они напоминали шаткие винтовые лестницы, покосившиеся арки и накренившиеся башни, и над всем этим бумажным городом висели фотографии, афиши, плакаты и другие голливудские реликвии, которые удалось добыть Джеймсу Лиру. Справа от двери под потертым и сильно провисшим балдахином из черного бархата стояла гигантская деревянная кровать в стиле барокко, источенные термитами изогнутые ножки придавали ей невероятное сходство с затонувшим галеоном. Возле кровати притулился изящный ночной столик из розового мрамора, по краю столешницы шли маленькие золоченые перильца. На столике у Джеймса Лира стоял стакан апельсинового сока, лежала пачка бумажных носовых платков и незаменимое средство для занятий онанизмом — тюбик с вазелином. Кровать была застелена: похоже, Джеймс еще не ложился. Голубые джинсы и фланелевую рубашку, которые я дал ему поносить, он аккуратно повесил на спинку кровати. Однако длинного черного плаща нигде не было видно.
— Мне нравится, как ты обставил комнату, — сказал Крабтри. Он остановился под сенью одного из чугунных деревьев и огляделся по сторонам. Раскиданные по ветвям лампочки мерцали, изображая пламя свечей. — Когда ожидается прибытие капитана Немо?
Джеймс покраснел. Я не понял, чем было вызвано его смущение — самим вопросом или неожиданной близостью Крабтри, вдруг ввалившегося в его комнату. Мне казалось, что он слегка побаивается Крабтри, и, надо признать, со стороны Джеймса это была вполне разумная осторожность.
— Просто старый хлам. — Джеймс отступил в сторону. — Бабушка хотела все это выкинуть на помойку.
— Бабушка? — переспросил я. — Та леди, которая приезжала в Киншип?
Джеймс промолчал.
— Эй, парень, я знаю твою историю, и про родителей, и про бабушку с дедушкой, и я тебе верю, — сказал Крабтри, в его голосе звучала обычная неискренность, которая почему-то всегда вызывала доверие. — Поэтому мы здесь. — Он кинул взгляд на рабочее место Джеймса: необъятный письменный стол с выдвижной крышкой и множеством ящиков с золотыми ручками, и высокое кожаное кресло с дубовыми подлокотниками. На столе стояла механическая машинка «Ундервуд», из каретки торчал лист бумаги, напечатанная на нем фраза была оборвана на полуслове. Слева от машинки лежала аккуратная стопка чистой бумаги, справа — листок, наполовину заполненный убористым текстом. — Что ты пишешь?
— Рассказ. — Джеймс метнулся к столу и, выдвинув ящик, смахнул в него листок. — Так, ничего особенного.
— Неси его сюда. — Крабтри поманил Джеймса пальцем. — Я хочу посмотреть.
— Что? — Джеймс покосился на висящие над кроватью круглые электронные часы. На циферблате была приклеена черно-белая фотография человека с толстыми щеками, дико вытаращенными глазами и пышными усами. Лицо человека показалось мне смутно знакомым — это был какой-то известный актер тридцатых годов. — Прямо сейчас? Но уже поздно.
— Ха, приятель, сейчас уже рано, — заметил Крабтри и уставился на Джеймса светлым взглядом, перед которым я сам столько раз безмолвно отступал, когда в три тридцать утра Крабтри вдруг решал, что настало время начать развлекаться по настоящему. — Если не ошибаюсь, Грэди говорил, что ты не хотел возвращаться к родителям.
— Не хотел. — Джеймс безмолвно отступил. — И сейчас не хочу.
— Ну и отлично.
Джеймс расплылся в улыбке:
— Отлично. Я пошел одеваться.
— Эй, подожди-ка минутку, — сказал я. Они оба обернулись и вопросительно уставились на меня.
— В чем дело? — спросил Крабтри.
— Извини, Джеймс, но у меня такое ощущение, что ты снова врешь.
— Почему? — Он тревожно огляделся по сторонам. — Теперь-то что не так?
— Ты же говорил, что родители привезут тебя домой и бросят в ужасный сырой подвал, откуда тебе уже никогда не выбраться. Но знаешь, дружище, ты не очень похож на узника, а твой замок вряд ли можно назвать сырым подвалом.
Джеймс потупился.
— Джеймс, — строгим голосом начал Крабтри, — ты говорил Грэди, что твои родители…
— Они мне не родители. — Он вскинул голову и посмотрел мне прямо в глаза. — Это правда, они мои бабушка и дедушка.
— Да, конечно. — Крабтри растянул губы в тонкой улыбке. — Ты говорил, что бабушка и дедушка собираются бросить тебя в сырой подвал?
— Нет, ничего такого я не говорил.
