«Но почему? Почему?» – хватались за голову защитники Вуковара.
Почти ночью, в глубокой равнинной тишине позднего осеннего вечера, которая неожиданно воцарилась между предыдущим и последующими орудийными выстрелами осаждавших город, на этот вопрос ответил один из тех, кто укрывался в подвалах Вуковара, музыкант, еще совсем недавно игравший в оркестре оперного театра Осиека (семнадцать дней спустя он был расстрелян на Овчаре схватившими его сербскими добровольцами из организации «Белые орлы»). Он сказал: «Знаете, у моей бабушки был обычай раз в год собирать у себя за столом на торжественный семейный обед весь наш род. Но взаимная родственная любовь очень скоро превращалась во взаимные обвинения, сплетни и бесконечные гадости, высказываемые друг другу. Тогда бабушка поднималась со своего места и говорила: «Дети, меня интересует не правда, а мир и покой!» Именно так ведут себя сейчас и господа из Европейского Сообщества».
Единственная помощь, которую получали защитники города и мирные жители, скрывавшиеся в подвалах, поступала с неба. Хорватские самолеты сельскохозяйственной авиации производили вылеты и «бомбили» позиции сербов самодельными «бойлерными бомбами» – это были старые промышленные бойлеры словенского и цетиньского производства (графу продемонстрировали один такой, неразорвавшийся), наполненные гвоздями, мелкими железными обрезками и взрывчатым веществом. Pix сбрасывали вниз, на противника, летящие на бреющем полете и недоступные армейским радарам «кукурузники».
А тем временем внизу, где за пределом досягаемости стрекочущего сельскохозяйственного самолета простирались крестьянские пашни, аккуратные виноградники, реки, высокие тополя и пышные вязы, которые оттуда, с высоты, выглядели совсем маленькими и уже слегка пожелтевшими, сновали бронетранспортеры с подвижными рыльцами, которые то и дело плевались выстрелами, оставлявшими за собой прерывистый белый след дымка, и эти выстрелы были едва слышны там, наверху, хотя от этой высоты было еще очень далеко даже до самых низких облаков.
…и нам бы следовало бежать оттуда, да не смогли от дома родного оторваться…
Последнее обращение из Вуковара к Хорватии.
Мы просим воспринять это обращение как призыв!
В настоящий момент происходит артиллерийский и ракетный обстрел центра города. Что творится на окраинах, страшно даже вообразить. Идет война на истребление. Геноцид. Обстрелы настолько интенсивны, что иногда в течение нескольких дней нет возможности убрать с улиц трупы. Инфраструктура города полностью уничтожена. Городская похоронная служба не справляется с выполнением своих обязанностей, нет возможности закапывать тела согласно инструкции, поэтому во время дождей вода размывает некоторые могилы и похороненные тела оказываются на поверхности… Зачастую тела убитых наспех забрасывают землей, свалив их во время перерывов в артобстреле в воронки от мин и снарядов… Кончились гробы. Вместо гробов наскоро сколачивают фанерные ящики и мертвых без имен и фамилий хоронят в братских могилах. Иногда тела по несколько дней лежат рядом с ямами. Некоторые хоронят своих близких прямо во дворе возле дома или в саду. Город неделями остается без воды.
Мы убеждены в том, что они никому не позволят проникнуть в город и увидеть, что здесь происходит, потому что это настоящий кошмар. Люди живут хуже скотины. Они охвачены страхом, что если ничего не предпринять, то их просто перережут те, кто неминуемо войдет в город и доберется до подвалов.
Из Илока все население просто изгнано, но Илок не сопротивлялся. Страшно представить себе, что будет, если они займут Вуковар. Город почти полностью разрушен, и, конечно же, они не захотят, чтобы его жители свидетельствовали о том, что здесь творилось.
Окружающие город орды захватчиков, над которыми зачастую не властен ни генерал Бровет, ни кто бы то ни было другой из военного командования (как и сами они утверждают), устроят здесь самую настоящую резню. И тогда уже будет поздно.
Во всех сообщениях, которые мы вам посылаем, нет ни единого слова вымысла.
Более того, нет таких слов, которыми можно описать весь ужас положения, в котором находится население нашего города.
Вуковар, 18 октября 1991 года, 11 часов 43 минуты.
Радиообращение жителя Вуковара Хрвое Галича.
