей, летняя прачечная, зимняя прачечная, пристройки к мужниному дому, мебель неведомого стиля, ковры, вышитые салфетки, муж работает у военных, хорошие деньги гребет, а она бросила работу в торговле, так что все в норме, а ты как, Ани? – Веса оглядела ее с макушки до пят оценивающе-завистливым взглядом. – Все еще одна?.. Что значит одна? – ощетинилась Анетта, задетая за живое. – Один – тот, кто решил остаться в одиночестве… Так-то оно так, только… И эта гусыня осмеливается меня жалеть, вскипала Анетта, да у самой талию днем с огнем не сыщешь…
Угощались домашней вишневкой, дедовским напитком, она даже позабыла его вкус. Что знает Веса о жизни – ни черта не знает: дети, пеленки и вишневка… Не бывала в Софии со времени учебы в гимназии, помнишь, как нас возили на экскурсию?.. Анетта помнила бестолково организованные посещения музеев и беглое ознакомление с памятниками культуры. Веса была тогда в школьной форме, ее родители с трудом сводили концы с концами, а Анетта вырядилась в новый туалет – слегка «фантазийный», как выразилась портниха. Столица произвела на нее сильное впечатление, днем – элегантно одетой молодежью и автомобилями, вечером – увеселительными заведениями. Да, здесь текла другая жизнь, бился другой пульс – созвучный ее собственному. Здесь, только здесь…
Она шагала рядом с Веселиной в ее школьном одеянии и белых носочках – неотесанная деревенщина. И Анетта не подозревала о том, что творилось в душе ее соученицы, смущенной пестрыми улицами, разодетым и напыщенным людом, летевшим в машинах и расхаживающим в предвечерние часы. Чем больше она наблюдала этот мир, тем больше сжималась, замыкалась в себе и считала часы, чтобы скорее переступить порог отцовского дома, почувствовать себя по-свойски, засунуть уставшие ноги под благодатную струю из чешмы…
Заглянула Анетта и в больницу в надежде повидаться со своим старым обожателем и учителем танцев – доктором, однако он подался в другие края. Но тут к ней стал клеиться молодой докторишка, психиатр, щеголь с бегающими глазками. Они отправились поужинать в единственный приличный ресторан – оркестр, бархат и просиженная мягкая мебель, певичка выламывалась, выдавая какой-то компот из балканской эстрады, вокруг расположились шумные компании, целый табун молодых жеребцов – кто с отцовскими, кто с собственными денежками.
Поначалу доктор пил умеренно, старался произвести благоприятное впечатление, только молол вздор. Ужасно пестрая компания – его пациенты, от проворовавшихся торговцев до шарлатанов и гадалок. Он их раскусывает с первого взгляда, с полуслова: этот придуривается, этому место в милиции, а не в дурдоме, а этому – взять лопату да землю копать. Наиболее занудным выпаливает на латыни замысловатый диагноз, тот и уставится, как баран на новые ворота, а в это время он-де прописывает ему валерьянку с витамином Це, тоже на латыни, все сходит… Кроме того, нет отбоя от обожательниц. Женский пол здесь голодный, что те волки. Чем тут мужики занимаются? Особенно гимназистки, дерзкие и жадные, как Пенелопа… Пенелопа не была дерзкой, возразила Анетта, хотя сама точно не знала, какой была супруга Одиссея. Однако докторишко, который тоже не знал ничего об этой мифической героине, кроме имени, не согласился… Женщина – дерзкое по природе создание, мозжечок, то бишь маленький мозг, заменяет ей большой. Была у них в институте одна студентка из Нова-3агоры, сущий зверь, на практическом занятии влепила пощечину ассистенту, тот подскочил, как ужаленный, а она, оказывается, разыгрывала этюд по маниакальности, как раз по теме семинара. И пока ассистент лихорадочно соображал, выгнать ее али не стоит, она наградила его таким голивудским поцелуем, что у бедняги аж поджилки затряслись и он весь обмяк, как подогретый воск…
Компания в углу расшумелась, кто-то высоким голосом фальшиво подхватил мелодию, зазвенели стаканы… Я же тебе говорил, воодушевился докторишко, delirium tremens… И сам схватил стакан. Анетта пожалела о своем легкомыслии, стараясь улучить момент, чтобы сбежать. Но это оказалось совсем непросто. Психиатр надрался и заявил, что работа в этой дыре – лишь эпизод в его судьбе, а вообще клиническая практика – это глупость, без которой, увы, ему сейчас не обойтись… Глубоко в душе он чувствовал себя психиатром высокого класса, по ночам лишь два-три часа уделял сну, в остальное время исследовал мании полководцев. Начал с Аттилы и сейчас уже добрался до Наполеона, накатал девятьсот страниц клинического анализа, анализа исторического периода и в его рамках – истории болезней именитых пациентов. После падения Бастилии Франция была сексуально истощена, так как изначальная энергия трансформировалась в социальную. Повсюду – немыслимые менструальные смущения, проявлявшиеся в митингах и эшафотах. Аристократия впала в «меланхолиа прогрессива хроника», а народ – в «делириум тременс историка». А к тому времени потенция славянства растет. Вот тебе еще девятьсот страниц мелким шрифтом…
Верная своим привычкам, Анетта вытерпела доктора до конца и почти на плечах вытащила его из заведения, ко всему прочему и заплатив по счету, – психиатр безуспешно рылся в своих карманах, так ничего из них и не выудив. Но тут их постигло неожиданное кораблекрушение: они даже не успели ступить на аллею парка – кратчайший путь к дому Анеттиных родителей, как великий психиатр, израсходовавший всю накопленную энергию, каким-то фантастическим образом запутался в собственных ногах и шлепнулся, увлекая за собой опешившую Анетту. Они свалились в песок, снизу доктор, сверху – она, со сбитыми локтями и коленями. Не промолвив ни слова, Анетта выкарабкалась из глупой и постыдной позы, врезала своему гениальному собеседнику ногою в пах и кинулась бегом в сторону дома.
На следующий день после обеда, с пластырем на колене, она направилась за город. Тропинка вилась меж усеянных цветами и пчелами кустов, сквозь ветки которых стыдливо выглядывали фиалки. Пахло молодой зеленью и пыльцой, звучал голосок певчей пташки. Здесь, в этих местах, она любила бродить в детстве, с венком на голове и неясными порывами в груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35