Один раз я споткнулась, не смогла удержаться и врезалась в мужчину, идущего впереди. Он выругался и так сильно пнул меня в щиколотку, что не спасла даже толстая кожа ботинка; боль была такая резкая, что я пошатнулась и упала. Меня подняли за волосы со словами:
— Вставай, графиня. Шевелись! Поднимаясь, я поняла, что мне срочно нужно в туалет, вероятно, то был результат наркоза и холода. Я не могла терпеть ни секунды:
— Мне надо в туалет.
Они оттолкнули меня немного в сторону:
— Давай!
Пальто мешало, надо было еще расстегнуть сбоку молнию на брюках.
— Я не могу! У меня руки связаны!
Они освободили мои руки, но — поздно. Ноги уже были мокрые. И ледяные. Я подумала: «Я не смогу этого выдержать. Меня сломает именно это, а не удары по ребрам». Но взбираться на холм было так тяжело, что я вынуждена была сосредоточиться лишь на том, чтобы не упасть. От усилий мокрые ноги согрелись и, кажется, даже начали подсыхать. Знаю, это звучит странно, даже немыслимо, но среди всего того ужаса и унижений я поддразнивала себя, вспоминая, как взрослые обычно говорят детям: «Что же ты штанишки сначала не сняла?», — и мне захотелось хихикнуть. Наверное, это просто сказалось нервное перенапряжение. Дети. Я так по ним соскучилась. Когда я их увижу?
Ночь мы провели в пещере. Меня заставили долго ползти, прежде чем мы оказались там, где можно было сидеть или стоять на коленях. Но даже стоя на коленях, я упиралась головой в свод.
— Пошарь справа от себя. Там матрац. Я нащупала и почувствовала его запах.
— Заползи на него и ляг на спину. Теперь протяни руку за голову.
Там лежали пластиковая бутылка с водой, пластмассовое подкладное судно, рулон туалетной бумаги.
— Теперь дай мне правую руку.
Я почувствовала, как вокруг запястья защелкнули наручники, цепь от них протянули вдоль левой ноги и обмотали вокруг щиколотки, заперли еще раз и протянули куда-то в глубь пещеры, где, судя по звуку, прикрепили к металлическому крюку или скобе на стене. Но зачем так туго? Что могла я сделать, даже будь она немного свободнее? Куда я могла уйти? Не было никакой необходимости так затягивать.
— Левую давай.
Он что-то положил мне на ладонь, холодное, мокрое и тяжелое, словно мертвое. Я вздрогнула. Он сжал мою руку и подтолкнул ко рту, его пахнущие никотином пальцы оказались прямо у носа.
— Ешь, — приказал он.
Это было мясо, наверное, вареная курица, мокрая и скользкая, от нее сильно несло чесноком. Я вегетарианка, но в тот момент я понимала: лучше не спорить. Это лишь приведет к побоям и вызовет очередной поток оскорблений. Кроме того, у меня нет выбора — я должна есть все, что дают, если хочу выжить. Я откусила от холодной, скользкой мякоти и заставила себя жевать. Прожевала два куска, но проглотить не смогла. Пыталась, но во рту пересохло, и попытка чуть не вызвала рвоту.
— Извините, пожалуйста. Не могу проглотить. Это не из-за еды — она очень хорошая, — наверное, из-за хлороформа. Я просто не могу глотать. Простите.
Как будто на званом обеде кто-то отказывается от добавки: «Что-то не хочется, но право же, это великолепно, нет, в самом деле…» Возможно, мне еще долго не предложат ничего другого, но здесь я была бессильна. Он заставил меня выпить немного воды. Я не смогла открыть бутылку одной рукой (позднее научилась поворачивать пробку зубами), поэтому он открыл сам. Я взяла бутылку — хотя одной рукой даже с этим было трудно справиться, бутылка была из мягкого пластика и полная, — лишь бы не чувствовать запаха никотиновых пальцев.
И тут мне пришло в голову: странно, но Никотиновые Пальцы был со мной в пещере один. Где водитель и человек с переднего сиденья, заявивший, что он главный? Ушли? Вероятно, да. После того как я попила, он повозился вокруг немного и убрался, не сказав ни слова. Я слышала шорох и шуршание одежды, пока он полз к выходу. Я осталась одна, напряженно прислушиваясь, страшась, что один или все они вернутся, снова будут бить, могут изнасиловать меня, пока я в цепях, могут обнаружить мою позорно мокрую одежду, почувствовать этот мерзкий запах, как я ощущаю их вонь. Наверное, я пролежала так не один час, пока не поняла, что они не вернутся. Никто не вернется. Это навсегда. Они могут не спешить требовать выкуп. Если я останусь лежать здесь, связанная, не нужно рисковать и носить мне еду. Меня никто никогда не найдет.
