Но ведь это больница! – кричала она с отчаянием в голосе. – Выйдите на связь с представителями Европейского Сообщества, я хочу сделать заявление…
– Да пошла ты на… вместе со своим Европейским Сообществом! – рявкнул майор и быстро направился к больничным дверям.
Перед самым порогом его остановил прапорщик с автоматом в руках, направленным на группу людей, которых он только что вывел из здания, то и дело повторяя: «Смотреть под ноги, руки за спину!» Прапорщик спросил:
– Куда эту мразь, товарищ майор?
– В живых не должны остаться даже хорватские кошки, ясно? – раздраженно бросил майор и исчез в темноте больницы.
Окрыленный прапорщик прикрикнул на кого-то из конвоируемых: «Ублюдок, тебя что, свинья родила, а не мать?» – и бодро погнал группу через двор.
«Говорит свободный Вуковар!» – раздалось вдруг из включенных во всех машинах радиоприемников, и тут же кто-то врубил расположенные в здании больницы громкоговорители, так что голос диктора разнесся на всю округу.
Докторша слушала окаменев: «Мы дойдем до Загреба, а если потребуется, то и до Берлина, потому что после освобождения Вуковара мы готовы освободить от усташей весь мир…»
В этот момент мимо пробежало несколько четников, громко переговариваясь о каких-то списках «на эвакуацию».
Она знала, что никто из внесенных в такие списки не имеет шанса остаться в живых, и поспешила к автомобилю с эмблемой организации «Врачи без границ», где находились французские наблюдатели. Они внимательно выслушали ее, но никто из этих учтивых европейцев не тронулся с места:
– Мадам, нам чрезвычайно жаль, но мы здесь всего лишь нейтральные наблюдатели, – сказал один из французов.
– Если мы заметим что-нибудь особенное, то отразим это в отчете нашей организации. Таковы правила, – добавил другой.
Докторша смотрела на них потрясенная, и в ушах ее отдавалось: «Если мы что-нибудь заметим… если!..»
Тут рядом с французским автомобилем и Докторшей затормозил джип ЮНА с включенным радиоприемником, который передавал программу новостей из Белграда, и как только она кончилась, загремела мелодия «Косовской битвы». Но, словно и этого казалось еще недостаточно, через громкоговорители снова разнесся голос диктора: «Усташи! Сдавайтесь! С вами все равно покончено. Сделайте хоть одно доброе дело – спасите мирное население! Если вы не сдадитесь, кровь прольется рекой. Мирные граждане! Собирайтесь у фабрики «ВУТЕКС». Там вас ждет еда и лекарства. Мы обеспечим ваши права. Туджман вас предал. Он продал вас в обмен на Герцеговину. Сдавайтесь! Вашу безопасность гарантирует Югославская народная армия!»
Она взглянула в пустое небо. Она огляделась вокруг, вздрагивая, как слабое дерево под порывами ветра.
Она поняла, что сейчас начнется самое страшное.
Офицеры и солдаты ЮНА, невыспавшиеся, в мятой и грязной армейской форме синего цвета, может быть даже сами еще не понимая, куда именно они направляют группы взятых под стражу людей, но наслаждаясь своей властью над «этими усташами», которых теперь собирались покарать, размахивая руками командовали: «Всем сербам собраться справа! Усташи – слева в три группы. Первая – женщины с маленькими детьми, вторая – женщины без детей, третья – мужчины».
– Свиньи хорватские! Сейчас прокатитесь на Овчару! – орал, наяривая на гармошке, гармонист.
Пятьдесят минут спустя первые двадцать грузовиков были битком набиты больными, здоровыми, персоналом больницы и бойцами хорватского ополчения, в последний момент переодевшимися в гражданскую одежду.
Тем временем в легковой машине подъехало четверо военных, причем только тот, кто обладает хорошей, действительно хорошей памятью, смог бы узнать в троих из них тех людей, которые несколько месяцев назад, в тот день, когда над равниной проплывали пухлые белые облака, стояли над большим штабным столом, а комната наполнялась сухим жаром лета и голосами полевых птиц. За прошедшие месяцы войны эти трое постарели, на их лицах лежала серая тень усталости.
Один из них, это был капитан первого класса, пытался что-то внушить остальным и поэтому попросил их не выходить из машины, пока разговор не будет закончен.
– Я еще раз утверждаю, товарищ полковник, что так называемые «сербские добровольцы» на самом деле просто некрофилы и садисты и что они позорят нас, нашу титовскую армию. Я своими глазами все видел, я знаю, что говорю!
