Боже мой, я обнаружил даже собранный на вынос мешок для мусора с ее любимыми записями! Она хоронит Оливию заживо! Она просто чудовище! Вы знаете, что она уволила служанку?
— Да… заниматься таким огромным домом сложно…
— Господи, да Сильвия не занималась домом. Она милая девочка, и все, что она делала, — это присматривала за Оливией, особенно когда меня не было. Заботилась об одежде, готовила кофе по утрам, горячее питье вечером, ухаживала за ней, когда она простужалась, массировала шею, когда она слишком много работала и уставала. Есть еще прислуга, убирающая в доме, и приходящая кухарка, местная женщина, которая целую вечность работает в этой семье. Сильвия привыкла прислуживать за столом, это ей нравилось, но она делала это не слишком умело, бедняжка. Оливия всегда относилась к ней, как к дочери, и я не однажды слышал, как Сильвия по ошибке называла Оливию «мама». Не сомневаюсь, что Катерина ненавидела ее за это. Поэтому сейчас она ее вышвырнула, а палаццо Брунамонти получил взамен швейцара, как и положено приличному дворцу.
— И запертые двери. Да, понимаю. Инспектор вспомнил, как она часто повторяла:
«Должно быть, ее уже нет в живых…», а он бормотал в ответ что-то, по его мнению, успокаивающее.
— Так вот, значит, почему. Она хочет завладеть всем вниманием, которое получала ее мать, а затащить вас в постель — это окончательно ее добить. Неплохо бы еще понять, зачем ей необходимо мое присутствие?
— Да уж. Спрашиваете, зачем ей это понадобилось? У нее какой-то собственный план, но никто этого не понимает. Катерина считает, что никто никогда не обращал на нее никакого внимания, а бедная Оливия всегда из кожи вон лезла, стараясь ей помочь.
— А сын?
— С Лео у нее никогда не было проблем такого рода. Они похожи, близки, они оба очень талантливы. Они прекрасно понимают друг друга. Катерина это знала и прямо лопалась от ненависти. Она делала все, чтобы их поссорить. Я пытался убедить Оливию, что невозможно притворяться в такой ситуации. Притворство только все ухудшает. Она всегда настаивала, чтобы Лео во всем потакал сестре, ходил вокруг нее на цыпочках. Словно она не человек, а мина, готовая взорваться в любую минуту.
— Мне кажется, она была права.
— Возможно, но я продолжаю считать, что Катерину следовало бы заставить столкнуться с действительностью, что все эти защитные меры только поддерживали самообман. — Он вернулся к своему бренди. — Никогда в жизни я так сильно не нуждался в выпивке. Простите, могу я предложить вам…
— Нет-нет… — отказался Гварначча.
Он чувствовал, что появился в самый подходящий момент. В присутствии частного детектива Хайнс вряд ли разоткровенничался бы с ним, а тут еще такое жуткое потрясение. Инспектор припомнил неубедительные слова Леонардо о собачке Оливии: «Это просто сентиментальность. Ей необходимо постоянное наблюдение специалиста, которое в домашних условиях обеспечить мы не в состоянии». Слова, конечно, не его, а сестры. Хайнс согласился с инспектором:
— Вы совершенно правы. И вот что беспокоит меня: много лет Лео ей не противоречил во имя сохранения мира и спокойствия в семье. А сейчас он настолько выбит из колеи, настолько потерян, потому что рядом нет Оливии — опоры, на которой все держалось, настолько ослаблен, что растерялся. И теперь, пользуясь случаем, негодная девчонка им манипулирует. По ее версии, Оливия виновна в том, что станет причиной их финансового краха. Она упускает из виду, что много лет назад они находились в состоянии финансового краха, но не из-за Оливии. Она настойчиво старается использовать эту катастрофу, чтобы вогнать между матерью и сыном клин и убедить Лео не отдавать то, что она называет «деньгами Брунамонти». Я рад, что вы увидели то, что она сегодня сделала, потому что, когда речь идет о спасения Оливии, она — наша самая большая проблема. Она будет только мешать, я откровенно вам говорю. — Он залпом допил бренди и глубоко вздохнул. — Боже, как она меня сегодня напугала!
— Меня это не удивляет. Но ее брат, несомненно, поймет, что она делает.
— Леонард умный, чувствительный человек. Он поймет, но не осмелится отвернуться от сестры, потому что она слабохарактерная, как отец. А ведь Лео довелось увидеть, во что превратился отец, — в умирающего от голода безумного бродягу. Он любит мать, однако представляет себе ее такой сильной, что ее невозможно сломать.