Я не плакала. Думаю, плачут для того, чтобы привлечь внимание, получить помощь и утешение, как вы считаете? Поэтому плачут младенцы. Они не могут ни ходить, ни говорить, не могут попросить еду, если голодны, переодеться в сухую одежду. Они могут только плакать, но они точно знают, что кто-нибудь непременно придет. Я ощущала себя младенцем — все детские проблемы налицо: мне было холодно, одиноко, я была мокрой и голодной. Слегка все-таки всплакнула, но скоро перестала. Зачем?… Никто не придет. Никто не услышит. Меня похоронили заживо, а жизнь шла своим чередом.
Я не возражаю против смерти вообще. Мы все умрем. Но я хочу умереть достойно, чтобы о моих останках позаботились. Хочу, чтобы пришли попрощаться друзья, чтобы могила была усыпана цветами. Как правило, человек не думает о смерти, но, если вынуждают, как это случилось со мной, надо позаботиться о том, как умрешь. Это последнее, что мы совершаем, и конец должен соответствовать тому, что мы сделали в жизни. Знаете ли, у меня было много времени для размышлений, но, хотя вы так терпеливо слушаете, это явно не то, что вам необходимо. Я замерзла… У вас есть еще одеяла? Они ведь из тюрьмы? А впрочем, мне все равно, ведь и я — бывшая заключенная. Благодарю вас.
Та ночь показалась мне самой длинной. Я совсем не спала — сохранялось ощущение, что сон подобен смерти. Если мне суждено умереть в этой пещере, лучше бодрствовать. Я буду изо всех сил стараться жить, даже в цепях, в темноте. В конце концов, мозг продолжает работать, а еще говорят, что смерть от голода не мучительна — ослабеваешь так, что уже ничего не чувствуешь.
Что меня действительно угнетало — это темнота. Полная темнота. Дело не только в недостатке света, а в том, что тьма поглощает тебя, от нее не уйти, она будто живая. Через какое-то время начинаются видения, мозг что-то изобретает, потому что не получает ни малейшей информации. Вокруг танцуют какие-то светящиеся червячки, появляются странные призрачные фигуры, вырастают до невероятных размеров. От них некуда бежать. Абсолютная тишина тоже играет злые шутки, она заставляет придумывать звуки, голоса — что угодно, лишь бы заполнить пустоту.
Я попыталась успокоиться, подумать о своей жизни и попрощаться с ней. Наверное, я пыталась восстановить утраченное чувство собственного достоинства, но это было невозможно, мысли путались, изводили и смущали. К тому же я задыхалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— Вставай, графиня. Шевелись! Поднимаясь, я поняла, что мне срочно нужно в туалет, вероятно, то был результат наркоза и холода. Я не могла терпеть ни секунды:
— Мне надо в туалет.
Они оттолкнули меня немного в сторону:
— Давай!
Пальто мешало, надо было еще расстегнуть сбоку молнию на брюках.
— Я не могу! У меня руки связаны!
Они освободили мои руки, но — поздно. Ноги уже были мокрые. И ледяные. Я подумала: «Я не смогу этого выдержать. Меня сломает именно это, а не удары по ребрам». Но взбираться на холм было так тяжело, что я вынуждена была сосредоточиться лишь на том, чтобы не упасть. От усилий мокрые ноги согрелись и, кажется, даже начали подсыхать. Знаю, это звучит странно, даже немыслимо, но среди всего того ужаса и унижений я поддразнивала себя, вспоминая, как взрослые обычно говорят детям: «Что же ты штанишки сначала не сняла?», — и мне захотелось хихикнуть. Наверное, это просто сказалось нервное перенапряжение. Дети. Я так по ним соскучилась. Когда я их увижу?
Ночь мы провели в пещере. Меня заставили долго ползти, прежде чем мы оказались там, где можно было сидеть или стоять на коленях. Но даже стоя на коленях, я упиралась головой в свод.
— Пошарь справа от себя. Там матрац. Я нащупала и почувствовала его запах.
— Заползи на него и ляг на спину. Теперь протяни руку за голову.
Там лежали пластиковая бутылка с водой, пластмассовое подкладное судно, рулон туалетной бумаги.
— Теперь дай мне правую руку.
Я почувствовала, как вокруг запястья защелкнули наручники, цепь от них протянули вдоль левой ноги и обмотали вокруг щиколотки, заперли еще раз и протянули куда-то в глубь пещеры, где, судя по звуку, прикрепили к металлическому крюку или скобе на стене. Но зачем так туго? Что могла я сделать, даже будь она немного свободнее? Куда я могла уйти? Не было никакой необходимости так затягивать.
— Левую давай.
Он что-то положил мне на ладонь, холодное, мокрое и тяжелое, словно мертвое. Я вздрогнула. Он сжал мою руку и подтолкнул ко рту, его пахнущие никотином пальцы оказались прямо у носа.