— Ну и хорошо. — Крабтри ущипнул меня за руку, словно хотел сказать: «Вот видишь, все и разъяснилось». — Иди, одевайся.
— Ладно. — Он пересек комнату и, подойдя к кровати, сгреб в охапку голубые джинсы и фланелевую рубашку. — Можно… хм… профессор Трипп, можно я надену эти вещи?
— А-а, какого черта, — я махнул рукой, — делай, что хочешь.
Он вздрогнул. Я понял, что снова чем-то обидел его. Джеймс медленно кивнул и опустил голову. Он постоял, задумчиво теребя ворот моей фланелевой рубашки, потом повернулся и, слегка приволакивая ноги, направился к двери в дальнем конце комнаты. Через мгновение из ванны донесся шум бегущей воды.
— Ах, какой скромный мальчик, — то ли с восхищением, то ли с иронией сказал Крабтри.
— Ха!
— Да брось ты, Трипп. Чего ты на него взъелся?
— Я не взъелся. Просто вся эта чушь про его родителей, которые как бы не родители… — Я покачал головой. — Единственное, чего я хочу, — выяснить правду и понять наконец, кто он на самом деле, этот маленький паршивец.
— Правду? — Крабтри подошел к столу и, взяв книгу в темном матерчатом переплете, задумчиво взвесил ее на ладони. — Я знаю, для тебя нет ничего важнее правды, ты и сам ужасно правдивый человек.
Я вскинул правую руку и угрожающе потряс кулаком.
— Я полагаю, — сказал Крабтри, — тебе следует относиться к мальчику с большим снисхождением.
— Неужели? Интересно, почему?
— Потому что вчера ты бросил его одного, погасил свет и ушел, оставив сидеть в полной темноте.
Я опустил кулак.
— А-а, — сказал я и замолчал.
Не зная, что еще можно добавить, я отошел в сторону и стал разглядывать голливудские реликвии Джеймса. Присмотревшись к фотографиям, я понял, что Джеймсом двигала отнюдь не подростковая дурь, когда он вырезал у себя на руке имя умершего режиссера. Парень был настоящим фанатиком Франка Капры. Над столом, заваленным книгами и видеокассетами, висело штук двадцать афиш с названиями фильмов Капры, некоторые я слышал, другие были мне совершенно незнакомы. Эта стена представляла собой, так сказать, центр киномании Джеймса, фундамент, на котором строилась вся остальная империя страсти, состоявшая из отдельных процветающих колоний, где сияли звездные имена любимых актеров Капры: Джимми Стюарт, Гари Купер, Барбара Стэнвик; их фотографии висели над афишами, заползали на потолок и карабкались вдоль деревянных балок к противоположной стене. В остальных углах комнаты находились провинции лировской империи, там располагались отдаленные приграничные заставы голливудского царства, возглавляемые Генри Фондой, Грейс Келли и Джеймсом Мейсоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
— Мне нравится, как ты обставил комнату, — сказал Крабтри. Он остановился под сенью одного из чугунных деревьев и огляделся по сторонам. Раскиданные по ветвям лампочки мерцали, изображая пламя свечей. — Когда ожидается прибытие капитана Немо?
Джеймс покраснел. Я не понял, чем было вызвано его смущение — самим вопросом или неожиданной близостью Крабтри, вдруг ввалившегося в его комнату. Мне казалось, что он слегка побаивается Крабтри, и, надо признать, со стороны Джеймса это была вполне разумная осторожность.
— Просто старый хлам. — Джеймс отступил в сторону. — Бабушка хотела все это выкинуть на помойку.
— Бабушка? — переспросил я. — Та леди, которая приезжала в Киншип?
Джеймс промолчал.
— Эй, парень, я знаю твою историю, и про родителей, и про бабушку с дедушкой, и я тебе верю, — сказал Крабтри, в его голосе звучала обычная неискренность, которая почему-то всегда вызывала доверие. — Поэтому мы здесь. — Он кинул взгляд на рабочее место Джеймса: необъятный письменный стол с выдвижной крышкой и множеством ящиков с золотыми ручками, и высокое кожаное кресло с дубовыми подлокотниками. На столе стояла механическая машинка «Ундервуд», из каретки торчал лист бумаги, напечатанная на нем фраза была оборвана на полуслове. Слева от машинки лежала аккуратная стопка чистой бумаги, справа — листок, наполовину заполненный убористым текстом. — Что ты пишешь?
— Рассказ. — Джеймс метнулся к столу и, выдвинув ящик, смахнул в него листок. — Так, ничего особенного.
— Неси его сюда. — Крабтри поманил Джеймса пальцем. — Я хочу посмотреть.