— Неужели ему не приходит в голову мысль о том, что ей предстоит испытать, об условиях, в которых ее, возможно, содержат? По моему опыту, люди никогда полностью не оправляются после похищения. И, кроме того, — напомнил инспектор, — любого можно сломать. А Катерина… Ревность — разрушительное чувство.
— Вы правы, ее снедает именно ревность. Позвольте кое-что вам рассказать, инспектор. Мы часто ходим обедать в маленький ресторан, который нам очень нравится, недалеко отсюда. Всегда один и тот же стол, почти всегда знакомый официант. И каждый раз происходит одно и то же: он обращается к Лео, ко мне, к Оливии по имени — Оливия никогда не пользовалась титулом — и спрашивает, закажем ли мы наши обычные блюда, затем поворачивается к Катерине: «А что закажет синьорина?» Она белеет от ярости: «Он помнит ваши имена, а мое — нет! И пора уже знать, что я не ем спагетти!» И это действительно крайне странно, потому что все официанты старались запомнить и всегда бывали в замешательстве, и чем злее и недоброжелательнее она становилась, тем труднее им приходилось, они просто в ступор впадали.
— Должен признаться, — сказал инспектор, — что я с большим трудом вспоминал ее имя и вынужден был в конце концов записать его.
— Оливия всегда страдала от этого. Ее дети слишком взрослые, чтобы я мог играть роль их отца. Я очень люблю ее и надеюсь уговорить ее выйти за меня. С Лео у меня очень спокойные, дружеские отношения, но с Катериной… Хотя я действительно не вправе вмешиваться, да я и не пытаюсь… Оливия все время защищает дочь, а я стараюсь убедить ее, что это не поможет.
— Если это ревность, — сказал инспектор, — ничто не поможет. Я видел, как из-за этого совершались убийства.
— Вы не думаете… Вы не хотите сказать…
— Нет, нет… Она не замешана в этом, во всяком случае, намеренно. Нет. Но, учитывая ее… слабость, она могла оказаться невольным источником информации. Не слишком точной информации, если вы меня понимаете.
— Изображая себя более богатой и знатной, чем она есть в действительности, вы об этом говорите?
— Да. Может быть, это у нее от отца, который, как говорят, был несколько оторван от реальности. И если она так стремится к вниманию…
Они вышли из бара.
— Инспектор, как же все-таки вас зовут?
— Гварначча.
— Черт! После того, о чем мы только что говорили… Простите.
— Все в порядке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— Да… заниматься таким огромным домом сложно…
— Господи, да Сильвия не занималась домом. Она милая девочка, и все, что она делала, — это присматривала за Оливией, особенно когда меня не было. Заботилась об одежде, готовила кофе по утрам, горячее питье вечером, ухаживала за ней, когда она простужалась, массировала шею, когда она слишком много работала и уставала. Есть еще прислуга, убирающая в доме, и приходящая кухарка, местная женщина, которая целую вечность работает в этой семье. Сильвия привыкла прислуживать за столом, это ей нравилось, но она делала это не слишком умело, бедняжка. Оливия всегда относилась к ней, как к дочери, и я не однажды слышал, как Сильвия по ошибке называла Оливию «мама». Не сомневаюсь, что Катерина ненавидела ее за это. Поэтому сейчас она ее вышвырнула, а палаццо Брунамонти получил взамен швейцара, как и положено приличному дворцу.
— И запертые двери. Да, понимаю. Инспектор вспомнил, как она часто повторяла:
«Должно быть, ее уже нет в живых…», а он бормотал в ответ что-то, по его мнению, успокаивающее.
— Так вот, значит, почему. Она хочет завладеть всем вниманием, которое получала ее мать, а затащить вас в постель — это окончательно ее добить. Неплохо бы еще понять, зачем ей необходимо мое присутствие?
— Да уж. Спрашиваете, зачем ей это понадобилось? У нее какой-то собственный план, но никто этого не понимает. Катерина считает, что никто никогда не обращал на нее никакого внимания, а бедная Оливия всегда из кожи вон лезла, стараясь ей помочь.
— А сын?
— С Лео у нее никогда не было проблем такого рода. Они похожи, близки, они оба очень талантливы. Они прекрасно понимают друг друга. Катерина это знала и прямо лопалась от ненависти. Она делала все, чтобы их поссорить. Я пытался убедить Оливию, что невозможно притворяться в такой ситуации. Притворство только все ухудшает. Она всегда настаивала, чтобы Лео во всем потакал сестре, ходил вокруг нее на цыпочках. Словно она не человек, а мина, готовая взорваться в любую минуту.
— Мне кажется, она была права.