Лежа из ночи в ночь в одном из первых захваченных вуковарских домов, стоявших без крыш и окон, с ранами от осколков на уцелевших стенах, вдыхая густой смрад разлагающейся плоти животных, разорванных на куски шрапнелью и валяющихся теперь во дворах и в заросших розами палисадниках, прислушиваясь к вою оставшихся без хозяев собак, которые изо дня в день пожирают это гниющее мясо, Вронский задавал себе вопрос: не был ли самым решающим из нескольких решающих тот момент его жизни, когда он отказался от важного назначения только затем, чтобы, оставаясь в полку, иметь возможность видеться с Анной. Если бы все-таки, в результате иного хода событий, он согласился на то предложение, а это бы означало тогда (и, следовательно, раз и навсегда!) остаться без Анны, причем, мой читатель, никто из нас, будь то прелюбодей или, наоборот, образец добродетели, не должен забывать, что такой решающий момент неизбежно возникает в жизни любого из нас, ибо жизнь представляет собой не что иное, как управляемую таинственными силами удивительную и зачастую пугающую последовательность из костяшек домино, то Анна осталась бы жива, а ему самому никогда не пришло бы в голову отправиться сюда, в Сербию.
Но одна-единственная мысль, словно камешек брошенная на поверхность глубоководья воспоминаний, вызывала, как круги на воде, сразу несколько других мыслей, например такую – а не являются ли все те смерти, с которыми сталкивала его судьба позже, то есть после того, как он принял решение остаться с Анной (в том числе и смерти незнакомых ему семерых хорватских парней), одним вопиющим и достигающим самого неба подтверждением той оценки его чувств, которую во всеуслышание сформулировала его госпожа маман, когда сказала, что эта его любовь не что иное, как просто какая-то отчаянная страсть, вертеровщина, да, он хорошо помнил, именно так она и сказала: «губительная вертеровщина», а вовсе не наслаждение сладостью прелюбодеяния, и эта страсть «неминуемо заставит его наделать много глупостей», это он тоже прекрасно запомнил. И в ответ на это покинул Москву, отчасти еще и потому, что хотел избежать недовольства старшего брата, который, хотя и занимал по отношению к нему довольно терпимую позицию (оттого, что сам имел любовницу, балерину из ансамбля императорского балета), не обладал такой широтой понимания, которая позволила бы ему оправдать то, что Вронский поставил на карту свою карьеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Почти ночью, в глубокой равнинной тишине позднего осеннего вечера, которая неожиданно воцарилась между предыдущим и последующими орудийными выстрелами осаждавших город, на этот вопрос ответил один из тех, кто укрывался в подвалах Вуковара, музыкант, еще совсем недавно игравший в оркестре оперного театра Осиека (семнадцать дней спустя он был расстрелян на Овчаре схватившими его сербскими добровольцами из организации «Белые орлы»). Он сказал: «Знаете, у моей бабушки был обычай раз в год собирать у себя за столом на торжественный семейный обед весь наш род. Но взаимная родственная любовь очень скоро превращалась во взаимные обвинения, сплетни и бесконечные гадости, высказываемые друг другу. Тогда бабушка поднималась со своего места и говорила: «Дети, меня интересует не правда, а мир и покой!» Именно так ведут себя сейчас и господа из Европейского Сообщества».
Единственная помощь, которую получали защитники города и мирные жители, скрывавшиеся в подвалах, поступала с неба. Хорватские самолеты сельскохозяйственной авиации производили вылеты и «бомбили» позиции сербов самодельными «бойлерными бомбами» – это были старые промышленные бойлеры словенского и цетиньского производства (графу продемонстрировали один такой, неразорвавшийся), наполненные гвоздями, мелкими железными обрезками и взрывчатым веществом. Pix сбрасывали вниз, на противника, летящие на бреющем полете и недоступные армейским радарам «кукурузники».
А тем временем внизу, где за пределом досягаемости стрекочущего сельскохозяйственного самолета простирались крестьянские пашни, аккуратные виноградники, реки, высокие тополя и пышные вязы, которые оттуда, с высоты, выглядели совсем маленькими и уже слегка пожелтевшими, сновали бронетранспортеры с подвижными рыльцами, которые то и дело плевались выстрелами, оставлявшими за собой прерывистый белый след дымка, и эти выстрелы были едва слышны там, наверху, хотя от этой высоты было еще очень далеко даже до самых низких облаков.
…и нам бы следовало бежать оттуда, да не смогли от дома родного оторваться…
Последнее обращение из Вуковара к Хорватии.
Мы просим воспринять это обращение как призыв!