– Во-первых, молодой человек, это уже не титовская, а сербская армия. И кому это не нравится – скатертью дорожка. Ясно? Во-вторых, сербские добровольцы необходимы нам так же, как нам необходимы воинственно настроенные сербы в Хорватии и в Боснии и Герцеговине. Вы получили военное образование в нашей стране, а так ничему и не научились! Именно благодаря их существованию мы достигаем сразу двух целей, – охотно объяснял все еще вполне доброжелательным тоном лысый толстяк с погонами полковника. – Мы уничтожаем творящих геноцид хорватов и защищаем находящихся под угрозой сербов. А вы хотите от них избавиться, мой капитан! Видите, вы не правы! Вас сюда прислали для перевоспитания, но, похоже, вы пока и не думаете исправляться!
Тут в разговор включился, гнусавя еще больше, чем тогда, летом, рыжеволосый мужчина в полевой форме:
– Все, что вы нам здесь сообщили, товарищ капитан, было нам известно заранее, – сказал он. – Но я расскажу вам кое-что для вас, видимо, новое, хотя, как я слышал, вы уверены, что «все видели и все знаете». Все, что происходит в эту войну, было нами запланировано. В том числе и этнические чистки. Да-да, геноцид. Именно так. Тех хорватов, которых нам не удастся перебить, мы должны запугать так, чтобы они больше никогда не захотели вернуться в свои дома. И нужно в массовом порядке организовать судебные процессы. Судить их. За государственную измену и подрыв конституционного устройства Югославии, и, конечно же, за пособничество усташескому движению. Вуковар – это наказание, товарищ капитан! Теперь, когда Вуковар разрушен, а его жители перебиты или изгнаны, Осиек без труда окажется в наших руках. Почему? Да потому что из него от страха уйдет не меньше трех четвертей населения.
– Да, именно так мы и планировали, – устало подтвердил лысый толстяк.
Звено вертолетов с красными пятиконечными звездами на фоне белого круга пролетело над самой крышей больницы.
Все тот же гармонист в опанках, оказавшийся сейчас во дворе перед зданием, в знак приветствия летчикам растянул меха своей гармошки почти до земли и под ее оглушительные звуки прокричал в небо: «На Загреб! На Вараждин! Теперь все наше! – и, не закончив одной мелодии, резко перешел к другой, загорланив, всхлипывая от счастья: «Опатия, милая, жемчужина Адриатикииии…»
– Товарищ капитан, вы не правы, – неожиданно включился в разговор четвертый из сидевших в машине, офицер медицинской службы, о чем свидетельствовали нашивки на его военной форме ЮНА.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Да пошла ты на… вместе со своим Европейским Сообществом! – рявкнул майор и быстро направился к больничным дверям.
Перед самым порогом его остановил прапорщик с автоматом в руках, направленным на группу людей, которых он только что вывел из здания, то и дело повторяя: «Смотреть под ноги, руки за спину!» Прапорщик спросил:
– Куда эту мразь, товарищ майор?
– В живых не должны остаться даже хорватские кошки, ясно? – раздраженно бросил майор и исчез в темноте больницы.
Окрыленный прапорщик прикрикнул на кого-то из конвоируемых: «Ублюдок, тебя что, свинья родила, а не мать?» – и бодро погнал группу через двор.
«Говорит свободный Вуковар!» – раздалось вдруг из включенных во всех машинах радиоприемников, и тут же кто-то врубил расположенные в здании больницы громкоговорители, так что голос диктора разнесся на всю округу.
Докторша слушала окаменев: «Мы дойдем до Загреба, а если потребуется, то и до Берлина, потому что после освобождения Вуковара мы готовы освободить от усташей весь мир…»
В этот момент мимо пробежало несколько четников, громко переговариваясь о каких-то списках «на эвакуацию».
Она знала, что никто из внесенных в такие списки не имеет шанса остаться в живых, и поспешила к автомобилю с эмблемой организации «Врачи без границ», где находились французские наблюдатели. Они внимательно выслушали ее, но никто из этих учтивых европейцев не тронулся с места:
– Мадам, нам чрезвычайно жаль, но мы здесь всего лишь нейтральные наблюдатели, – сказал один из французов.
– Если мы заметим что-нибудь особенное, то отразим это в отчете нашей организации. Таковы правила, – добавил другой.
Докторша смотрела на них потрясенная, и в ушах ее отдавалось: «Если мы что-нибудь заметим… если!..»
Тут рядом с французским автомобилем и Докторшей затормозил джип ЮНА с включенным радиоприемником, который передавал программу новостей из Белграда, и как только она кончилась, загремела мелодия «Косовской битвы». Но, словно и этого казалось еще недостаточно, через громкоговорители снова разнесся голос диктора: «Усташи! Сдавайтесь! С вами все равно покончено. Сделайте хоть одно доброе дело – спасите мирное население! Если вы не сдадитесь, кровь прольется рекой. Мирные граждане! Собирайтесь у фабрики «ВУТЕКС». Там вас ждет еда и лекарства. Мы обеспечим ваши права. Туджман вас предал. Он продал вас в обмен на Герцеговину. Сдавайтесь! Вашу безопасность гарантирует Югославская народная армия!»