— Возможно, но я продолжаю считать, что Катерину следовало бы заставить столкнуться с действительностью, что все эти защитные меры только поддерживали самообман. — Он вернулся к своему бренди. — Никогда в жизни я так сильно не нуждался в выпивке. Простите, могу я предложить вам…
— Нет-нет… — отказался Гварначча.
Он чувствовал, что появился в самый подходящий момент. В присутствии частного детектива Хайнс вряд ли разоткровенничался бы с ним, а тут еще такое жуткое потрясение. Инспектор припомнил неубедительные слова Леонардо о собачке Оливии: «Это просто сентиментальность. Ей необходимо постоянное наблюдение специалиста, которое в домашних условиях обеспечить мы не в состоянии». Слова, конечно, не его, а сестры. Хайнс согласился с инспектором:
— Вы совершенно правы. И вот что беспокоит меня: много лет Лео ей не противоречил во имя сохранения мира и спокойствия в семье. А сейчас он настолько выбит из колеи, настолько потерян, потому что рядом нет Оливии — опоры, на которой все держалось, настолько ослаблен, что растерялся. И теперь, пользуясь случаем, негодная девчонка им манипулирует. По ее версии, Оливия виновна в том, что станет причиной их финансового краха. Она упускает из виду, что много лет назад они находились в состоянии финансового краха, но не из-за Оливии. Она настойчиво старается использовать эту катастрофу, чтобы вогнать между матерью и сыном клин и убедить Лео не отдавать то, что она называет «деньгами Брунамонти». Я рад, что вы увидели то, что она сегодня сделала, потому что, когда речь идет о спасения Оливии, она — наша самая большая проблема. Она будет только мешать, я откровенно вам говорю. — Он залпом допил бренди и глубоко вздохнул. — Боже, как она меня сегодня напугала!
— Меня это не удивляет. Но ее брат, несомненно, поймет, что она делает.
— Леонард умный, чувствительный человек. Он поймет, но не осмелится отвернуться от сестры, потому что она слабохарактерная, как отец. А ведь Лео довелось увидеть, во что превратился отец, — в умирающего от голода безумного бродягу. Он любит мать, однако представляет себе ее такой сильной, что ее невозможно сломать.
— Неужели ему не приходит в голову мысль о том, что ей предстоит испытать, об условиях, в которых ее, возможно, содержат? По моему опыту, люди никогда полностью не оправляются после похищения. И, кроме того, — напомнил инспектор, — любого можно сломать. А Катерина… Ревность — разрушительное чувство.
— Вы правы, ее снедает именно ревность. Позвольте кое-что вам рассказать, инспектор. Мы часто ходим обедать в маленький ресторан, который нам очень нравится, недалеко отсюда. Всегда один и тот же стол, почти всегда знакомый официант. И каждый раз происходит одно и то же: он обращается к Лео, ко мне, к Оливии по имени — Оливия никогда не пользовалась титулом — и спрашивает, закажем ли мы наши обычные блюда, затем поворачивается к Катерине: «А что закажет синьорина?» Она белеет от ярости: «Он помнит ваши имена, а мое — нет! И пора уже знать, что я не ем спагетти!» И это действительно крайне странно, потому что все официанты старались запомнить и всегда бывали в замешательстве, и чем злее и недоброжелательнее она становилась, тем труднее им приходилось, они просто в ступор впадали.
— Должен признаться, — сказал инспектор, — что я с большим трудом вспоминал ее имя и вынужден был в конце концов записать его.
— Оливия всегда страдала от этого. Ее дети слишком взрослые, чтобы я мог играть роль их отца. Я очень люблю ее и надеюсь уговорить ее выйти за меня. С Лео у меня очень спокойные, дружеские отношения, но с Катериной… Хотя я действительно не вправе вмешиваться, да я и не пытаюсь… Оливия все время защищает дочь, а я стараюсь убедить ее, что это не поможет.
— Если это ревность, — сказал инспектор, — ничто не поможет. Я видел, как из-за этого совершались убийства.
— Вы не думаете… Вы не хотите сказать…
— Нет, нет… Она не замешана в этом, во всяком случае, намеренно. Нет. Но, учитывая ее… слабость, она могла оказаться невольным источником информации. Не слишком точной информации, если вы меня понимаете.
— Изображая себя более богатой и знатной, чем она есть в действительности, вы об этом говорите?
— Да. Может быть, это у нее от отца, который, как говорят, был несколько оторван от реальности. И если она так стремится к вниманию…
Они вышли из бара.
— Инспектор, как же все-таки вас зовут?
— Гварначча.
— Черт! После того, о чем мы только что говорили… Простите.
— Все в порядке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60