В настоящий момент происходит артиллерийский и ракетный обстрел центра города. Что творится на окраинах, страшно даже вообразить. Идет война на истребление. Геноцид. Обстрелы настолько интенсивны, что иногда в течение нескольких дней нет возможности убрать с улиц трупы. Инфраструктура города полностью уничтожена. Городская похоронная служба не справляется с выполнением своих обязанностей, нет возможности закапывать тела согласно инструкции, поэтому во время дождей вода размывает некоторые могилы и похороненные тела оказываются на поверхности… Зачастую тела убитых наспех забрасывают землей, свалив их во время перерывов в артобстреле в воронки от мин и снарядов… Кончились гробы. Вместо гробов наскоро сколачивают фанерные ящики и мертвых без имен и фамилий хоронят в братских могилах. Иногда тела по несколько дней лежат рядом с ямами. Некоторые хоронят своих близких прямо во дворе возле дома или в саду. Город неделями остается без воды.
Мы убеждены в том, что они никому не позволят проникнуть в город и увидеть, что здесь происходит, потому что это настоящий кошмар. Люди живут хуже скотины. Они охвачены страхом, что если ничего не предпринять, то их просто перережут те, кто неминуемо войдет в город и доберется до подвалов.
Из Илока все население просто изгнано, но Илок не сопротивлялся. Страшно представить себе, что будет, если они займут Вуковар. Город почти полностью разрушен, и, конечно же, они не захотят, чтобы его жители свидетельствовали о том, что здесь творилось.
Окружающие город орды захватчиков, над которыми зачастую не властен ни генерал Бровет, ни кто бы то ни было другой из военного командования (как и сами они утверждают), устроят здесь самую настоящую резню. И тогда уже будет поздно.
Во всех сообщениях, которые мы вам посылаем, нет ни единого слова вымысла.
Более того, нет таких слов, которыми можно описать весь ужас положения, в котором находится население нашего города.
Вуковар, 18 октября 1991 года, 11 часов 43 минуты.
Радиообращение жителя Вуковара Хрвое Галича.
Лежа из ночи в ночь в одном из первых захваченных вуковарских домов, стоявших без крыш и окон, с ранами от осколков на уцелевших стенах, вдыхая густой смрад разлагающейся плоти животных, разорванных на куски шрапнелью и валяющихся теперь во дворах и в заросших розами палисадниках, прислушиваясь к вою оставшихся без хозяев собак, которые изо дня в день пожирают это гниющее мясо, Вронский задавал себе вопрос: не был ли самым решающим из нескольких решающих тот момент его жизни, когда он отказался от важного назначения только затем, чтобы, оставаясь в полку, иметь возможность видеться с Анной. Если бы все-таки, в результате иного хода событий, он согласился на то предложение, а это бы означало тогда (и, следовательно, раз и навсегда!) остаться без Анны, причем, мой читатель, никто из нас, будь то прелюбодей или, наоборот, образец добродетели, не должен забывать, что такой решающий момент неизбежно возникает в жизни любого из нас, ибо жизнь представляет собой не что иное, как управляемую таинственными силами удивительную и зачастую пугающую последовательность из костяшек домино, то Анна осталась бы жива, а ему самому никогда не пришло бы в голову отправиться сюда, в Сербию.
Но одна-единственная мысль, словно камешек брошенная на поверхность глубоководья воспоминаний, вызывала, как круги на воде, сразу несколько других мыслей, например такую – а не являются ли все те смерти, с которыми сталкивала его судьба позже, то есть после того, как он принял решение остаться с Анной (в том числе и смерти незнакомых ему семерых хорватских парней), одним вопиющим и достигающим самого неба подтверждением той оценки его чувств, которую во всеуслышание сформулировала его госпожа маман, когда сказала, что эта его любовь не что иное, как просто какая-то отчаянная страсть, вертеровщина, да, он хорошо помнил, именно так она и сказала: «губительная вертеровщина», а вовсе не наслаждение сладостью прелюбодеяния, и эта страсть «неминуемо заставит его наделать много глупостей», это он тоже прекрасно запомнил. И в ответ на это покинул Москву, отчасти еще и потому, что хотел избежать недовольства старшего брата, который, хотя и занимал по отношению к нему довольно терпимую позицию (оттого, что сам имел любовницу, балерину из ансамбля императорского балета), не обладал такой широтой понимания, которая позволила бы ему оправдать то, что Вронский поставил на карту свою карьеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41