— Они еще хотят сделать несколько снимков внизу, в мастерской. Я буду их сопровождать. Только сначала что-нибудь накину, — сказала Катерина.
— Конечно. Там очень холодно. Наденьте что-нибудь теплое.
Журналистов было слишком много, чтобы втиснуться в лифт, поэтому инспектор спустился по лестнице вместе с криминальным репортером Нести, которого знал много лет.
— Как идет расследование? — поинтересовался Нести.
— Мы пока многого не знаем…
— Это точно. — Нести прикурил сигарету, его полное лицо было угрюмо. — Мы даже не знаем, похищение это или способ сделать карьеру.
Они спустились по лестнице, и Нести, не сказав больше ни слова, присоединился к коллегам. Гварначча не понял его: они знакомы с незапамятных времен, так что Нести получше других понимает, что его, инспектора, вполне устраивает нынешнее положение. А прокурор Фусарри — каким бы странным он ни казался — всей Флоренции известен тем, что больше всего на свете его интересует сама работа. Правда, капитан Маэстренжело действительно честолюбив. Днем, во время пресс-конференции, он долго рассказывал, что они серьезно продвинулись в расследовании, и заверил даже — правда, не впрямую, — что с этим делом справятся карабинеры. Но честолюбие капитана не мешало инспектору уважать его за серьезность, честность и порядочность. Нести, как правило, отличался здравыми суждениями, однако тут его явно занесло.
Если вчера вечером инспектору было немного не по себе, то сегодня он вернулся домой совершенно расстроенным.
— Что с тобой? — встретила его вопросом жена, которая даже не подняла глаза от миски, где перемешивала накрошенный хлеб с оливковым маслом.
— Ничего.
Тереза вздохнула. Гварначча любил вертеться на кухне и мешаться у нее под ногами, и все годы их брака она безуспешно пыталась выставить его оттуда. Кухня была не слишком большая, а он занимал много места. Со временем она научилась чувствовать его настроение, и, если он снимал форму и принимал душ, прежде чем появиться на кухне, значит, он был расположен поговорить с женой и собирался понюхать, а может, и попробовать, что готовится на ужин. Темная молчаливая фигура, которую она заметила краем глаза, не предвещала ничего хорошего.
— Ты такой из-за дела Брунамонти?
— Нет. Да. Я не знаю.
Она вытряхнула обжаренный хлеб в миску и пошла к шкафу за оливками и макаронами:
— Пожалуйста, не путайся под ногами, Салва. — Он чуть отступил и снова замер как вкопанный. — Может, пойдешь посмотришь новости? — Он промолчал. — На ужин у нас спагетти а-ля Моллика с хлебными крошками.
— Где мальчики? — наконец спросил он.
— В своей комнате, наверное, делают уроки. Позовешь их. Вода кипит. Салва, пожалуйста! Ты торчишь тут, как выброшенный на берег кит, пока я пытаюсь накрыть на стол к ужину. Мог бы хоть бутылку вина открыть, к примеру… Я поставила стаканы? Поставила… Уйди с дороги. Не знаю, что на тебя нашло. Когда ты в таком состоянии, это все равно что разговаривать со стеной. Напомни мне купить спагетти, когда мы пойдем за покупками. Дают три пакета по цене двух. Откроешь ты бутылку или нет?
Он стоял, вслушиваясь в такие привычные, утешающие звуки ее голоса, и чувствовал себя гораздо лучше.
— Что ты собираешься сейчас делать? — продолжала выставлять его с кухни жена.
— Может, новости посмотрю. Что на ужин? — спросил инспектор: он слышал лишь голос, смысл ее слов не доходил до него.
Перед сном, закрывая ставни, он почти пришел в себя. Спагетти и красное вино прекрасно восстанавливают душевный покой. Несмотря на это, когда он лежал, вытянувшись под одеялом, и наслаждался самыми спокойными минутами дня, пока Тереза сновала взад-вперед, убирая вещи, разговаривая с детьми и накладывая крем на лицо, в душе все же копошилось какое-то неясное беспокойство. Ничего серьезного, что-то незначительное, смутное, неопределенное, но это чувство не оставляло его.
— Знаешь, Тото действительно намного сообразительнее Джованни, но вся беда в том, как он относится к делу, — обратилась к нему Тереза.
Инспектор не мог понять, о чем идет речь.
— Если хочешь знать мое мнение, — продолжила она, — есть много способов сладить с гордыней. Джованни знает, что он медленнее соображает, и не против того, чтобы плестись в конце и просить о помощи, если она нужна, а вот Тото нравится думать, что он может и вовсе не учиться. Так не должно быть. Ему нужно взяться за ум, чтобы хорошо закончить учебный год.
— Но сейчас только февраль…
— Бога ради, только ему этого не говори! Чуть меньше самонадеянности и чуть больше упорного труда — вот что ему необходимо. Надо вбить ему в голову, что он должен учиться так же, как все остальные.
— Да, конечно…
Так же, как все остальные. Быть может, его задевает необычное поведение прокурора Фусарри?
Нет, едва ли. И все же тревожное чувство, которое вдруг усилилось сейчас, когда он спокойно лежал в постели, казалось, как-то связано с тем, о чем говорит Тереза… Как все… Прокурор, капитан Маэстренжело, Нести.
Замечание Нести о способе сделать карьеру действительно не давало ему покоя, но с репортером Гварначча встретился только сегодня, а то, что мучило его, точно так же мучило и раньше. С самого начала этого расследования. Почему он чувствует себя так скверно? Он сделал все, что должен был сделать. Важнее всего, что у него возникло настоящее взаимопонимание с Леонардо. Если бы удалось еще наладить хорошие отношения с синьором Хайнсом, все было бы правильно, как надо…
— Ты правда не забудешь, Салва? Ты точно поговоришь с ним завтра?
— Да… да, я завтра перекинусь с ним парой слов.
Подключить Хайнса к делу, сообщить детали о машине, укрытии, Салисе и старой банде сардинцев. Но, к сожалению, это не в его компетенции. Фусарри должен одобрить его действия, а он может фыркнуть и заявить, что негоже «нянчиться» с американцем…
— Салва, ты меня слушаешь?
— Да, слушаю.
— О чем я сейчас говорила?
— О Тото.
Все его школьные учителя привычно выводили его из задумчивости вопросом: «Что я только что сказал?» Еще в детстве он выработал способность запоминать ключевое слово последнего предложения, которое как будто еще висело в воздухе и которое выхватывал его слух.
Стыдясь себя, он повернулся и обнял ее:
— Прости меня. Повтори еще раз.
— Что случилось, Салва? Ты становишься таким, когда тебя что-то по-настоящему тревожит. В чем дело?
— Не знаю. Действительно не знаю. Что-то, чего я никак не могу понять, в этом-то и проблема.
— Похищение — ужасное преступление. Одна мысль об этой бедной женщине… — Голос Терезы прервался. — Кто знает, в каких условиях они ее держат, да еще в такой холод и ветер.
Они помолчали минуту, прислушиваясь к вою ветра с гор, шелестящего кипарисами в садах Боболи, и редким громким ударам чьей-то незакрепленной ставни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60