Она взглянула в пустое небо. Она огляделась вокруг, вздрагивая, как слабое дерево под порывами ветра.
Она поняла, что сейчас начнется самое страшное.
Офицеры и солдаты ЮНА, невыспавшиеся, в мятой и грязной армейской форме синего цвета, может быть даже сами еще не понимая, куда именно они направляют группы взятых под стражу людей, но наслаждаясь своей властью над «этими усташами», которых теперь собирались покарать, размахивая руками командовали: «Всем сербам собраться справа! Усташи – слева в три группы. Первая – женщины с маленькими детьми, вторая – женщины без детей, третья – мужчины».
– Свиньи хорватские! Сейчас прокатитесь на Овчару! – орал, наяривая на гармошке, гармонист.
Пятьдесят минут спустя первые двадцать грузовиков были битком набиты больными, здоровыми, персоналом больницы и бойцами хорватского ополчения, в последний момент переодевшимися в гражданскую одежду.
Тем временем в легковой машине подъехало четверо военных, причем только тот, кто обладает хорошей, действительно хорошей памятью, смог бы узнать в троих из них тех людей, которые несколько месяцев назад, в тот день, когда над равниной проплывали пухлые белые облака, стояли над большим штабным столом, а комната наполнялась сухим жаром лета и голосами полевых птиц. За прошедшие месяцы войны эти трое постарели, на их лицах лежала серая тень усталости.
Один из них, это был капитан первого класса, пытался что-то внушить остальным и поэтому попросил их не выходить из машины, пока разговор не будет закончен.
– Я еще раз утверждаю, товарищ полковник, что так называемые «сербские добровольцы» на самом деле просто некрофилы и садисты и что они позорят нас, нашу титовскую армию. Я своими глазами все видел, я знаю, что говорю!
– Во-первых, молодой человек, это уже не титовская, а сербская армия. И кому это не нравится – скатертью дорожка. Ясно? Во-вторых, сербские добровольцы необходимы нам так же, как нам необходимы воинственно настроенные сербы в Хорватии и в Боснии и Герцеговине. Вы получили военное образование в нашей стране, а так ничему и не научились! Именно благодаря их существованию мы достигаем сразу двух целей, – охотно объяснял все еще вполне доброжелательным тоном лысый толстяк с погонами полковника. – Мы уничтожаем творящих геноцид хорватов и защищаем находящихся под угрозой сербов. А вы хотите от них избавиться, мой капитан! Видите, вы не правы! Вас сюда прислали для перевоспитания, но, похоже, вы пока и не думаете исправляться!
Тут в разговор включился, гнусавя еще больше, чем тогда, летом, рыжеволосый мужчина в полевой форме:
– Все, что вы нам здесь сообщили, товарищ капитан, было нам известно заранее, – сказал он. – Но я расскажу вам кое-что для вас, видимо, новое, хотя, как я слышал, вы уверены, что «все видели и все знаете». Все, что происходит в эту войну, было нами запланировано. В том числе и этнические чистки. Да-да, геноцид. Именно так. Тех хорватов, которых нам не удастся перебить, мы должны запугать так, чтобы они больше никогда не захотели вернуться в свои дома. И нужно в массовом порядке организовать судебные процессы. Судить их. За государственную измену и подрыв конституционного устройства Югославии, и, конечно же, за пособничество усташескому движению. Вуковар – это наказание, товарищ капитан! Теперь, когда Вуковар разрушен, а его жители перебиты или изгнаны, Осиек без труда окажется в наших руках. Почему? Да потому что из него от страха уйдет не меньше трех четвертей населения.
– Да, именно так мы и планировали, – устало подтвердил лысый толстяк.
Звено вертолетов с красными пятиконечными звездами на фоне белого круга пролетело над самой крышей больницы.
Все тот же гармонист в опанках, оказавшийся сейчас во дворе перед зданием, в знак приветствия летчикам растянул меха своей гармошки почти до земли и под ее оглушительные звуки прокричал в небо: «На Загреб! На Вараждин! Теперь все наше! – и, не закончив одной мелодии, резко перешел к другой, загорланив, всхлипывая от счастья: «Опатия, милая, жемчужина Адриатикииии…»
– Товарищ капитан, вы не правы, – неожиданно включился в разговор четвертый из сидевших в машине, офицер медицинской службы, о чем свидетельствовали нашивки на его военной форме ЮНА.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41