— Что? — Джеймс покосился на висящие над кроватью круглые электронные часы. На циферблате была приклеена черно-белая фотография человека с толстыми щеками, дико вытаращенными глазами и пышными усами. Лицо человека показалось мне смутно знакомым — это был какой-то известный актер тридцатых годов. — Прямо сейчас? Но уже поздно.
— Ха, приятель, сейчас уже рано, — заметил Крабтри и уставился на Джеймса светлым взглядом, перед которым я сам столько раз безмолвно отступал, когда в три тридцать утра Крабтри вдруг решал, что настало время начать развлекаться по настоящему. — Если не ошибаюсь, Грэди говорил, что ты не хотел возвращаться к родителям.
— Не хотел. — Джеймс безмолвно отступил. — И сейчас не хочу.
— Ну и отлично.
Джеймс расплылся в улыбке:
— Отлично. Я пошел одеваться.
— Эй, подожди-ка минутку, — сказал я. Они оба обернулись и вопросительно уставились на меня.
— В чем дело? — спросил Крабтри.
— Извини, Джеймс, но у меня такое ощущение, что ты снова врешь.
— Почему? — Он тревожно огляделся по сторонам. — Теперь-то что не так?
— Ты же говорил, что родители привезут тебя домой и бросят в ужасный сырой подвал, откуда тебе уже никогда не выбраться. Но знаешь, дружище, ты не очень похож на узника, а твой замок вряд ли можно назвать сырым подвалом.
Джеймс потупился.
— Джеймс, — строгим голосом начал Крабтри, — ты говорил Грэди, что твои родители…
— Они мне не родители. — Он вскинул голову и посмотрел мне прямо в глаза. — Это правда, они мои бабушка и дедушка.
— Да, конечно. — Крабтри растянул губы в тонкой улыбке. — Ты говорил, что бабушка и дедушка собираются бросить тебя в сырой подвал?
— Нет, ничего такого я не говорил.
— Ну и хорошо. — Крабтри ущипнул меня за руку, словно хотел сказать: «Вот видишь, все и разъяснилось». — Иди, одевайся.
— Ладно. — Он пересек комнату и, подойдя к кровати, сгреб в охапку голубые джинсы и фланелевую рубашку. — Можно… хм… профессор Трипп, можно я надену эти вещи?
— А-а, какого черта, — я махнул рукой, — делай, что хочешь.
Он вздрогнул. Я понял, что снова чем-то обидел его. Джеймс медленно кивнул и опустил голову. Он постоял, задумчиво теребя ворот моей фланелевой рубашки, потом повернулся и, слегка приволакивая ноги, направился к двери в дальнем конце комнаты. Через мгновение из ванны донесся шум бегущей воды.
— Ах, какой скромный мальчик, — то ли с восхищением, то ли с иронией сказал Крабтри.
— Ха!
— Да брось ты, Трипп. Чего ты на него взъелся?
— Я не взъелся. Просто вся эта чушь про его родителей, которые как бы не родители… — Я покачал головой. — Единственное, чего я хочу, — выяснить правду и понять наконец, кто он на самом деле, этот маленький паршивец.
— Правду? — Крабтри подошел к столу и, взяв книгу в темном матерчатом переплете, задумчиво взвесил ее на ладони. — Я знаю, для тебя нет ничего важнее правды, ты и сам ужасно правдивый человек.
Я вскинул правую руку и угрожающе потряс кулаком.
— Я полагаю, — сказал Крабтри, — тебе следует относиться к мальчику с большим снисхождением.
— Неужели? Интересно, почему?
— Потому что вчера ты бросил его одного, погасил свет и ушел, оставив сидеть в полной темноте.
Я опустил кулак.
— А-а, — сказал я и замолчал.
Не зная, что еще можно добавить, я отошел в сторону и стал разглядывать голливудские реликвии Джеймса. Присмотревшись к фотографиям, я понял, что Джеймсом двигала отнюдь не подростковая дурь, когда он вырезал у себя на руке имя умершего режиссера. Парень был настоящим фанатиком Франка Капры. Над столом, заваленным книгами и видеокассетами, висело штук двадцать афиш с названиями фильмов Капры, некоторые я слышал, другие были мне совершенно незнакомы. Эта стена представляла собой, так сказать, центр киномании Джеймса, фундамент, на котором строилась вся остальная империя страсти, состоявшая из отдельных процветающих колоний, где сияли звездные имена любимых актеров Капры: Джимми Стюарт, Гари Купер, Барбара Стэнвик; их фотографии висели над афишами, заползали на потолок и карабкались вдоль деревянных балок к противоположной стене. В остальных углах комнаты находились провинции лировской империи, там располагались отдаленные приграничные заставы голливудского царства, возглавляемые Генри Фондой, Грейс Келли и Джеймсом Мейсоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109