— Ешь, — приказал он.
Это было мясо, наверное, вареная курица, мокрая и скользкая, от нее сильно несло чесноком. Я вегетарианка, но в тот момент я понимала: лучше не спорить. Это лишь приведет к побоям и вызовет очередной поток оскорблений. Кроме того, у меня нет выбора — я должна есть все, что дают, если хочу выжить. Я откусила от холодной, скользкой мякоти и заставила себя жевать. Прожевала два куска, но проглотить не смогла. Пыталась, но во рту пересохло, и попытка чуть не вызвала рвоту.
— Извините, пожалуйста. Не могу проглотить. Это не из-за еды — она очень хорошая, — наверное, из-за хлороформа. Я просто не могу глотать. Простите.
Как будто на званом обеде кто-то отказывается от добавки: «Что-то не хочется, но право же, это великолепно, нет, в самом деле…» Возможно, мне еще долго не предложат ничего другого, но здесь я была бессильна. Он заставил меня выпить немного воды. Я не смогла открыть бутылку одной рукой (позднее научилась поворачивать пробку зубами), поэтому он открыл сам. Я взяла бутылку — хотя одной рукой даже с этим было трудно справиться, бутылка была из мягкого пластика и полная, — лишь бы не чувствовать запаха никотиновых пальцев.
И тут мне пришло в голову: странно, но Никотиновые Пальцы был со мной в пещере один. Где водитель и человек с переднего сиденья, заявивший, что он главный? Ушли? Вероятно, да. После того как я попила, он повозился вокруг немного и убрался, не сказав ни слова. Я слышала шорох и шуршание одежды, пока он полз к выходу. Я осталась одна, напряженно прислушиваясь, страшась, что один или все они вернутся, снова будут бить, могут изнасиловать меня, пока я в цепях, могут обнаружить мою позорно мокрую одежду, почувствовать этот мерзкий запах, как я ощущаю их вонь. Наверное, я пролежала так не один час, пока не поняла, что они не вернутся. Никто не вернется. Это навсегда. Они могут не спешить требовать выкуп. Если я останусь лежать здесь, связанная, не нужно рисковать и носить мне еду. Меня никто никогда не найдет.
Я не плакала. Думаю, плачут для того, чтобы привлечь внимание, получить помощь и утешение, как вы считаете? Поэтому плачут младенцы. Они не могут ни ходить, ни говорить, не могут попросить еду, если голодны, переодеться в сухую одежду. Они могут только плакать, но они точно знают, что кто-нибудь непременно придет. Я ощущала себя младенцем — все детские проблемы налицо: мне было холодно, одиноко, я была мокрой и голодной. Слегка все-таки всплакнула, но скоро перестала. Зачем?… Никто не придет. Никто не услышит. Меня похоронили заживо, а жизнь шла своим чередом.
Я не возражаю против смерти вообще. Мы все умрем. Но я хочу умереть достойно, чтобы о моих останках позаботились. Хочу, чтобы пришли попрощаться друзья, чтобы могила была усыпана цветами. Как правило, человек не думает о смерти, но, если вынуждают, как это случилось со мной, надо позаботиться о том, как умрешь. Это последнее, что мы совершаем, и конец должен соответствовать тому, что мы сделали в жизни. Знаете ли, у меня было много времени для размышлений, но, хотя вы так терпеливо слушаете, это явно не то, что вам необходимо. Я замерзла… У вас есть еще одеяла? Они ведь из тюрьмы? А впрочем, мне все равно, ведь и я — бывшая заключенная. Благодарю вас.
Та ночь показалась мне самой длинной. Я совсем не спала — сохранялось ощущение, что сон подобен смерти. Если мне суждено умереть в этой пещере, лучше бодрствовать. Я буду изо всех сил стараться жить, даже в цепях, в темноте. В конце концов, мозг продолжает работать, а еще говорят, что смерть от голода не мучительна — ослабеваешь так, что уже ничего не чувствуешь.
Что меня действительно угнетало — это темнота. Полная темнота. Дело не только в недостатке света, а в том, что тьма поглощает тебя, от нее не уйти, она будто живая. Через какое-то время начинаются видения, мозг что-то изобретает, потому что не получает ни малейшей информации. Вокруг танцуют какие-то светящиеся червячки, появляются странные призрачные фигуры, вырастают до невероятных размеров. От них некуда бежать. Абсолютная тишина тоже играет злые шутки, она заставляет придумывать звуки, голоса — что угодно, лишь бы заполнить пустоту.
Я попыталась успокоиться, подумать о своей жизни и попрощаться с ней. Наверное, я пыталась восстановить утраченное чувство собственного достоинства, но это было невозможно, мысли путались, изводили и смущали. К тому же я задыхалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60